Под гнетом страсти - Николай Гейнце

— Благодарю, — сказала она. — Мне лучше… мне совсем хорошо…

Вдруг она поднялась с подушек.

— Ты хочешь спать? — спросила ее Анжелика Сигизмундовна.

— Спать… нет, я не могу!

— Быть может, остаться одной?

— Одной… нет, нет, не надо!

Анжель взяла руку Ирены, пощупала пульс, окинула лицо своей дочери пристальным и внимательным взглядом, как бы изучая его.

— Тебе, видимо, лучше, гораздо лучше? — спросила она.

Как опытная женщина, она знала лучше всяких докторов, в каком состоянии находятся нервы другой женщины и что происходит в ее сердце.

Она отошла от кровати дочери и медленно стала ходить по комнате.

Последняя была меблирована просто, но изящно, обтянута вся кретоном светлого цвета, с ярким рисунком; занавеси у постели и на окнах были из той же материи.

Мебель белого лакированного дерева, кроме кровати и зеркального шкафа, состояла из шифоньерки, платяного шкафа, двух низеньких кресел, диванчика и разного фасона стульев.

Между окнами, прямо против двери, стоял туалет, отделанный белыми кружевами.

Пол был покрыт мягким ковром, заглушавшим шаги.

Ходя взад и вперед, Анжелика Сигизмундовна бросала по временам на свою дочь взгляды, выражавшие то покорность, то отчаяние, то нежность, то злобу и ненависть, но среди этих разнообразных, быстро сменяющихся выражений доминировало все-таки выражение материнской любви.

Ирена сидела на постели, закрыв лицо руками.

Лампа с густым абажуром, поставленная на столе, противоположном кровати, распространяла в комнате слабый свет, похожий на свет ночника.

В дверь тихо постучали.

Анжель остановилась, потом сама пошла отворять. Это была Ядвига. Она принесла прописанное доктором лекарство, приготовленное в ближайшей аптеке, где был для этого разбужен дежурный помощник провизора, так как было уже поздно.

Пробило два часа ночи.

Анжелика Сигизмундовна взяла склянку и поставила ее на столике возле кровати.

— Спит она? — спросила нянька.

— Нет!

Ядвига подошла к постели.

— Дитя мое, как ты себя чувствуешь?

Ирена подняла голову, обняла свою старую няньку и поцеловала.

— Оставь нас! — шепнула она ей на ухо.

"Меня она не поцеловала!" — пронеслось в голове Анжелики Сигизмундовны.

VII

ОБОЮДНАЯ ИСПОВЕДЬ

Ядвига тихо удалилась.

— Слушай, Ирена, — вдруг сказала Анжелика Сигизмундовна, приблизившись к дочери, — долее оставаться так нельзя, к чему продолжать это мученье, которое терзает нас обеих? Если ты достаточно сильна, чтобы меня слушать и отвечать мне, то объяснимся.

— Я достаточно сильна, — отвечала дочь.

— Мне нужно с тобой переговорить… У тебя тоже, вероятно, есть что сказать мне. Не к чему откладывать до завтра.

— Я готова! — отвечала твердо Ирена.

Анжель взяла низенькое кресло, придвинула к кровати и села.

— Я бы отдала свою жизнь, — продолжала она, — чтобы только день этот никогда не наступал, чтобы никогда между нами не происходило этого разговора… Судьба или, вернее, один подлец решил иначе. Никакие недоразумения не должны более существовать между нами.

Она нервно сжала руки.

— Это ужасно, но это так!

Она замолчала, как бы собираясь с силами.

— Какова бы ни была твоя нравственная чистота, так как он еще не успел вконец испортить тебя, ты уже до некоторой степени поняла истину… касающуюся меня.

Она с трудом произнесла последние слова и взглянула на свою дочь.

Ирена опустила глаза.

Анжель горько усмехнулась.

— Так что мне почти нечего сообщать тебе. Пока знай только, что я женщина, не имеющая права быть строгой… ни к какой другой женщине… особенно к тебе, дочь моя.

Ирена как будто не слыхала этих последних слов.

Мать, может быть, ожидала каких-нибудь успокаивающих, утешающих или укрепляющих слов, какого-нибудь порыва чистой нежности, но, увы, она не дождалась этого.

После некоторого молчания Анжель отрывисто сказала:

— Говори, я тебя слушаю!

Ирена вздрогнула, как бы оторванная от какой-то далекой мечты, и, не глядя на мать, опустив глаза и краснея, начала свою исповедь.

Когда она описывала свои первые мечты, свои впечатления первой встречи с князем Облонским, то выражалась просто, не колеблясь, но по мере того как она углублялась в рассказ, слова ее становились менее определенными.

Казалось, она силилась многое припомнить, но не могла.

Анжелика Сигизмундовна, внимательно слушавшая дочь, приписала это отсутствию искренности и нахмурила брови.

Молодая женщина между тем продолжала говорить поспешно, нервно, не входя в подробности, перескакивая с предмета на предмет, как путешественник, приехавший на последнюю станцию и собирающий последние силы, чтобы достигнуть цели своего путешествия, не останавливается полюбоваться окружающими его видами, равнодушный от чрезмерной усталости к красотам природы, рассыпанным на его пути.

Начиная со сцены в гостинице в Москве, рассказ стал еще неопределеннее — о свадьбе в сельской церкви под Москвой она даже не упомянула.

Доктор Берто предсказал верно, она позабыла о ней.

Она рассказала, впрочем, матери о появлении в гостинице успокоившей ее служанки с фермы Ядвиги, сказала несколько слов о заграничном путешествии… и только.

В Петербурге она остановилась в хорошенькой, прекрасно меблированной квартире, видимо, ожидавшей ее приезда.

Сегодня вечером князь попросил ее одеться в бальное платье и повез представлять к какой-то знакомой ему даме, где она встретила свою мать.

Анжель слушала, не прерывая, не двигаясь, не глядя на нее.

Она сидела, закрыв лицо своими белыми руками, на нем нельзя было прочесть ее мыслей и впечатлений рассказа.

Только бархат ее открытого платья слегка колыхался на ее груди от нервного, порывистого дыхания. Когда Ирена замолкла, Анжелика Сигизмундовна медленно подняла голову и посмотрела на дочь, которая, в свою очередь, закрыла лицо руками.

Казалось, обе эти женщины боялись встретиться взглядами.

— Я не знаю, — сказала Анжель, — что ответила бы другая мать своей дочери на все то, что я сейчас выслушала, — я не такая мать, как другие.

Она как-то глухо, болезненно рассмеялась.

— Для того, чтобы быть матерью, я должна была скрываться, скрывать твое существование, скрывать, что я мать тебе. Другая мать, встретившая дочь под руку с таким человеком, с бриллиантами на шее и оскорблением на лбу, вызвала бы сочувствие и негодование целого света. Все — мужчины и женщины — плакали бы вместе с ней, все поняли бы ее горе…

Она судорожно сжала руки, и злой огонь блеснул в ее черных глазах.

— А я… надо мной смеялись, когда я проходила, или считали меня сумасшедшей… другие думали, что князь Облонский не был достаточно щедр.

Она вдруг поднялась, раза два прошлась по комнате, затем снова вернулась к дочери, которая сидела на кровати не шевелясь, и снова села возле нее.

Она, казалось, была спокойнее.

— Между тем, — снова начала она, — кем бы я ни была, я все-таки сделала для тебя, для того чтобы спасти тебя, вырвать тебя из той грязи, в которой я живу, даже не дать тебе возможности знать о ней, все, что только можно сделать в человеческих силах. Я любила тебя, Ирена, всеми силами моей души. Для тебя я пожертвовала своей жизнью, для тебя я приготовляла с безумной яростью и неутомимым терпением огромное состояние, которым владею теперь. Я твердо уповала, что золото не выдаст меня и когда-нибудь упрочит твое счастье. Еще несколько времени — и я бы вся принадлежала тебе, мы бы уехали далеко, далеко… где бы никто не знал, кто я такая, и где бы я тебе купила, если бы захотела, того человека, которого бы ты полюбила…

Ее взгляд становился все нежнее, голос все ласковее.

— Я была тебе доброй матерью, насколько моя жизнь это позволяла… и ты меня любила…

— Мама! — прошептала Ирена, протягивая ей руку.

Анжелика Сигизмундовна схватила эту руку, прижалась к ней своими губами и стала покрывать ее поцелуями с какой-то яростной нежностью.

Затем она подняла свою прекрасную голову и, пожимая руку Ирены, которую она уже не выпускала из своих рук, прибавила:

— До тех пор, пока ты думала… что этот человек в согласии со мной, что он именно тот, кого я выбрала тебе в супруги, я понимаю твое молчание… Но когда ты с ним уехала, возможно ли, Ирена, чтобы ты не думала о моем отчаянии? Я могла счесть тебя умершей… Хоть бы из жалости ко мне написала несколько строк, что ты жива.

— Но я писала тебе несколько раз! — поспешно прервала ее удивленная Ирена.

— Я не получала ни одного письма…

— Это невозможно!