Без очереди в рай - Вежина Диана

Всё может быть. Мне как-то мимо кассы.

— Наверно, тетя Лиза, — отозвалась я. — Давайте-ка мы вам давление перемерим, — перехватила я инициативу. — Вот так… — Давление медленно, но верно опускалось к верхним границам нормы. — Совсем неплохо. Клофелин уже помаленьку действует, скоро и реланиум дойдет. Позвольте, я пока вам койку разберу и помогу раздеться. Минут через пятнадцать вас потянет в сон. И спите до утра, договорились?

— Спасибо, Яночка.

Да, в общем, не за что: я доктор или как?

Вот именно.

Немного погодя старушка устроилась в разобранной постели и была не прочь продолжить разговор. По счастью, от реплик отвлеченных и не всегда понятных (тогда мне не понятных, а теперь… а впрочем, что теперь? Жизнь при своем, как ты ее не мучай) тетя Лиза возвратилась к рассказу о себе и о своем семействе.

Итак…

Итак, была война. В июле вместе с остальными девочками своего выпускного класса Нарчакова оказалась на рытье окопов в районе Луги. Тут, собственно, и начинается история — одна из многих, впрочем же, тогда даже и не слишком удивительных. Вся группа угодила под бомбежку — угодила вся, уцелела только тетя Лиза. Ей повезло почти анекдотически. В тот злополучный день ее подвел живот, и она поминутно отлучалась в кустики в глубине овражка. Там и застал ее налет фашистской авиации.

Овражек спас, хотя взрывной волной тетю Лизу сильно оглушило и засыпало землей, без малого похоронило заживо. Как выбралась — не помнила, сколько времени прошло — не знала. Живых с ней рядом не было, грузовичок-полуторка, в кузове которого девочек доставили сюда, накрыло прямым ударом бомбы. Она попробовала выбраться пешком, но сбилась с направления — и пошла прямехонько на фронт.

Тетю Лизу подобрал загранотряд НКВД. Если кто не в курсе, истерический (простите, исторический, конечно) сталинский приказ «ни шагу назад» исполнять в те дни не всем по силам было. Измученные поражениями, скверно вооруженные, а то и вовсе безоружные солдаты были деморализованы. Чего греха таить, наши драпали в те дни безостановочно. Вот и разворачивали их чекисты посредством пулеметов вперед, точней — назад, на врага, под гусеницы танков. Так надо было? Не могу судить.

Отряд, к которому прибилась тетя Лиза, был, правда, в тот момент уже не заградительным, а передовым, первым и последним на безымянной, по большому счету ничего не значащей высотке. Как выразилась тетя Лиза, много про энкавэдэшников говорено, изрядно наговорено, но, по крайней мере, те от войны не бегали. От первоначального намерения отправить контуженную пигалицу в тыл чекисты отказались: куда, кто знал, где фронт, где тыл? К тому же школьница обузой не была: не скулила, стреляла не меньше остальных, может статься — даже попадала; на войне — для всех как на войне. Ну и привитое в семье знание немецкого к случаю пришлось: в одной из вылазок чекисты исхитрились захватить офицера вермахта. Допрос переводила тетя Лиза.

Мясорубка, в которую попала Нарчакова, в истории войны называется Лужским рубежом. Хоть ненадолго, но фашистов там остановили. Спустя пять суток, а к этому моменту отряд потерял две трети личного состава, чекистов на позиции сменили ополченцы. После въедливой беседы в армейской контрразведке Нарчакову отправили домой.

Она отсутствовала в Ленинграде порядка двух недель, но город тетя Лиза не узнала: на окраинах противотанковые надолбы, уродливые доты, в небе — аэростаты системы ПВО, прожектора, сирены, пожарища, руины тут и там, патрули на улицах…

Казалось, внутренне она была готова к худшему, будто сердцем чуяла беду, но увиденное наяву девчушку оглушило. Ее родного дома больше не было. От бомбежки рухнула фасадная стена; перекрытия местами уцелели, и тем страшнее было узнавать в разверстых в небеса конструкциях второго этажа гостиную, родительскую спальню, любимый ею кабинет отца. Вещи, которые даже и при этих разрушениях должны были хоть частью уцелеть, отсутствовали напрочь: в руинах нарчаковского жилья явно побывали мародеры.

(Я не спорю, вспоминать о мародерстве той поры опять-таки не принято — равно как и о блокадном людоедстве, распространенном много более, нежели хотелось бы считать; равно как и о том, что один из пивзаводов голодающего города даже в самые чудовищные дни гнал свою продукцию для партийных боссов; равно как и о многом о другом, теперь уже почти не представимом… без малого грешно об этом вспоминать — да и никому не интересно. В забвении есть тоже милосердие, Яночка…)

О судьбе своих она узнала не сразу и не всё, но главное, в конце концов, узнала. Узнала страшное. В живых их больше не было: мать, отец, сестра — погибли все. И ведь не под развалинами дома, как тетя Лиза поначалу думала, нет, смерть их настигла раньше и нелепее. Нарчаковых должны были эвакуировать, родители тянули до последнего — до того момента, когда им сообщили, что класс их старшей дочки вместе с ней погиб под Лугой. Тогда они решили уезжать, сберечь хоть младшую. Их поезд разбомбили. Получалось, тетя Лиза оказалась косвенной виновницей их гибели — она считала так. Очевидный аргумент, что, не уедь они, всё равно бы все погибли бы — наверное — в ту ночь, когда был взорван дом, она не принимала. Жить ей казалось незачем.

Потом она хотела одного: попасть опять на фронт, лично рассчитаться с оккупантами. Естественно, желанием отправить хлипкую на вид девчушку, выглядевшую моложе своих лет, на передовую не горел никто — в тылу забот достаточно. Отказы тетю Лизу не смущали. Будучи уже тогда существом упертым, она бы, не исключено, своего так или иначе бы добилась… собственно, она и так добилась своего.

Вмешался случай. «Вдруг», «неожиданно», «случайно» — наяву таких вещей не меньше, чем в романах. Случайно Нарчакова встретила одного из аспирантов своего отца, до войны бывавшего в их доме. В действительности этот аспирант являлся кадровым сотрудником упомянутой уже организации. Он, кстати, был отлично информирован об окопных злоключениях тети Лизы, так что случай, очень может быть, вовсе даже не был только случаем. Как бы там ни было, именно этот человек помог ей прояснить судьбу семьи. Чуть позже по его рекомендации она была зачислена на службу армейской переводчицей.

Ей пришлось непросто. Нарчакова имела дело не только и не столько с переводами трофейных документов, сколько с переводами допросов пленных, в том числе и жестких, скажем так, с применением соответствующих методов. (Чубайса бы разок так допросить… а толку что с того? Вот именно.) Так вот, справлялась тетя Лиза хорошо, несмотря на возраст, стала офицером, впоследствии служила чуть ли не при штабе округа. Войну она закончила в Берлине, первый послевоенный год также провела в Германии, работая с архивами поверженного рейха. Дальше были демобилизация, возвращение в Ленинград, неустроенность, надежды, разочарования — всё как у многих после той войны.

В этой части биографии тетя Лиза на подробности всегда была скупа. Очевидно, у нее имелся покровитель — вполне возможно, тот самый «аспирант», обернувшийся энкавэдэшным чином. И чином был он, видимо, не маленьким, иначе трудно объяснить, с чего бы Нарчакова оказалась прописана одна в трехкомнатной квартире сосланных Яновских (да, в этой, в нашей нынешней). В пользу этого предположения говорит и то, что покровитель исчез в пятидесятых, именно тогда, когда шерстили бериевские кадры. Во всяком случае, к моменту возвращения моей прабабушки и Ани, ее дочери, тетя Лиза была женщиной сугубо одинокой.

Линии судеб пересеклись; вроде бы на этом сага тети Лизы должна была закончиться — но как же мы без но.

Почему-то двадцать лет спустя после гибельного лета сорок первого она решила заново выяснить судьбу своей семьи. По меньшей мере странно, да? Что на нее нашло, почему лишь через два десятилетия — вопросы не ко мне, ответов я не знаю. Думаю, что и сама старушка (в те годы, впрочем, молодая женщина) не смогла бы внятно объяснить, на что она надеялась. На что-нибудь, наверное, надеялась — в конце концов, ее же и саму некогда зачислили в погибшие. Бывают же на свете чудеса… нет, ну в самом деле — ведь бывают!