Конец осиного гнезда - Георгий Михайлович Брянцев

и мы оказались в сравнительно просторном помещении. Это была подвальная клетка с довольно высоким потолком, в которой даже Криворученко мог стоять не сгибаясь. Все ее убранство составляли два топчана, стол между ними, две табуретки, железная печь с длинной трубой, уходящей в глухую стену, и что-то, имеющее отдаленное сходство с комодом.

На столе стояла керосиновая лампа. Царил полумрак. Но, когда Фома Филимонович поднял огонек в лампе, стало светлее.

Как ни угрюмо было убежище старика, оно все же дохнуло на меня милыми домашними запахами, уютом и покоем. Самовар, прижавшийся к железной печке, пускал замысловатые ноты. Его труба пряталась в дверце лечи.

— А это моя наследница, — сказал Кольчугин.

Ко мне подошла тоненькая, стройная девушка с еще полудетскими чертами лица. Она подала мне маленькую горячую руку и назвала себя Татьяной. Пожимая ей руку и как-то неуклюже раскланиваясь, Криворученко так внимательно смотрел на девушку, что она смутилась.

У нее были чистые, доверчивые и немного печальные серые глаза. Природную, естественную грацию подчеркивало даже простенькое сатиновое платьице. Ткань от частых стирок до того проредилась, что казалась прозрачной.

Мне захотелось получше рассмотреть Семена. Я подвел его поближе к свету и вгляделся в обросшее курчавой бородкой и продубленное ветрами и морозами лицо. Мы долго трясли друг другу руки и в заключение крепко расцеловались.

— Тут, братцы, можете секретничать как хотите, — проговорил Кольчугин. — Тут нет никакой опаски, а если кто нагрянет… — Он подошел к комоду, сдвинул его с места, и мы увидели квадратную дыру в стене, — сюда ныряйте. Уж там, кроме меня, никто вас не отыщет. А если хотите одни остаться, то мы с внучкой откомандируемся.

Я решительно запротестовал и дал понять, что не собираюсь таиться ни от старика, ни от Тани.

Довольный, Фома Филимонович поставил на место комод, подошел к Криворученко, взял его за борт полушубка и спросил:

— Так это ты пароль Кондратию Филипповичу притащил?

— Я, Фома Филимонович.

— А кто сказал тебе?

— Командир отряда, товарищ Дмитрий. А лесник вам кланяться велел.

— Трофим?

— Да, Трофим Степанович.

— Видать, он тебя и с партизанами свел?

— Наоборот, партизаны с ним познакомили.

Таня сняла с самовара трубу, обтерла его тряпкой, продула и попросила деда поставить на стол. Но прежде чем Фома Филимонович успел приподняться, Семен быстро подхватил самовар и водрузил его на стол.

На столе появились фаянсовые кружки, чайник. Белая скатерть с синей махровой каймой, стираная-перестиранная, оживила скромную обстановку.

— Ты что, дедок? — удивленно спросил я, видя, что Таня расставляет тарелки. — Угощать собираешься?

— А как же! Чем богаты, тем и рады. Я же манил тебя в гости, — он подмигнул мне, — а ты все ломался.

— Напрасно, отец. Время дорого… Мы…

Старик взглянул на меня с таким укором в глазах, что я не окончил фразы. Видно, мало было радости у этих людей и давно не сидел за их столом близкий человек.

Я быстро сбросил пальто и сел за стол. Собственно, торопиться мне было некуда. Прошло всего сорок пять минут, как я покинул Опытную станцию.

Семен последовал моему примеру. Он отстегнул от поясного ремня флягу, выразительно посмотрел на меня и приладил ее, чтобы она не упала, к заварному чайнику.

Таня подала на стол большую сковороду с пузатыми, докрасна зажаренными карасями и солонку с крупной серой солью.

— Что это за надпись грозная красуется на вашем заборе? — спросил я Кольчугина.

— Это Таня смастерила, — ответил старик. — Туда, где такая вывеска, немцы в жисть ногой не ступят. Уж больно боятся они сыпняка. Пуще, чем черт ладана.

Мы рассмеялись выдумке Тани. Семен разлил спирт по кружкам, разбавил его водой, мы чокнулись и выпили. Таня, едва пригубив кружку, поставила ее на стол.

— На-тка, откушай карасика! — И старик подсунул сначала мне, а потом Семену по жирной, чиненной пшеном рыбине. — Знатная рыбешка! Все ребята свои выручают, подбрасывают.

22. Приключение в лесу под Пензой

Прикончив пятого карася, я вооружился карандашом, бумагой и быстро исписал целый листок. Это было мое первое донесение. Я отдал его Семену, и он молча кивнул.

Потом я спросил Семена:

— Кто у тебя радист?

— Раздушевный паренек шестнадцати годков и ростом с винтовку.

— Постарше не было?

— Да я этого ни на кого не променяю. Золото, а не парень! Был постарше…Я же дважды к вам прыгал…

— Как это — дважды?

— А так. Накрохина помните?

— Конечно.

— Так вот, первый раз я прыгал с ним.

— Ну… и в чем дело? Что ты тянешь?

— Да тут длинная история…

— Ну, ну, выкладывай!. Будете слушать? — спросил я хозяев.

И Фома Филимонович и Таня дружно закивали.

— Смотрите, — предупредил Семен, — минут пятнадцать украду у вас, но послушать стоит, не пожалеете.

Закурили. Семен пересел с топчана на табуретку и начал рассказывать «длинную историю».

— Погода в тот день стояла неважная. С полудня запуржило, задула поземка, а к вечеру закрутила метель. Я и Накрохин решиличто в такую погоду о вылете и думать нечего. Метет так, что за десять шагов трудно что-нибудь разобрать. И вдруг уже в полночь открывается дверь и входит в хату весь залепленный снегом известный вам майор Коваленко.

Отряхнулся он и говорит:

«А ну, собирайтесь и живо в сани! Поедем на аэродром».

Очень ветрено было, и, хотя лошадки старательно тащили сани, на дорогу к аэродрому мы затратили добрый час. Наконец добрались. И