Магистр - Валерий Большаков

Елена уже впадала в дрёму, как вдруг незнакомый звук вторгся в пределы подступающего сна, возвращая мыслям ясность. С громко бьющимся сердцем женщина вглядывалась в чересполосицу теней и дорожек лунного света. Из темноты выступила неясная фигура и замерла, будто в неуверенности.

– Кто здесь? – спросила Мелиссина, садясь в постели. Простыня оголила её груди, но женщина не прикрылась даже рукой, выражая молчаливое презрение к вторгшемуся.

– Это я… – отозвался хриплый, полузадавленный голос. Елена узнала Ильдерика, распутного монаха, ныне растерянного и трусливо вожделеющего.

Отбросив покрывало вовсе, она спустила ноги на пол и неторопливо встала. То облекаясь бледным лунным сиянием, то попадая в тень, Елена подошла к светильнику и зажгла по очереди семь свечей. Ильдерик не видел мстительной улыбки, изломившей женские губы, а когда Мелиссина оборотилась к нему, он узрел холодное и равнодушное лицо богини – с чеканно правильными мелкими чертами, идеально прямым носом, твёрдым подбородком.

– Как ты проник в дом? – спросила богиня, поводя покатыми плечами немыслимой чистоты и гладкости, отчего груди её упруго колыхнулись.

– Есть тропа в саду, – забормотал молодец, откидывая на спину капюшон и пожирая глазами всё, чем природа или Бог щедро одарила женщину. – Её знаю только я один…

– Зачем ты пришёл?

Ильдерик пал на колени и протянул к Елене руки в молящем порыве.

– О, дива! – выдохнул он пересохшим ртом. – О, женское естество, от природы злопакостнейшее! Сколько зим я умерщвлял в себе трепет плоти, сколько епитимий накладывал в страсти к смирению, дабы воспарить к святости, являя собой высочайшее средоточие благостыни, и всю жизнь свою одушевить чистейшим целомудрием. Но не получалось! Одолевала плоть, и для ея успокоения возлегал инок Ильдерик с нагою женщиной, и лобызалея во все места, и соединял свое нагое лоно с ея нагим лоном… О Господи Пресвятый! – поднял монах лицо к потолку, где сплетались в немыслимых сочетаниях нимфы и фавны. – Как возлюбить тебя, уволя душу от чувственного соблазна? Как отличить жар серафимов от жжения Люциферова? Что от Бога, а что от содроганий возбужденной плоти? Или возвышенный экстаз любви к Христу Распятому – величайший самообман?! Подмена страсти страстью?! Свят, свят, свят! Неужто правы те странные и опасные еретики егошуиты, утверждающие, будто бы телеса людские не просто обитаемы духом, а соприродны ему в роскошестве великолепнейшего тождества, в совершенной соразмерности сочленений, в сопредельной соседственности, сродненной существенной нутряной силой? И прелюбодеяние, сие блаженнейшее сопряжение созданий Божьих, не грех великий, а святониспосланная благодать? Или морок водит меня, дьявольское наущение?!

…Но вот я вижу драгоценнейшее, великолепнейшее тело ваше, о Елена, и взором одним уестествляю вас… Греховное помышление, обольщение чувств – какая мне разница?! Если вы, о прекраснейшая из дам, возгнетающая во мне невыносимое пылание страсти, покинете круг зримого мною мира, неутоленное желание измучает меня, а память изъязвит сожалениями о миге утраченной радости…

Мелиссина, немало удивлённая изощрёнными речами Ильдерика, улыбнулась неласково и всезнающе.

– Мало переступить порог моей спальни, чтобы утолить страсть, – проговорила она ледяным тоном. – Нужно обладать великой силой и волей, дабы, как ты говоришь, сравняться в великолепнейшем тождестве. Пока что мне ведом лишь один мужчина, соприродный моему «злопакостнейшему» естеству. Ты – не он.

Елена выпрямилась, вся напрягшись, – зовущая, грозная, чуть-чуть презрительная. Её губы приоткрылись, высокая грудь поднялась ещё выше – вызывающая красота и опасная сила женщины поразили Ильдерика в обоих смыслах – добра молодца скрутило, он отпрянул, зажимаясь, пока спиною не ткнулся в колонну, содрогнулся в сладострастной конвульсии.

– Я… всё! – пролепетал лангобард потрясённо.

– Уходи.

Ильдерик, согнувшись, просеменил вон, растворяясь в тенях атриума. Мелиссина, улыбаясь по-прежнему недобро, поглядела ему вслед и задула свечи. Легла, укрылась и заснула.

Утро Елена посвятила уходу за собой и лишь к полудню покинула дом, оставив на хозяйство Органу и Куверта, а Котяна с Тарвелом взяв с собой.

Ближе к Колизею повозки и кони, люди пешие или ведущие в поводу осликов с поклажей стали попадаться чаще.

Народ спешил по своим делам или проводил время в безделье, торговал помаленьку, воровал потихоньку, а гигантская чаша Колизея молчаливо и могуче довлела над мелкими людскими страстишками, покрывая своею тенью и базарчики, и хижины, устроенные на развалинах.

Мелиссина свернула на виа Сакра – Священную дорогу, выезжая на римский Форум. Душераздирающее зрелище…

Блистательный Форум романорум, центр Рима, средоточие власти, торговли и веры, ныне превратился в козье пастбище. Земля, смытая с окрестных холмов, покрыла Форум толстым слоем, из которого выглядывали колонны и побитые статуи. У Новой базилики пролёты были настолько колоссальны, что обвалились вскоре после возведения. Прямо на Священной дороге встали церкви Св. Вакха и Св. Сергия. Храм Св. Адриана задирал свой крест на месте Курии, а там, где стоял храм Мира, поднималась неумело сложенная церковь Св. Козьмы и Дамиана.

Чувствуя раздрай в душе, Елена спустилась на Триумфальную дорогу и доехала по ней до самого Тибра.

Весна была в разгаре, и река не умещалась в свое ложе, унося к морю мутные жёлтые воды. Каменный мост Элия упирался в мавзолей Адриана, лангобардами превращённый в замок Сан-Анжело. Это был монументальный бастион из красного камня на правом берегу Тибра, вписанный в крепостную стену Аврелиана.

Мелиссина подъезжала к замку по мосту и поражалась виденному. Как ни посмотри, а замок-мавзолей должен был выглядеть потешно. Он представлял собой огромный квадратный цоколь, на котором расплывалась кургузая круглая башня. Ни дать ни взять – торт на подставке.

Но глазам открывалось иное – необоримая мощь. Такое же впечатление на Елену оказывали египетские пирамиды. Замок Сан-Анжело был куда меньше грандиозных гробниц фараонов, всего каких-то сто шагов поперёк, а вот поди ж ты…

Возле узких ворот, где толпились пышные гвардейцы с пиками, женщина спешилась и передала коня подбежавшим конюшим. Стража сделала вид, что не заметила Елену, хотя глаза часовых просто из орбит вылезали, провожая красавицу.

– Чуть шеи не свернули, – проворчал Котян, воинственно поглядывая кругом.

– Если что – докрутим, – ухмыльнулся Тарвел. Мелиссина прошагала длинным мрачным коридором и поднялась в покои замка Святого Ангела.