Рассказы (сборник) - Александр Солженицын

– Помню, – невесело кивнул Фёдор Михеевич.

За этим большим деловым столом, к которому поперёк ещё был приставлен другой, под зелёной скатертью, Иван Капитонович говорил с таким доброжелательством, как если б на столах этих были расставлены не чернильный прибор, утыкалка для ручек, календарь, пресс-папье, телефоны, графин, поднос, пепельница, а – на белой скатерти тарелки с солёным, печёным и заливным и хозяин уговаривал бы гостя отведать и с собой даже взять.

– Какой-то мальчишка лет девятнадцати, может быть первый раз галстук надел, развесил по всей доске чертежи, выставил на стол какой-то регулятор-индикатор-калибратор, который сам же он и сделал, индикатор этот пощёлкивает, помигивает, а парень ходит, палочкой по чертежам помахивает и так это чешет, мне просто завидно стало! Какие слова у него, какие понятия: коэффициент конструктивной преемственности! – да чёрт же тебя дери, а? Ведь пацан!.. Я сидел – и за себя расстроился: какая ж у меня специальность? Что я историю партии знаю и марксистскую диалектику? – так её все должны знать, тут нашего преимущества нет. Вот такие ж пацаны и на заводе у меня делами ворочали. Так я каким голосом буду ему давать указания повышать производительность?.. Я сам и глазами и ушами набирался, сколько мог. Был бы я помоложе, Михеич, сейчас с удовольствием в твой техникум катнул бы, на вечернее…

И, видя, что директор совсем уныл, рассмеялся:

– …в старое здание!

Но Фёдор Михеевич не улыбнулся. Он опять вобрал голову в плечи и сидел как отемяшенный. Тут секретарша напомнила, что Грачикова ждут.

Хотя никто ничего студентам не объявлял, но к следующему утру уже все знали.

Утром запасмурнело. Натягивало дождь.

Кто приходил в техникум – собирались снаружи кучками, но холодно было. В аудитории не пускали – дежурные студенты убирали там, в лаборатории тем более не пускали, там налаживали, – и опять стали сходиться и толпиться на той же лестнице.

Гудели. Девчонки ахали и хныкали. Крепыш, отличавшийся рекордами на копке траншей, громко заорал:

– Так что ж, ребята, мы – зря ишачили? А, Игорь? Чего теперь объяснять будешь?

Игорь, тот член комитета, который вчера готовил список, каким группам какую лабораторию переносить, стоял на верхней площадке в смущении.

– Ну, подожди, разберутся…

– Кто разберётся?

– Ну, может, напишем куда…

– А правда, девчонки! – убеждённо заговорила девочка с тощеньким пробором, с лицом сурово-старательной ученицы. – Давайте в Москву жалобу писать!

Она самая смирная была, но дошло у неё до краю, хоть техникум бросать: доплачивать за койку дальше по семидесяти рублей из стипендии она не могла.

– Эх, накатать бы! – прихлопнула ладошкой по перилам другая – со смоляными тонкими кудрями, в спортивной свободной курточке. – Да все девятьсот подпишемся, а?

– Правильно!..

– А вы узнайте раньше – можно такие подписи собирать? – охладили их с другой стороны.

Валька Рогозкин, первый легкоатлет техникума, лучший бегун на сто и четыреста метров, первый прыгун и первый крикун, как бы лежал на наклонных перилах лестницы: одну ногу он держал спущенной на ступеньку, вторую занёс через перила и грудью прилёг на них; на перилах же сплёл он и руки, на них упёр подбородок и в раскоряченном таком положении, пренебрегая шиканьем девчонок, смотрел вверх – туда, где стоял Игорь, а на изломе перил бесстрашно сидел, как бы не чувствуя за спиной шестиметрового пролёта, смуглый, плечистый, очень спокойный Валька Гугуев.

– Слушайте меня, э!! – пронзительно закричал Валька Рогозкин. – Эт всё ерунда! Давайте лучше – все как один – забастуем!

– Кто это тебе разрешит? – насторожился Игорь.

– А кто должен разрешать? – вылупился Рогозкин. – Конечно, никто не разрешит! А мы – забастуем! Да будь спок, ребята! – вдохновлялся он и кричал ещё громче: – Во напугаются! Через несколько дней совсем другая комиссия приедет, на самолёте прилетит – и назад нам наше здание отдадут, ещё и прибавят!

Заволновались.

– А стипендии не лишат?

– Это б сильно́!

– Исключить могут!

– Это – не метод! – перекрикивал Игорь. – Это – не наш метод! И из головы выбрось!

– А что – писать, да? Ну пиши, пиши.

Не заметили за гамом, как по лестнице поднималась тётя Дуся с оцинкованным ведром. Поравнявшись с Рогозкиным, она перевела ведро в другую руку, а той рукой размахнулась и с чувством бы вмазала ему пятернёй пониже спины, да он увидел прежде и соскочил проворно, так что рука тёти Дуси лишь чуть по нему прошлась.

– Э-э! – взвопил Рогозкин. – Тёть Дуся! Это не метод! Я в другой раз…

– В другой раз ляжь ещё так! – погрозила пятернёй тётя Дуся. – Я тебя отповажу, не очухаешься! Перила для этого сделаны, да?

Все громко смеялись. Очень все в техникуме любили тётю Дусю.

Она шла выше, раздвигая студентов. Лицо её было морщинисто, но подвижно и сходилось к решительному подбородку. Может быть, по природе достойна она была лучшего поста, чем занимала.

– Эт всё ерунда, тёть Дуся! – крикнули ей. – А вот скажите – зачем здание отдали?

– А ты не знаешь? – прикинулась тётя Дуся. – Там паркетных полов дюже много. Все натирать – с ума спятишь.

И пошла, погремливая ведром.

Дружно смеялись.

– А ну, Валька! Отколи! – сказали ребята Гугуеву, заметив с верхней площадки группу новых девушек, вошедших со двора. – Люська идёт!

Валька Гугуев спрыгнул с угла перил, раздвинул соседей, стал перед верхними замыкающими прямыми перилами очень серьёзно, утвердил на них руки ладонями, примерился, обхватил – и вдруг лёгким толчком ног взбросил своё ладное тело вверх и мягко, уверенно вышел в стойку над пропастью.

Это был смертный номер.

По лестнице прошёл угомон. Все запрокинули головы.

Та самая Люся, для которой всё это делалось, уже успела взойти на несколько ступенек, обернулась теперь и с ужасом смотрела круто вверх, откуда человек, стоящий вниз головой, сейчас бы рухнул прямо на неё и на камни, если бы упал, – но он не падал! – он, незаметнейше балансируя, а почти неподвижно, выжимал свою стойку над лестничным пролётом и совсем не торопился выходить из неё. При этом к пролёту он был обращён беззащитной спиной, вытянутые во всю длину и сложенные вместе ноги ещё, как нарочно, нависали по дуге над пустотой, а голова – голова была ниже всего и тоже вывернута к спине, а потому Валька мог прямо смотреть на Люсю – крохотную, запахнутую в светлый плащик с поднятым воротником, но без берета, с короткими беленькими волосами, примоченными дождём.

Но различал ли он её? – даже в пасмурном свете лестницы видно было, как лицо и шея смельчака потемнели от прилившей крови.

И вдруг раздались оклики вполголоса:

– Ата́с! Атас!

Гугуев тотчас перекачнулся в сторону площадки, мягко стал на ноги и невинно облегся о те же самые перила.

За такой аттракцион вполне можно было лишиться стипендии, как его уже раз и лишали за то, что он по всему техникуму дал на десять минут раньше звонок с урока (опаздывали в кино).

По лестнице, ещё не успевшей зашуметь и послушно расступавшейся перед ним, поднимался сумрачный долговязый завуч.

Он слышал это «атас», знал, что так ребята предупреждают об опасности, и понимал, что тишина его встретила неестественная. Но не заметил виновника.

Тем более что Рогозкин, вечный зачинала споров, тут же к нему и привязался.

– Григорий Лаврентьевич! – на всю лестницу резко закричал Рогозкин. – А зачем здание отдали, а? Сами строили!

И нарочито-дурашливо склонил голову набок, ожидая ответа. Он ещё из школы пришёл с этой манерой смешить публику, особенно на уроках.

Все молчали и ждали, что скажет завуч.

Вот так – и вся жизнь преподавателя: одному на всех надо быстро найтись, и каждый раз по-новому.

Григорий Лаврентьевич долгим придирчивым взглядом посмотрел на Рогозкина. Тот выдержал взгляд, всё так же держа голову набок.

– А вот, – сказал медленно завуч, – ты техникум кончишь… Хотя… где ж тебе кончить!

– Это вы на соревнования намекаете? – скороговоркой отразил Рогозкин. (Каждую весну и каждую осень он пропускал занятий вволю – то из-за областных соревнований, то всероссийских.) – Зря вы, зря! У меня, если хотите знать, уже даже зреют, – он смешно покрутил пальцем около виска, – идеи дипломного проекта!

– Ну-у?? Это хорошо. Так вот, кончишь техникум – куда работать пойдёшь?

– Куда пошлют! – с преувеличенной бойкостью отрапортовал Рогозкин, выправляя голову и вытягиваясь.

– Вот в то здание, может, и пошлют. Или другие туда пойдут. Так ваша работа и оправдается. Всё наше будет.

– О! Это здорово! Я согласен! Спасибо! – очень, очень обрадованно сказал Рогозкин. – Тогда мы и все в то здание не хотим.

Но завуч уже успел уйти от неприятного разговора в кабинет директора.

Самого Фёдора Михеевича не было: он вчера не попал на приём и опять был сегодня в обкоме. Но у нескольких преподавателей, ожидавших сейчас в кабинете звонка директора, уже не было надежды на успех.