Теряя веру Как я утратил веру, делая репортажи о религиозной жизни - Уильям Лобделл

Надо сказать, больше всего расстроило меня отношение Иисуса к семье. Звучит удивительно, если вспомнить, сколько людей вокруг говорят, что их семейные ценности основаны на Библии. Но я хочу сказать: Иисус ведь, кажется, совсем не любил своих родителей. Мать свою он отталкивает раз за разом. На свадьбе говорит ей: «Женщина, что мне до тебя?» В другой раз, когда он говорил перед толпой, мать тихо стояла в сторонке и ждала, когда он соизволит к ней обратиться, а он сказал ученикам: «Отошлите ее прочь, теперь вы - моя семья...» Иисус не одобряет контактов новообращенных со своими семьями. Сам он, как мы знаем, не женится, не имеет детей и своим последователям открыто советует не заводить семью, а если семья у них уже есть - ее покинуть.

Она подробно рассказала о том, как отчаянно пыталась сохранить веру, хотя ясно видела все ее пробелы. Потерпев неудачу с христианством, начала искать Бога в восточных религиях, религиях природы и любви — прибежище сторонников безличного, трансцендентального божества. Но в конце концов, по ее словам, ей «пришлось поставить правду превыше того, что я хотела считать правдой». Для меня это был самый проникновенный момент в пьесе. Я так хотел, чтобы христианство было истинным, как будто мое желание имело власть превратить фантазию в реальность!

Суини начала рассказ о своей атеистической жизни, и ее слова принесли мне успокоение. Она не избегала темы смерти, напротив, прямо сказала, что, по ее нынешнему убеждению, наше сознание умирает вместе с другими органами. Мне это показалось вполне разумным: пока я не родился, у меня не было сознания — и после того, как умру, его не будет. А что останется? Ничто. Это откровение возымело немедленное и любопытное действие. Прежде я считал, что в моем распоряжении вечность — теперь вечность сжалась до срока одной человеческой жизни, и эта жизнь, это время, отпущенное мне на земле, вдруг приобрело в моих глазах необычайную ценность. Суини говорила об этом так:

Вдруг я очень остро ощутила, что живу. Именно я - с моими собственными мыслями, с моей собственной историей, вот на этом крохотном отрезке времени. У меня есть этот отрезок времени, чтобы думать, о чем хочу, и делать, что хочу, и удивляться миру, и любить людей, и пить кофе, когда мне захочется кофе. Вот и все.

По дороге домой я ощущал прилив бодрости, как будто совершил открытие, придавшее смысл моей жизни и вернувшее моему уму покой. Пьеса Суини стала ключевым элементом, которого недоставало моему новому мировоззрению. Теперь я мог открыть дверь в новую жизнь — без Бога. И ничего особенно страшного в этом не было: напротив, это было ново и увлекательно. Словно переехать в новый дом.

В колледже я подрабатывал спасателем на пляже Хантингтон-Бич, штат Калифорния. Чудесная летняя работа: охранять воды одного из самых прекрасных и самых опасных в мире пляжей. За четыре лета я вытащил из воды около полутора тысяч утопающих. Чаще всего это были пловцы, застигнутые обратным течением — волнами, которые образуются у берега и несут человека в открытое море. Само по себе обратное течение безопасно. Оно не затягивает под воду, не захватывает слишком большое пространство, а за линией прибоя рассеивается. Но неопытный пловец об этом не знает. Он чувствует только, что его быстро уносит в море. В панике он начинает колотить руками и ногами по воде, отчаянно стремясь вернуться на берег. Теряет силы и, наглотавшись воды, идет ко дну. Плыть против сильного обратного течения невозможно. Но опытный пловец знает, как его перехитрить. Либо он плывет в сторону, перпендикулярно волнам, и скоро выходит из зоны обратного течения, либо просто ждет, когда течение вынесет его за линию прибоя и сойдет на нет.

Ощутив сомнения в вере, я поначалу повел себя как перепуганный пловец: отчаянно пытался пробиться против течения назад к берегу, в безопасную гавань христианства. Но течение истины захватило меня и не желало отпускать. Я решил: хватит с ним бороться — и ощутил облегчение, даже безмятежность. Тогда я сказал себе: что ж, поплывем за линию прибоя и посмотрим, куда это течение меня принесет.

Церковь вечно требует, чтобы мы исправились. Лучше бы показам нам пример и исправилась сама!

Марк Твен, «Пешком по Европе»

Итак, я сделался безбожником, пишущим о религии. И передо мной встала новая проблема. Нет, не недостаток объективности — я знал, что смогу, как и прежде, писать честные и взвешенные материалы, — а профессиональное выгорание. Я слишком устал от горя и зла. Как детектив из отдела убийств. Один мой друг, полицейский, говорит: работа у него тяжелая, потому что постоянно приходится иметь дело либо со страшными людьми, либо с людьми в страшных обстоятельствах. О своей работе я мог сказать то же самое. Я заслужил определенную репутацию, и истории о недостойных членах церкви сыпались на мой почтовый ящик одна за другой. Многие из них остались неопубликованными: как, например, рассказ о популярном молодом пасторе, оказавшемся под следствием по обвинению в том, что он нанял киллера для убийства своего любовника, или об известном всей стране консервативном проповеднике, который изменяет своей жене при каждом удобном случае и регулярно накачивается наркотиками на ночь. В одних случаях пострадавшие не обращались в суд. В других мне не удавалось найти дополнительные источники, которые подтвердили бы эту историю.

Тем не менее я много публиковался и из года в год получал национальные премии. Однако сам ощущал, что мое отношение к работе окрашивается неприятным цинизмом. Старался уделять больше внимания оптимистичным историям о вере, но и это не помогало. Я потерял увлеченность, журналистский азарт, прежде поддерживавший меня в работе даже над самыми мрачными сюжетами. А поскольку больше не верил, что призван Богом писать о религии, не видел смысла дальше этим заниматься. Конец был близок.

Конец наступил летом 2005 года, в зале суда в Портленде, штат Орегон.

Я уже рассказывал о сети взаимопомощи жертв сексуального насилия священников. В США существует несколько похожих организаций — групп взаимной поддержки женщин, родивших от католических священников детей. Как правило, священник не интересуется своим ребенком. Его начальство также не предлагает этим детям почти никакой поддержки: ни моральной, ни финансовой.

Один из моих информантов позвонил мне, рассказал историю, и я отправился в округ Малтномах. Мне предстояло написать о безработной женщине, которая тринадцать лет назад забеременела от семинариста. Теперь она пыталась добиться через суд алиментов для своего больного двенадцатилетнего сына.

Отец Артуро Урибе, сорока семи лет, держался на свидетельском месте спокойно и уверенно. Белая рубашка с расстегнутым воротом, серые брюки, синий блейзер с золотым крестиком на лацкане, уверенная улыбка. Он никогда не видел своего сына, ни разу с ним не разговаривал. Не знал даже, как правильно произносится его имя. Позиция его была проста: с сильным испанским акцентом Урибе сообщил суду, что не может платить за лечение сына более 323 долларов в месяц, поскольку у него нет ни сбережений, ни доходов.

— Моя одежда — единственное мое достояние, — объяснил он портлендскому судье.

Женщина-адвокат, нанятая религиозным орденом Урибе, холодно и решительно поддержала позицию своего клиента. Он католический священник, он принес обет бедности — следовательно, законы об алиментах не имеют к нему никакого отношения.

Стефани, мать мальчика, не могла нанять адвоката. У нее не было ни работы, ни жилья. Жила она вместе с сыном в подвале, куда пустила их из милости подруга. Жизнь в сыром подвале ухудшала состояние ребенка — тяжелого астматика и аллергика, которому только за последний год было прописано 28 медикаментов. Питались мать и сын в благотворительной столовой: денег не хватало даже на еду.

— Он [Урибе] достиг успеха, он делает карьеру, а мы здесь боремся за выживание! — говорила мне Стефани перед началом суда. — Ситуация однозначная. Я сделала анализ ДНК, он доказывает, что за ребенка несет ответственность он и [его орден]. Что за бессовестные люди!

В суде Стефани защищала себя сама. Не зная юриспруденции, она постоянно путалась в юридических терминах и процедурах. В ходе трехчасового заседания ей помогал судья. Иногда — в формальных вопросах, не имеющих значения для дела, — что-то подсказывала защитница Урибе. Но, как только речь заходила о деле, представительница противника безжалостно затыкала ей рот шквальным огнем возражений и протестов. Смотреть на это было больно и стыдно.

Наконец, едва ли не извиняясь, судья вынес решение в пользу Урибе, пастора крупного прихода в Уить-ере, штат Калифорния. Формально Урибе был в своем праве: у него нет ни имущества, ни доходов. Его монашеский орден очень богат, но орден — не отец мальчика. Закон здесь бессилен.