Дети свободы - Марк Леви

23 августа

Никогда еще путешествие не было таким тяжким. Последние дни в вагоне стоит адское пекло. Нам больше не дают ни есть, ни пить. Поезд идет через разоренные, опустевшие места. Скоро два месяца, как нас вывели со двора тюрьмы Сен-Мишель, два месяца, как мы едем в поезде, и наши глубоко запавшие глаза на изможденных лицах видят, как истаивают наши тела, все явственнее выступают кости скелета. Те, кто избежал безумия, замыкаются в мертвом молчании. Мой младший брат с его исхудавшим лицом напоминает глубокого старика, и все же, поймав мой взгляд, он каждый раз улыбается.

25 августа

Вчера снова был побег: Нитти и нескольким его товарищам удалось разобрать доски в полу вагона и спрыгнуть на рельсы под покровом ночи. Поезд только что прошел станцию Лекур. На путях нашли тело одного из них, разрезанное надвое, у второго оторвало ногу, а в общей сложности погибли шесть человек. Но самому Нитти и еще кое-кому из его друзей удалось бежать. Мы собрались вокруг Шарля. При той скорости, которую набрал поезд, до границы остались считанные часы. И хотя самолеты регулярно обстреливают наш состав, они нас не освободят.

– Теперь мы можем рассчитывать только на самих себя, - бормочет Шарль.

– Может, попробуем? - спрашивает Клод. Шарль бросает на меня взгляд, и я киваю.

Терять нам нечего.

Тогда Шарль уточняет план бегства. Если нам удастся отодрать от пола несколько досок, мы сможем пролезть в дыру. Товарищи по очереди будут держать того, кто в нее спускается, и отпустят только по сигналу. Тогда он должен упасть на шпалы, прижав руки к туловищу, чтобы их не отрезало колесами. И главное, не поднимать голову, иначе ее на полной скорости оторвет вагонной осью. Нужно будет сосчитать проносящиеся над головой вагоны, их двенадцать или, может быть, тринадцать. Затем выждать, все еще не шевелясь, когда исчезнет из виду красный огонек последнего вагона, и только тогда вставать. А чтобы не крикнуть при падении и не привлечь тем самым внимание солдат на задней платформе, нужно, прежде чем прыгать, сунуть себе тряпку в рот. Пока Шарль заставляет нас повторять детали побега, один из заключенных встает и принимается за работу. Он изо всех сил тянет за гвоздь. Его пальцы, обхватив головку, пытаются вытащить металлический штырь из дерева. А время поджимает, и неизвестно, идет ли поезд еще по Франции.

Наконец гвоздь поддается. Вытащив его окровавленными руками, человек расковыривает им доски: то использует его как рычаг, пытаясь поддеть их снизу, то крошит им дерево. Гвоздь ранит ему ладони, но он продолжает свое дело, не думая о боли. Мы подходим, чтобы помочь ему, но он нас отталкивает. Он ведь не просто долбит гвоздем доски этого проклятого вагона для призраков, - он пробивает в полу дверь к свободе и непременно хочет сделать это сам. Он согласен умереть, но не просто так; если ему удастся спасти людей, которые заслуживают жизни, значит, его собственная прожита не зря. Его и арестовали-то не за участие в Сопротивлении, а за какое-то жульничество. Он лишь по чистой случайности угодил в вагон 35-й бригады и вот теперь умоляет нас не мешать ему.

– Я обязан сделать это для вас, - говорит он, исступленно расковыривая гвоздем дерево, сантиметр за сантиметром.

Кожа на его руках теперь стерта до мяса, но доски наконец поддаются. Арман бросается вперед, и мы все помогаем ему оторвать первую доску, затем следующую. Отверстие достаточно велико, чтобы вылезти наружу. В вагон врывается грохот колес, с бешеной скоростью мелькают шпалы. Шарль решает, кто за кем будет прыгать.

– Ты, Жанно, пойдешь первым, потом Клод, за ним Марк, Самюэль…

– А почему мы первые?

– Потому что вы моложе всех. Обессиленный Марк знаком велит нам подчиниться, и Клод больше не спорит.

Теперь нужно одеться. Натягивать одежду на свои истощенные, сплошь покрытые нарывами тела - истинная пытка. Арман, который будет прыгать девятым, предлагает человеку, оторвавшему доски, бежать вместе с нами.

– Нет, - говорит тот, - я буду держать того из вас, кто спрыгнет последним. Ведь кто-то должен это сделать, правда?

– Сейчас вам прыгать нельзя, - говорит другой человек, сидящий у стенки вагона. -

Я знаю расстояние между столбами и сосчитал, за сколько секунд поезд его проходит. Он делает не меньше шестидесяти километров в час, при такой скорости вы свернете себе шею. Нужно дождаться, пока состав сбавит скорость до сорока в час, это максимум.

Человек знает, о чем говорит: до войны он работал на железной дороге укладчиком рельсов.

– А если бы паровоз находился в хвосте поезда, а не в голове? - спрашивает Клод.

– Тогда вы все погибли бы, - отвечает человек. - Есть еще риск, что немцы прибили какой-нибудь штырь к последнему вагону, но тут уж остается только верить в удачу.

– А для чего им это?

– А вот как раз для тех, кто спрыгнул из вагона на рельсы!

Пока мы взвешиваем все "за" и "против", поезд вдруг начинает замедлять ход.

– Ну, теперь или никогда, - говорит человек, работавший в мирное время рельсоукладчиком.

– Давай! - говорит Клод. - Хуже не будет, ты ведь знаешь, что нас ждет там, куда мы едем.

Я засовываю кляп себе в рот. Шарль с Клодом держат меня за руки, и я спускаю ноги в зияющее отверстие в полу. Нужно, чтобы они не коснулись земли до того, как товарищи подадут мне сигнал, иначе мое тело перевернется и попадет под колеса, которые в один миг разорвут его на куски. В животе нарастает боль, мышцы ослабели, и я не могу долго удерживаться в таком положении.

– Пошел! - кричит мне Клод.

Я падаю, и земля как будто толкает меня в спину. Только не двигаться, лежать смирно между оглушительно гремящими колесами! Они мелькают с двух сторон, буквально в нескольких сантиметрах от меня. Каждая ось чуть не касается моего тела, я чувствую мощный поток воздуха и запах нагретого металла. Сердце бьется в груди бешеными толчками. Нужно сосчитать вагоны. Еще три… или, может, четыре? Успел ли Клод спрыгнуть? Успею ли я еще хоть раз обнять его, назвать братишкой, сказать, что без него я бы никогда не выжил, никогда не смог бы вести этот бой?

Внезапно шум стихает, я слышу стук колес удалившегося поезда, а вокруг меня только ночная тьма. Неужто я наконец дышу воздухом свободы?

Красный огонек фонаря меркнет вдали, исчезает за поворотом. Я остался жив; а в небе сияет полная луна.

– Твой черед! - командует Шарль в вагоне.

Клод засовывает в рот носовой платок, и его ноги спускаются в дыру. Но товарищи почему-то вдруг вытаскивают его назад. Поезд притормозил - может, это остановка? Нет, это ложная тревога, просто он идет по узенькому полуразрушенному мосту. Операция продолжается, и на этот раз голова Клода исчезает в отверстии.

Арман поворачивается к Марку, но тот слишком ослабел, чтобы спрыгнуть сейчас.

– Ладно, отдохни пока, я спущу остальных, а потом мы спрыгнем вместе.

Марк кивает. Самюэль уже спрыгнул, последним в дыру спускается Арман: Марк отказался от этой попытки. Человек, оторвавший доски в полу, уговаривает его:

– Давай, что ты теряешь?

И Марк наконец решается. Он прыгает вниз. Внезапно поезд тормозит, с подножек спускаются немцы. Марк, лежащий на шпалах, видит их приближение, но ослабевшие ноги уже не подчиняются ему; солдаты хватают беглеца и тащат обратно в вагон. По дороге они избивают его так жестоко, что он теряет сознание.

Тем временем Арман, уцепившись за колесные оси, повис на них, чтобы его не заметили солдаты, которые ходят вдоль состава с фонарями в поисках остальных беглецов. Время идет, он чувствует, что еще секунда, и руки ослабеют вконец, выпустят опору. А свобода так близка, потерять ее сейчас - нет, невозможно, и он держится из последних сил; я уже говорил тебе, что мы никогда не сдавались. Внезапно поезд трогается. Арман ждет, когда он наберет небольшую скорость, и лишь после этого, разжав руки, падает на шпалы. Он последний из нас, кто увидел гаснущий вдали красный огонек нашего состава.

Прошло полчаса с тех пор, как поезд исчез из вида. Нужно взобраться на насыпь, чтобы разыскать товарищей, как мы условились. Клод… жив ли он? И где мы - во Франции или в Германии?

Передо мной смутно вырисовывается узкий мост под охраной немецкого часового. Именно тут мой брат собирался спрыгнуть с поезда, когда Шарль удержал его. Часовой насвистывает "Лили Марлен". Вот вам и ответ на один из мучивших меня вопросов; второй касается моего брата. Найти ответ на него можно только одним способом - пробраться под мостом, цепляясь за опоры. Я продвигаюсь вперед, повиснув в пустоте и каждую минуту со страхом ожидая, что часовой заметит меня в лунном свете.

Я шел так долго, что уже нет сил считать шаги и встречные шпалы на путях. А впереди все та же тишина и ни души кругом. Неужели только я один и остался в живых? Неужели мои товарищи погибли? "У вас один шанс из пяти на спасение" - так сказал нам бывший рельсоукладчик. А мой братишка - господи, только не это! Лучше убей меня вместо него! Пусть он останется в живых, пусть я приведу его домой, как клялся маме в самых жутких ночных кошмарах. Я думал, что у меня уже не осталось слез, не осталось причин для слез, но, признаюсь тебе, в тот миг, оказавшись в полном одиночестве среди затихших безлюдных полей, я упал на колени между рельсами и зарыдал, как малый ребенок. К чему мне свобода, если со мной нет моего младшего брата?! Рельсы уходили вдаль, а Клода нигде не было.