Светлая печаль Авы Лавендер - Лесли Уолтон
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Когда вернулся Зеб, Вильгельмина указала на ручную мельницу и поручила ему измельчать свежую полбу, рожь и краснозерную пшеницу, которые пойдут в pain de campagne. Роуи и Кардиген она поставила месить тесто для багетов, а Лоре показала, как поддерживать огонь.
Они трудились всю ночь, и булочная наполнилась ароматом свежеиспеченного хлеба; уходить никто не собирался. Да и куда им было идти? Время от времени они поднимали перепачканные в муке лица, отвлекаясь от дела, и замечали отчаяние в глазах друг друга. Вдруг Труве шевелился во сне или Генри начинал напевать, и пекари возвращались к работе.
За окнами толпа в Вершинном переулке разрасталась, мокрые улицы едва вмещали соседей, прослышавших о нападении. Сам не понимая почему, каждый считал настоятельно необходимым выразить свое почтение. Они ехали сквозь проливной дождь на своих «Олдсмобилах»-седанах, «Студебеккерах-Старлайнерах», «Фордах-пикапах модели Б», а их собаки вытягивали в окна шеи и принюхивались к влажному воздуху. Люди собирались у Вершинного переулка, занимая улицы и соседние дворы. Они объезжали место на дороге с черной отметиной, которая осталась от Натаниэля Сорроуза. Приезжали с детьми, женами и мужьями, даже с родителями. Приезжали одетыми как в церковь или на похороны или словно только встав в постели, что было правдой. Они приезжали с палатками и зонтами, в шляпах и перчатках; приезжали без всего, даже не надев дождевика. К рассвету на стойке в булочной поставили ящик для пожертвований, и люди с печальным видом клали туда мелочь, получая взамен ломоть хлеба или теплый круассан. Дождь продолжал лить, а люди все шли и шли.
Кое-кто привез Библию, где красным были подчеркнуты наиболее проникновенные, по их мнению, строчки. Некоторые молча собирались группками и шевелили пальцами с четками в невольном согласии. Другие приносили с собой подстилки, опускались на колени и исполняли утешительные песнопения. Вода капала на поднятые кверху лица, и в небо летели молитвы. Молились не о прощении или спасении. Молитвы посылали не в благодарность за то, что среди недостойной человеческой расы оказался ангел. Молились не за душу изуродованного и отлученного от церкви получеловека, жившего в конце Вершинного переулка. Молились всего лишь о девочке.
Обо мне.
Открыв глаза, Вивиан увидела белую больничную палату. Сквозь незанавешенные окна робко заглядывало утреннее солнце. Она вытянула ноги, за целую ночь затекшие под складным металлическим стулом, и подняла глаза на бесшумно вошедшую медсестру. Я тихонько застонала на больничной койке. Глубокие кровавые раны у меня на спине были перевязаны большими толстыми бинтами, прохладная жидкость сквозь иглу капала в руку. На голове была широкая марлевая повязка. Эмильен спала на другом стуле возле кровати, прислонившись головой к стене и подняв открытый рот к потолку.
– В приемной есть кофе, – предложила медсестра. – Только что свежий заварила.
Она приспустила повязки, открывая ужасные разрезы, сделанные вкривь в области лопаток, и мама зажмурилась.
– Нет, спасибо, я в порядке, – подавив внезапный приступ тошноты, сказала она.
Медсестра удивленно приподняла бровь.
– Милая, после такой ночи никто не упрекнет вас, если вы не в порядке. Идите, подышите воздухом, а потом возвращайтесь. Мы никуда не денемся.
В приемном покое нашелся не только кофейник, но и Гейб – он спал в кресле, свесив подбородок на грудь. Длинные ноги чуть не дотягивались до окна на другом конце комнаты.
Вивиан опустилась на соседнее сиденье, отметив многодневную щетину на его щеках и вновь образовавшиеся от пережитых волнений складки у рта. Одна его рука лежала на колене, другая – на подлокотнике, пальцы растопырены, словно приглашая Вивиан сплести с ними свои. Она разглядывала его ладонь: неровные ногти с заусенцами, белесые мозоли, навсегда потемневшие кутикулы. Она отыскала линию жизни – длинную борозду, отходящую от большого пальца, как отсылка к кочевым годам Гейба до приезда в Сиэтл. Дуга в линии головы указывала на творческий склад ума, звездочка у основания линии судьбы – на успешность. Линия сердца у него была длинная и извилистая, и она все следила за ней глазами. Человеку с извилистой линией сердца свойственны большая сердечность и доброта, а также желание во что бы то ни стало целиком отдаваться любви.
Вивиан протянула руку и продела сквозь пальцы Гейба свои. «Если бы я посмотрела раньше, – думала она, – то увидела бы, что все, что мне нужно, – здесь, в этой ладони».
От прикосновения Гейб резко открыл глаза. Устало улыбнувшись, он крепко сжал ее пальцы.
– Как там наша девочка?
– Жива.
– Ну, уже кое-что.
– Думаешь? Я считала, что оберегаю ее. Мне никогда не приходило в голову, что она может жить, как все. Теперь, когда я знаю, что может, кажется, что уже слишком поздно.
Гейб притянул Вивиан к себе.
– Где Генри? – спросила она.
– Оставил его с Вильгельминой. А Эмильен?
– С Авой. Не отходит от нее со вчерашнего дня.
– Ничего удивительного.
Вивиан кивнула. Некоторое время они молчали.
– Тот мужчина, которого я чуть не задавила машиной… Это был он, да? – Содрогнувшись, она вспомнила о безобразных призраках на дороге.
Гейб покачал головой.
– Не могу сказать. Но его больше никто не видел. Бедную Мэриголд Пай нашли в одной из спален. Она была чем-то одурманена. Как долго, никто точно не знает. Возможно, несколько месяцев.
Вивиан вздохнула.
– У меня такое чувство, что земля накренилась на своей оси. Даже ходить в вертикальном положении кажется невозможным.
Гейб притянул ее поближе.
– А ты, Виви, обопрись на меня. На какое-то время я нас обоих удержу в вертикальном положении.
Многим было бы по душе, если бы дожди приходили постепенно: скажем, в апреле – типичный для него теплый весенний дождь или в виде густого тумана, когда сырой воздух оседает на ресницах и на носу. Но дожди лили все лето и добрую половину сентября, и никто не жаловался; все покорно обертывали целлофаном свою добротную обувку, чтобы не вымазать в грязи. Они знали, что благодаря дождю зеленеют газоны, бывает красивый осенний листопад и вырастают прекрасные хризантемы для церковного алтаря. Временами они все-таки мечтали о весне без дождей: например, когда почтальону надоедало сортировать промокшие письма или когда Пенелопа Купер мрачнела, вновь увидев грязные следы на полу булочной. Но усталость проходила, и соседи с облегчением вздыхали при виде кучи мокрых осенних листьев на земле.
Мама оставалась в больнице все то время, что я там лежала. Она не хотела уходить, даже чтобы переодеться в чистую одежду.
