За милых дам - Ирина Арбенина

Петя умел (жизнь в любимом городе обучила его по необходимости этому искусству), но не любил бить людей в лицо ботинком «Доктор Мартенс» с металлической прокладкой в носке… Даже когда они приходили в гости с такими тесаками, уместными скорее на бойне, а не в чужом коридоре.

Жалость оказалась на этот раз непростительной роскошью — человек приподнялся и попробовал довольно живо снова уползти…

— Ну нет, не так быстро! — возмутился Стариков. — Нам еще нужно кое-что выяснить.

Человек с азиатским, совершенно незнакомым Старикову лицом стоял по-собачьи на четвереньках.

Петр занес ногу для удара.

— Только быстро и с хорошей отчетливой дикцией, — предупредил он. — Кто нанял?

— Не знаю…

Зубы у азиата были выбиты, и дикция оказалась неважной.

— Мужчина? — Петя пнул его носком ботинка в горло. — Только не ври. Я-то знаю — просто проверяю твою искренность.

— Женщина.

Ответ, по всей видимости, был правдивым… Он и не мог быть иным: «мартенсы» — очень качественная обувь.

Оцепеневшая от этой молниеносной сцены, Анна наконец пришла в себя. Ответ азиата ее почему-то совершенно не удивил.

Вздрогнул и зашумел вызванный снизу лифт… В это время Анины соседи обычно возвращались с работы. Вот чего она никак не хотела, так это чтобы они оказались свидетелями происходящего.

— Отпусти его, — попросила она.

Приподняв горе-киллера за шиворот (без своего тесака, «на вес», азиат оказался не страшным, а легковатым и щуплым), Стариков выкинул его на лестницу и хорошим пинком спустил вниз. Убедившись, что тот не остался отдыхать на ступеньках, пугая мирных жильцов кровью и стонами, а, довольно шустро передвигаясь, устремился вниз, Стариков достал из скрипучего шкафа старую газету — вот и пригодилась — и завернул в нее тесак.

Из остановившегося лифта выплыла Анина соседка тетя Лена Звездицкая.

— Это что ж такое? — запричитала она, разглядывая пятна крови на кафельном полу. — Ну сколько можно этой Люсе говорить! Одевай суке памперсы, когда течка начинается… Это ведь надо так набезобразничать! Ну чем плохи памперсы, когда у собаки такое… «Бэби драй»… превосходный материал… непромокаемый верхний слой… Верно, ребята?

— Это да… — кивнули синхронно Стариков и Анна, чувствуя себя непревзойденными специалистами по памперсам.

Крайним, как всегда, оказался стрелочник — ни в чем не повинная соседская сука Герда породы колли.

— Это случайность! Ну кому нужно меня убивать? Он перепутал этажи! — Анне пришлось повторить это раз сто, прежде чем Петр согласился в это поверить и отправился домой.

В этот вечер Анна долго не могла заснуть… Крутилась, вертелась, даже всплакнула… Ну почему ей даже не пришло в голову, что она может позволить себе быть со Стариковым откровенной?! Потому, что рассказать — значит пожаловаться… Жаловаться — значит ждать помощи. А она не привыкла ее ждать. После того как в машину ее родителей врезался «КамАЗ» и Аня поняла, что осталась совершенно одна на этом свете, она дала себе зарок никогда не раскисать… А это означало полагаться только на себя.

Сегодняшняя встреча на лестничной площадке с тетей Леной Звездицкой снова напомнила Ане о родителях, особенно о маме, и том, как ей ее не хватает… Напомнила о ее потере…

Анина мама не была любительницей разбираться в чувствах, ей было, как она сама говорила, «не до тонкостей» — главное, накормить, одеть. Но когда речь шла о чем-то очень для Ани важном, она умела быть необыкновенно чуткой…

А Звездицкая была Аниной воспитательницей в те времена, когда Анечка еще ходила «под стол» и соответственно — в детский сад…

Сейчас Звездицкая уже была на пенсии и обычно всякий раз, когда Аня ее встречала, начинала свою бесконечную песню… «Анечка, Сидоровы отдали внука в лицей — так хвалят, так хвалят, такие программы… Но ведь это же все за деньги, для избранных».

Говорила Звездицкая в обычной своей манере медовым голосом, не изменяя своему любимому правилу: ни в коем случае не допустить, чтобы человек расстался с ней счастливым…

«Вот раньше было все бесплатно, все были равны», — заключала она напоследок, о чем бы ни говорила… И пристально оглядывала Анину новую куртку.

И Анна сразу, как будто она была бездельницей, а деньги ей дарили, сникала… Впрочем, Звездицкая всегда действовала на нее угнетающе.

Конечно, Анна была в принципе против мракобесия и всех этих мистических глупостей: порча, отрицательная энергетика, «вампиры»… При чем тут порча, какая мистика, когда вокруг столько самых обыкновенных, сугубо материального происхождения дураков.

Но когда речь шла о Звездицкой, ей почему-то хотелось сделать исключение… Уж как-то слишком явно силы покидали человека даже после недолгого общения с тетей Леной.

Аня поскорей прощалась, торопилась «уйти своей дорогой»… И почему-то волновалась, как будто вспоминала что-то очень важное и обидное. Один раз даже чуть не остановилась. Чуть не изменила своему любимому правилу: как можно реже выяснять отношения (минимум контактов!) с теми, с кем выяснить ничего невозможно, а можно только вступить в долгую перепалку.

Да, иногда ее просто подмывало изменить этому золотому правилу — не вступать в бессмысленную дискуссию… Так хотелось вернуться и сказать: неужели все было бесплатно, Елена Петровна? Неужто все были равны? Вы, должно быть, забыли?! Аберрация… искажение прошлого… Во всем виновата неидеальная человеческая память, правда? Сохраняет только приятное, да? Красивую картинку, очень мало похожую на действительность. А гамак? Ведь «на самом-то деле» был гамак.

Вот бы Звездицкая удивилась… Она, верно, и не помнит: какой еще там гамак?! «Анечка, вы случайно от учебы в своем университете-то не переутомились?!»

А вот Анна помнит. И почему-то никак не может вытащить из памяти эту глупую детскую занозу. Гамак был ее первой настоящей обидой. Очень важной. Из разряда происшествий, которые изменяют представление о порядке вещей.

А порядок вещей был таков: между двумя толстыми старыми березами во дворе детского сада был привязан гамак. Она так ясно и сейчас видела их неровную кору, где жесткие черные кратеры перемежались с шелковистыми белыми островками, кору, по которой проложили дорожку муравьи… Наверное, потому, что простояла тем летом, больно прислонясь к ней щекой, кажется, целую вечность. Именно вечностью показалось ей в шесть лет недолгое, северное лето.

Теоретически, согласно представлениям о порядке вещей, существовавшем в их старшей дошкольной группе, попасть в гамак можно было тремя способами… Во-первых, по справедливости, заняв очередь: «Я, Катька, после тебя! Сейчас ты качайся, а потом мы». Можно было, проявив выдающиеся личные качества. Например, когда все бегут наперегонки, а ты быстрее всех и первым плюхаешься в этот самый гамак. К этим качествам относились не только сила, ловкость, сноровистость, но и сообразительность. Например, можно было бы сэкономить время, не застегивая сандалии после тихого часа, и оказаться раньше всех возле берез… И вот он — гамак. Тут была, правда, опасность потерять сандалию или получить замечание за то, что они не застегнуты.