Ночь длинных ножей - Илья Рясной

— Деньги, мент. Деньги… И возможность соскочить с поезда, летящего к обрыву. И ты поможешь мне.

— Кто пойдет менять?

— Ты пойдешь.

— Почему я?

— Потому что все должны знать — ты теперь мой друг.

— Чтобы обратного пути не было?

— Да.

— А ты не боишься, что мои кровники предъявят претензии к тебе?

— А я их, ишаков, раком поставлю! — Лицо Синякина скривилось. Он вытащил «лимонку», с которой не расставался, подбросил ее в руке, и стало понятно, с кого несовершеннолетний эмир Ибрагимка собезьянничал этот жест и пристрастие к смертельной железяке. Русский ваххабит подергал за чеку.

— А знаешь, как иногда хочется покончить со всем. Бежим, стремимся, а впереди только она — смерть… Стоят наши силы этого?

— Жизнь стоит многого.

— Многого, — яростно посмотрел Синякин на Джамбулатова. И вдруг резко выдернул чеку. — Ничего она не стоит.

Джамбулатов напряженно смотрел, как разжимаются пальцы, прикидывая про себя, куда кинуться, когда граната упадет на землю.

— Смотри, как просто подводится черта. Мне стоит лишь разжать руку…

Синякин сделал вид, что подбрасывает гранату.

— Или бросить ее туда? — он покосился на зиндан, где хранили американца. — И никаких проблем. Тишина. Никуда не рваться. Никуда не бежать…

Рука начала разжиматься. Сейчас щелкнет взрыватель, и у Джамбулатова тогда четыре секунды, чтобы укрыться от осколков…

Пальцы еще разжались…

— Ха-ха-ха, — мертвенно рассмеялся Синякин. Джамбулатов напрягся.

Пальцы русского ваххабита сжали гранату. Кольцо встало на место.

— Не дождешься… Я буду грызть всех, пока хоть один зуб останется. — Веко у Синякина задергалось, и лицо приобрело зловещее выражение.

Джамбулатов молчал.

— Спи, — сказал Синякин. — Завтра тяжелый день.

— Попытаюсь.

«А все-таки он не наш, — подумал Джамбулатов, глядя куда-то поверх полосы деревьев. — Его беда, что он всю жизнь кому-то что-то доказывает. Все это поза. Театр. Он пытается убедить всех, включая себя, что верен чистому исламу. Он нуждается в том, чтобы ему верили. Нам же не нужно ни себя, ни других ни в чем убеждать. Мы живем единственно возможным образом, потому что здесь наша земля. И коварство, и жестокость, широкие порывы души и благородство — все это наше, впитанное с молоком матери. А он — чужой. И везде — в Турции, в Америке, везде он будет чужим. Такова его судьба — быть чужим. И, нацепляя маски и доказывая недоказуемое, рано или поздно он свернет себе шею. Хоть здесь, хоть там. Он принял не ту сторону. Нельзя продавать свой народ и свою землю».

Послышался дикий хохот, становившийся все громче. Это накурившийся анаши Ибрагим, глядя на кончики своих пальцев, заливался смехом.

Синякин подошел к нему, вырвал из рук автомат, поднял за шиворот и наградил хлесткой пощечиной. Голова Ибрагимки мотнулась, но смех не затихал. Послышался еще один звук пощечины. Синякин оттолкнул молодого ваххабита, и тот упал, продолжая смеяться.

— Урод, — поморщился Синякин, вытирая ладонь о брюки.

Глава 34

ОБМЕН

Все шло как по маслу. Переговоры прошли успешно. Вроде бы были даны весомые гарантии. Чеченцы подъехали к месту обмена на фургончике-"уазике" с небрежно закрашенным зеленой краской крестом — бывшая «таблетка», доставшаяся им в качестве трофея после первой чеченской войны.

На голову обмениваемого был надет холщовый колпак, через который он дышал с трудом. Человека толкнули в спину, и он, пробежав несколько шагов, рухнул на колени. Бородатый, в широких шароварах и длинной рубахе чеченец кинул рядом с пленным небольшой мешок, в котором лежало что-то круглое, дернул за руку своего родственника, того самого, кого они выменяли, и они кинулись к машине.

Алейников наблюдал из укрытия, с позиции, которую выбрал перед обменом. И все происходящее нравилось ему все меньше.

Он поймал в безбликовый бинокль мешок, который бросил бандит в пыль. И тут все встало на свои места.

— Огонь на поражение! — крикнул он в рацию снайперам.

— Повторите приказ. Там гражданские лица, — замешкался снайпер.

— Огонь!

— Но…

— Ты, мудак! Огонь на поражение!

Захлопали выстрелы. Бородач, не успевший добежать до машины, рухнул на землю. Обмененный чеченец заскочил в уже тронувшийся с места «уазик». Потом ударили автоматы — били с той, вражеской стороны. Потом грубо и тяжело включился собровский пулемет, и автоматы заглохли — пулеметчику, кажется, повезло, и он накрыл с первой очереди огневую точку.

«Уазик» проехал всего несколько метров, и было видно, как отлетают куски краски, когда в них впиваются пулеметные пули. Вскоре все было кончено.

Алейников, в окружении щерившихся автоматами, ждущих, когда снова заговорят замолчавшие горы, и привычно выбиравших самые выгодные позиции бойцов, подскочил к так и стоящему на коленях человеку, сорвал с головы колпак.

На него смотрели подслеповатые, щурившиеся от яркого солнечного света, от которого отвыкли давным-давно, глаза какого-то никчемного бомжа.

— Суки! — чуть не плача завопил Магомед и, схватив оставленный бандитом мешок, развязал его. Из него выпало и покатилось по пыли что-то влажное, тяжелое, круглое. Предмет замер — это страшно скалилась голова заложника, ради обмена которого и была затеяна операция.

— Ты теперь мой брат, — потом говорил Магомед, начальник Хасавюртовского отдела милиции. — Ты убил этих нелюдей!

Тогда был перерыв между двумя войнами и строилась новая Чечня, вовсю функционировала масхадовская комиссия по античеченской деятельности, которая собирала информацию на солдат и офицеров, воевавших против гордого горного народа, и обсуждались планы по их ликвидации, бандиты считали, что весь мир у них в кармане и русские всегда будут подставлять шею для ударов… Тем более что по приказу сверху милиции и войскам категорически запрещались активные действия. И Алейникову было непросто в тот самый момент, когда картинка происшедшего для него стала ясной и четкой, отдать приказ:

«Огонь на поражение»…

Как он тогда почувствовал, что их кинули и вместо похищенного дагестанского милиционера привезли бомжа? Он и сам ответить не мог. После этого он много раз участвовал в обменах. В общей сложности он выменял одиннадцать человек, учась на своих и чужих ошибках. С того времени у него не было ни одного прокола. Он надеялся, что и сейчас все пройдет на высшем уровне.

Омоновская белая «Нива» тряслась на ухабистой дороге, и через полуприкрытое окно просачивалась проклятая пыль.

— Волк, а ты уверен, что Синякин просто не хлопнет тебя? — полюбопытствовал Алейников у пленного, сидящего между омоновцем и Мелким братом на заднем сиденье.

— Зачем ему убивать меня? — пожал плечами Гадаев. — Он не мой кровник.

— А если кровники ему проплатили.

— На то воля Аллаха.

— Волк, ты так говоришь, будто тебя ничего не волнует. Гадаев только пожал плечами, спрятав глаза.

— Ну, теперь молись своему Аллаху, — сказал Алейников, когда «Нива» тормознула. Из двух «уазиков» сзади выскочили бойцы, занимая огневые позиции, привычно определяя сектора обстрела и возможные места, где могут быть устроены огневые точки противника.

— «Астра», ответь три-первому, — взяв носимую, похожую на черный маленький мобильный телефон радиостанцию «Кенвуд», произнес Алейников.

— «Астра» на связи.

— Мы на месте.

— Клиенты?

— Пока нет…

Алейников напряженно оглядывался. Вокруг была степь, через которую тянулась проселочная дорога. Вблизи ни одного населенного пункта. Шоссе осталось в пяти километрах за спиной. Он увидел, как вдалеке мелькнула мальчишеская фигура и исчезла. Такое же внимание к процессии он ощущал и по дороге. Сейчас служба радиоразведки ловит все переговоры, пытаясь выявить активность противника.

— Пять минут еще, — сказал Алейников, посмотрев на часы. На сердце будто тяжелый камень лежал. Ждать — нелегкая работа…

Представители «той стороны» прибыли на раздолбанной «Ниве» и синих «Жигулях» первой модели, которым на вид было лет тридцать и которые вообще непонятно как крутили колесами — обычный, ничем не выделяющийся на фоне остального хлама на колесах, транспорт Чечни.

Из бандитской «Нивы» грузно выбрался высокий, атлетического сложения человек. Он положил автомат Калашникова с подствольником на капот и неторопливо двинулся вперед.

Алейников в знак доброй воли тоже положил свой автомат и пошел навстречу этому человеку. Он узнал его. Эту толстую морду с маленькими глазками он неоднократно видел на видеозаписях и фотографиях.

— Ну что, свиделись, Синякин, — сказал Алейников.

— Оба не рады, что свиделись именно так, — засмеялся Синякин.

— Точно.

На самом деле они оба с большим бы удовольствием смотрели друг на друга через прорези прицелов. У Алейникова сладко заныло в груди, когда он представил, что сейчас выхватывает из кобуры свой верный «стечкин» и разряжает магазин в эту глумливую морду с искрящимися веселым безумием свинячьими глазками.