Скелет из пробирки - Дарья Донцова

– Моя бабушка была из Берлина, – быстро, на хорошем немецком соврал мальчишка, – она научила меня родному языку и попросила назвать внука в честь своего отца.

Гитлеровец удивленно вскинул брови.

– Всем стоять смирно, – сказал офицер и ушел в домик, где помещалась администрация.

Герман замер на солнцепеке, чувствуя, как по спине горячими струйками льется пот. У него было две любимых бабушки: Сара Моисеевна и Юдифь Соломоновна. Первая, мамина мама, обожала оперу, в особенности «Пиковую даму», и, когда дочь родила сына, потребовала, чтобы его назвали Германом, но с одним "н". Юдифь Соломоновна же хотела дать мальчику имя Абрам, в честь своего умершего мужа. В результате долгих, кровопролитных баталий победила Сара Моисеевна. Юдифь Соломоновна разобиделась, хлопнула дверью и почти десять лет не разговаривала с Сарой. Приходившего в гости внука она упорно звала Абрамом. А Герману, честно говоря, было все равно, на что откликаться.

Но сейчас, отведенный в сторону от основной массы прибывших в Горнгольц людей, он истово молился всем известным богам, повторяя про себя:

– Милая бабушка, спасибо, что ты настояла на своем и не разрешила вписать в метрику имя Абрам.

А еще он тихо радовался тому, что в школе не прогуливал уроки «дойча», а старательно зубрил грамматику.

Наконец из домика вышел офицер, но не один, а с другим фашистом, более пожилым.

– Значит, твоя мать немка? – поинтересовался второй гитлеровец.

– Обрусевшая, – быстро затараторил Герман, – отца моего звали Наумо, он украинец. Наумо Ладожский.

– Какая фамилия у твоей матери? – резко спросил первый офицер.

– Миллер, – не растерялся Герман, – Анна Миллер, в замужестве Ладожская.

Офицеры переглянулись.

– Ступай в контору, – велел пожилой.

Очевидно, немцы не знали, как поступить, потому что они заперли паренька в кладовой, но предварительно сводили его в туалет – не в домик, расположенный у изгороди, а в санузел для немцев с чистейшим унитазом. А еще ему дали чашку какао и кусок восхитительного белого хлеба.

Наутро Германа выпустили и отвели к другому мужчине, кряжистому мужику, похожему на сельского тракториста.

– Значит, ты почти немецкий мальчик? – без тени улыбки поинтересовалось начальство.

Герман кивнул.

– Одних слов мало, – усмехнулся «крестьянин», – нужны доказательства, документы.

– У меня их нет, – пробормотал Герман и замолчал. «Тракторист», не мигая, смотрел на пацана, и вдруг того осенило:

– Могу исполнить песенку, которую бабушка пела мне на ночь. Это старинная мелодия, ее знают только настоящие немцы!

– Давай, – крякнул дядька.

Герман затянул:

– Schlaf, mein lieber, schlaf, dein Vater… <"Спи, мой дорогой, спи, твой отец…" (далее – «пасет овец, мать стирает белье…») – старинная немецкая колыбельная песня.>.

Лицо начальника разгладилось. Он подождал, пока подросток закончит петь, и сказал:

– Хорошо, назначаю тебя помощником санитара. Жить будешь в бараке "Б", питаться станешь вместе с капо, все-таки в тебе течет арийская кровь, правда, сильно испорченная украинской.

На мягких ногах Герман пошел в барак. В его школе преподавала иностранный язык настоящая немка. Роза Леопольдовна, приехавшая в свое время в СССР по линии Коминтерна. Отчего ее не расстреляли в 37-м, было непонятно, но иногда дама, наклонив голову с круто завитыми кудряшками, пела ученикам песни своего детства и юности. Дети беззлобно подсмеивались над Розой Леопольдовной. Ну взбредет же ей в ум развлекать их, совсем уже взрослых, таким образом. Но песни слушали и даже, от постоянного повторения, запомнили слова. Герман тоже прихихикивал на уроках, и вот теперь вышло, что полубезумная Роза Леопольдовна спасла ему жизнь.

Что пришлось пережить мальчику, почти ребенку, убиравшему в операционных и палатах, трудно описать словами. Герман старался, как мог, облегчить страдания несчастных «кроликов» – так называли немцы людей, на которых проводились опыты. По ночам, когда капо и доктора спали, мальчик утаскивал на кухне батон белого хлеба и угощал самых слабых. Люди хватали его и лихорадочно шептали:

– Слышь, парень, таблеточку анальгина раздобудь? Помоги! Но лекарства трогать Герман боялся. Во-первых, все они были на строгом учете, а во-вторых, шкафы хорошо запирались, поэтому единственное, что мог сделать мальчик для несчастных, – это изредка подсунуть ломоть булки да дать воды. А еще он очень боялся оказаться в бараке в качестве подопытного. Но, очевидно, немцы и впрямь посчитали его за своего. Потому что краткие указания «вымой пол» или «простерилязуй инструменты» раздавали ему на немецком языке. Правда, в свой туалет не пускали, и ел Герман вместе с капо, питался он намного лучше, чем заключенные, но не ходил в офицерскую столовую.

Гром грянул в апреле сорок пятого. Первого числа среди новых заключенных оказался мальчик, чем-то похожий на Германа, пятнадцатилетний поляк Янек. Вечером ему отрезали ногу, и, прокричав до утра, паренек скончался. А второго апреля на стол положили Германа. У врачей родилась идея проверить, влияет ли национальность пациента на процесс выздоровления.

– Мальчишки здорово похожи, – радовался один из хирургов, – получится почти чистый эксперимент!

Неизвестно, в чем тут было дело, может, Герман, питавшийся лучше других несчастных, оказался более крепким, или его организм изначально был крепче, чем у несчастного Янека, но Герман выжил, а к восемнадцатому числу даже сумел встать.

Статус помощника санитара с него не сняли, поэтому где-то около пяти часов девятнадцатого апреля мальчик, постанывая от боли, направился на кухню, где питались капо. Очень хотелось есть, а Герман знал, что в шкафчике имеется какао и белый хлеб, впрочем, в нише под подоконником хранилось и масло.

Еле живой от усталости, Герман добрался до кухни, но только он потянулся к шкафчику, как резко зазвонил висевший в коридоре телефон. Мальчик замер, слушая, как дежурный коротко отвечает:

– Да, да, да, есть! Потом раздался крик:

– Всему составу срочный подъем, русские на границе Горн-гольца!

Герман с испугу нырнул в огромный шкаф и сел за мешком с мукой. Немцы бегали по бараку, кухня никого из них не интересовала. В воздухе носились отдаваемые приказы.

– Забирать только часть «кроликов» из барака "А", остальным немедленно сделать уколы фенола.

– Капо не сажать в машины!

– Архив! Грузите бумаги.

– Мы увезем документы, – вклинился голос полковника Фридриха Виттенхофа, – как капитан, я покину корабль последним и прихвачу ящики. Быстрей, времени нет!

Вдруг повисла тишина. Герман, напуганный до последней стадии, судорожно обнимал куль с мукой. Внезапно в шкафчик ворвался луч света, мальчик почувствовал запах табака и услышал грубый голос:

– О господи, малец, вылазь!

Это пришло спасение!

Вспоминая пережитое, Герман Наумович разволновался, его лоб покрылся капельками пота. Я вытащила из сумочки фотографию и положила на стол.

– Извините, я понимаю, что своими вопросами доставляю вам ненужные волнения, но скажите, вы не знаете, кто запечатлен на снимке?

Герман Наумович взял карточку и резко побледнел. С его лица исчезло приветливое выражение. Он положил карточку на стол и тихо осведомился:

– Откуда у вас это?

Я посмотрела в его взволнованное лицо и заколебалась. Все-таки Герману Наумовичу много лет, да и здоровье у него, наверное, несмотря на хороший внешний вид, не богатырское. Стоит ли пугать старика рассказом о том, что знаю?

Ладожский стукнул кулаком по столу.

– Пока не объясните, не скажу ни слова!

– Вы знаете, кто на фото?

– Да, – кивнул Герман Наумович, – но пока не услышу от вас хоть каких-нибудь разъяснений, не открою рта. Вам придется ответить на мои вопросы! Кто вы?

– Журналистка Виола Тараканова, вот мое рабочее удостоверение.

– Паспорт с собой?

– Конечно.

– Покажите.

Удивленная до крайности, я вытащила бордовую книжечку и подала старику. Тот внимательно изучил его и протянул:

– Прописка московская, штамп стоит.

– Вы посчитали меня иногородней?

– Откуда у вас это фото?

– Нашла в архиве лагеря Горнгольц.

Герман Наумович вскочил, подбежал к плите, схватил спички и попытался закурить. Но спички ломались. Наконец старику с трудом удалось закурить.

– Архив лагеря Горнгольц считается утерянным. Я несколько лет искал его, хотел получить компенсацию, но везде натыкался на фразу: документы отсутствуют.

– Да, действительно, – я принялась терпеливо объяснять суть дела, – но я ведь уже говорила, что он содержится в «Подлинных документах», в каталоге карточек нет, я случайно наткнулась на ящики. Документы сохранились не полностью, отсутствует все относящееся к медицинским экспериментам, но есть книги учета заключенных, правда, не знаю, все ли они на месте. Однако можно попытаться поискать там сведения о вас. Прямо завтра давайте поедем в хранилище, пройдем к директору, объясним суть проблемы. Я назову номер полки 78"а" и место, где содержатся ящики. Насколько я поняла, сначала следует описать все документы, но в вашем случае пойдут на нарушение правил…