Колыбель - Валерий Владимирович Митрохин

— Про что?

— Ну, про брата по разуму, — кашлянул Абулалзе, — сам понимаэшь, авторитэт начальника... Стройка большая, народ всякий...

— Э-э! — вырвалось у Олисавы.

Абуладзе опять сверкнул очками, и оба рассмеялись.

СПАС-РЫБА

...Маруся седая, словно чаечка, сидела на камне, неловко свесив тонкие ноги. У камня с солнечной стороны ютился на корточках невзрачный мальчик, похожий на маленького старичка.

Руснак подошел к ним. Маруся, дернувшись раз-другой, будто ей не хватало сил подняться одним движением, слезла с камня.

— Граня, — прошептала она, — у меня больше нет никого, кроме тебя... Я скоро помру... Пусть мой мальчик останется у тебя... А?

Стояла Маруся перед Руснаком с опаской, будто боялась, как бы чего не случилось неожиданного, непоправимого: не упало небо, не разверзлась земля.

Руснак все увидел и все понял. Он обнял Марусю. Прижал ее к жесткому своему боку. И сразу же почувствовал, как давно и безнадежно она голодна. Наверное, Марусе и перепадала пища, но и то лишь после того, как наедался мальчишка, похожий на старичка, — ее маленькая пугающая тень.

«Как-то его зовут?» — подумал Руснак. Уже ведя Марусю в хату, он спросил у пепельноголового с серыми, словно камень-дикарь глазами, заморыша:

— Как твое имя?

— Павлуша.

Снова эти двое заговорили, когда Руснак посадил их к тарелкам вчерашней ухи, которую наскоро подогрел на примусе.

— Как же вы добрались? Голодали, бедные...

— Мамочка побиралась... — ответил Павлуша и, торопясь, захлебываясь, стал есть, а в конце вылизал миску.

Маруся взялась за ложку лишь после того, как увидела, что по лицу ребенка покатился пот усталости и насыщения.

— Ешь, Маруся...

— Мне трудно есть, да и бесполезно...

— Почему?

— Не принимает организм. У меня в желудке рана...

— Врачи сказали? — насупился Руснак.

— После блокады я лежала в Свердловске в госпитале. Думали, просто истощение, а оказалось, когда кровь пошла, что язва.

— А ребенок? — спросил Руснак.

Маруся поглядела на уснувшего Павлушу:

— Я его подобрала там же, в Питере, когда меня эвакуировали. Вернее, он оказался в моих носилках. Не отдавай никому, пусть у тебя живет.

— Вы у меня теперь оба жить станете, — супясь в пол, говорил Руснак.

— Я недолго, — согласилась Маруся.

— Ладно, ладно. — Руснак погладил Марусю по голове.

Маруся дрожащей ложкой зачерпнула уху и поднесла к губам.

— Пахнет как!

— Ешь, ешь, Маруся!

Маруся проглотила всего две ложки, больше не смогла. Тонкая, словно стебель, шея ее напряглась, песчаные глаза округлились. Она уронила голову.

Отдышавшуюся Марусю Руснак уложил на топчан. Павлуша проснулся и, скуля по-собачьи, крутился около.

— Все, все! Сейчас мы пойдем с тобою за лекарством, Паша! — заявил ребенку Руснак.

Мальчик доверчиво поднял на Руснака глаза и шагнул к порогу. Евграф достал из скринки моток суровой нитки, на конце которой были морскими узелками привязаны гайка и чуть повыше ее — крючок.

— Пойдем, Паша!

— Куда, в аптеку?

— У нас тут своя аптека.

— Ты не разозлишься, если я скажу тебе что-то? — робко спросил Павлуша.

— Я не люблю злиться, — ответил Руснак.

— Даже если поперек тебе говорят?

— Даже если и поперек.

— Ну тогда слушай. — Павлуша еще раз внимательно вгляделся в Руснака. — Во-первых, не называй меня Пашей. Я же ведь не баба тебе, мужик!

— Сколько же тебе стукнуло годов? — поинтересовался Руснак. Они уже вышли из хаты и не спеша топали к воде, там, где бухта и черные камни.

— Сколь ни есть, все мои, — отрезал Павлуша. — Но тебе скажу, нам ведь с тобою теперь, как ни ряди, а жить. Семь скоро будет.

Для семи лет он был очень мал. И Евграф вздохнул от этой мысли.

— Ты не вздыхай. Я тут у тебя быстро на ухе отъемся.

— Это так, — сказал Евграф, — отъешься, как пить дать.

— Так вот, называй меня Павлуша. И второе...

Евграф его перебил:

— А мне не нравится «Павлуша». Ты же сам говоришь — мужик. Я тебя буду звать Павел. Пойдет?

— Согласен, — ответил Павлуша.

— Ну, что у тебя там второе?

— Ты мужик еще нестарый, верно? — глядел сбоку и снизу вверх Павлуша.

— Да. Еще поживу.

— Женись-ка ты на Марусе, а?

— Давай договоримся, Павел. Сначала мы Марусю вылечим, а потом подумаем, как быть.

— А то я не понимаю, что надо прежде вылечить, а потом уже думать о детях. Она разве же может в таком здоровье дитенка выродить...

— Так ты и про это понимаешь? — теперь остановился Евграф.

— А чего тут секретного!

Они уже подошли к воде. Евграф стал что-то высматривать за камнем — широким и плоским, на котором в углублениях коровьими глазами стояла ночная вода.

— Я полежу, что-то после твоей ухи в сон валит, — проговорил мальчишка.

— Погоди. Поймай мне осу, — попросил Евграф.

— Боюсь, — медленно отступая от повернувшегося к нему Руснака, ответил Павлуша.

— Я тебе скажу как.

— Они жалятся.

— Набери в рот воды и брызни на осу. Или, если норку найдешь — гнездо ихнее, залей его водою...

Павлуша набрал в рот воды и тут же выплюнул:

— Тьфу, горька!

— Да, на Балтике вода слаще, — согласно кивая, сказал Руснак, — но и тут хороша. Привыкнешь.

Вскоре были осы. Евграф насадил на крючок сразу три штуки и спустил с камня снасть.

— А где поплавок? — Павлуша дернул за рукав старой перелатаной свитки Евграфа.

— Для этой рыбки не нужен поплавок. Я пальцем уловлю ее движение. Вода прозрачная, и так будет видно, если подойдет. Она не подойдет, если увидит нас. Так что ты присядь здесь и не высовывайся.

— Выходит,