Проклятие Персефоны - Рина Харос

– Да, она молила меня, чтобы я быстрее закончил с этим.

Лумьер кивнул, его глаза горели огнем, он впитывал мои слова, насыщая черную душу новыми эмоциями, не доступными для понимания обычного смертного.

Мананангал. Моей шестьдесят пятой жертвой была Мананангал.

Красивая женщина днем, которая с наступлением ночи превращалась в злобного, пьющего кровь монстра. Я нашел ее в пальмовых листьях, когда она натирала тело специальным маслом, скрывающим истинный запах. Амулет висел у нее на поясе.

Стараясь не дышать, я наблюдал за происходящим, крепко сжимая в руке кинжал, предназначенный для убийства подобных тварей. Спустя несколько минут раздался женский крик, перешедший в стон. Спина монстра выгнулась дугой: распоров кожу, из лопаток прорвались крылья, как будто взятые у летучей мыши. Тело разделилось пополам в области талии: низ, начиная от пупка, оставался человеческим, верхняя же половина превратилась в густой туман, парящий над землей.

Стоит застать Мананангал в таком облике, обмазать кинжал тем же маслом, которым она натирает свое тело каждый раз, начиная охоту, – и тварь уже никуда не сможет убежать.

Я соврал Лумьеру: пыток не было. Увидев в глазах чудовища страх и панику, не смог поступить иначе, как прикончить тварь на месте, даруя свободу.

Тем временем коллекционер достал из ящика стола маленький стеклянный пузырек, жидкость в котором плескалась, словно во время шторма, переливаясь кроваво-черными оттенками. Протянув флакон мне, Лумьер горестно вздохнул и посмотрел с жалостью, в которой я не нуждался.

Выхватив сосуд резче, чем следовало, я спрятал его в карман пальто.

– Сколько уже у тебя?

– Шестьдесят пять.

– Шестьдесят пять… – протянул Лумьер, будто пробуя слова на вкус. – Значит, еще одна, – и ты свободен от обязательств?

Я коротко кивнул, стараясь унять радость, которая на миг зародилась в душе. Еще одна женщина, одна ненужная жертва, еще одна кровь, которая не сотрется с моих рук.

Скоро все будет кончено.

Лумьер, казалось, потерял ко мне всякий интерес, усевшись в кресло с высокой резной спинкой и поставив ссохшиеся локти на массивный стол, сделанный из темного дуба. Затем послышался его голос, тихий, словно уносимый ветром:

– Говорят, в нашем городе решила испытать судьбу сирена. Не знаю, правда это или нет, но ты должен проверить. – Взгляд его переместился на банку, которая стояла на отдельном стеллаже.

Так вот для какого чудовища она была предназначена…

– Справишься – и можешь считать, что наш контракт обнулен.

– Что я должен принести?

– Ох, всего лишь самую малость. Пару капель крови, отданные добровольно. – Улыбка, отразившаяся на безобразном лице, напоминала звериный оскал. – Знаешь ли ты, мой мальчик, о чем гласят легенды?

Я лишь кивнул, собирая воедино обрывочные воспоминания.

Своими мелодиями сирены очаровывают и манят моряков, изголодавшихся по женскому телу. Они выглядят как прекрасные девы, способные свести с ума каждого, кто хотя бы раз взглянет на них и услышит их голос, обещающий все, что только захочет душа. Но на самом деле это не так. У них за спиной есть крылья, а на руках – когти, потому что любовь летит и ранит, показывая, насколько каждый беспомощен и уязвим перед ней.

Со временем наскучила девам жизнь морская, и решили они обратиться в существ человеческих в надежде испытать истинную любовь. Однако не суждено быть воде и земле вместе: одна стихия поглотит другую, оставляя лишь воспоминания, пронзающие мысли и тело болью, или же вовсе принесет ей смерть.

Одна лишь капля крови сирены способна вызвать в смертном изменения, необходимые для начала новой жизни. Отданная добровольно, она дарует бессмертие. Кровь, благословленная морской девой. Кровь, обращающая тело и душу смертного в вечность.

Эту легенду, – как по мне, совершенно нелепую и бессмысленную, – рассказывала мать, погибшая при странных обстоятельствах: каждый месяц на самодельной лодке, доставшейся нам от отца, она выбиралась из нашего скудного городка и направлялась в соседнее имение за провизией – вяленым мясом, сухарями, сыром, фруктами, которые мы хранили в погребе. В день, когда она должна была вернуться обратно, мы с братом, взявшись за руки и напевая веселую песню, бежали со всех ног к пристани, предвкушая радость встречи, но в тот день нам не суждено было увидеться.

Как только мы оказались рядом с портовыми лодками, то увидели толпу, окружившую деревянное сооружение, плавно скользящее по воде. Сердце будто замедлило свой ритм, и, стараясь не подавать вида, я побежал что было сил. Отталкивая людей локтями и продвигаясь вперед, застал ужасную картину: мать лежала в лодке – глаза широко распахнуты, рот открыт в безмолвном крике, сине-черное тело почти ссохлось, будто из него выкачали всю кровь.

С этого момента на мне лежала ответственность за жизнь и благополучие младшего брата, который в силу своего возраста не понял, что произошло. Лишь изредка он мог спросить, где мама, отчего мое сердце болезненно сжималось. Не получая ответов на вопросы, брат лишь молча кивал, давая понять, что ничего другого и не ждал.

Мыслями вернувшись в комнату, посреди которой стоял Лумьер, я хрипло произнес:

– Как я смогу ее найти? В городе столько женщин, невозможно среди них отыскать сирену.

– Возможно, если знаешь, что именно нужно искать. Ищи ту, от которой у тебя вскипит кровь. Ту, чьи глаза заволокла алая пелена. Но, Роджер, – взгляд коллекционера был предостерегающим, – не ведись на ее речи и доброту. При любом удобном случае она всадит тебе кинжал в спину и разорвет плоть на лоскуты. Или хуже того – сделает рабом, безвольной марионеткой, готовой выполнить любой приказ.

– Я не настолько глуп, чтобы так оступиться, Лумьер. – Мне трудно даже было представить более противоестественный союз, чем чудовище и человек. – Это все, или есть еще какие-то наставления?

Взгляд Лумьера скользнул по карману пальто, в котором лежал флакон с шипящей жидкостью. На лице коллекционера выступило искреннее сожаление, и, посмотрев на меня исподлобья, он тихо произнес:

– Мне правда очень жаль, Роджер.

Стараясь скрыть дрожь в теле, я еле заметно сжал кулаки и глубоко вдохнул, все чаще поглядывая на плотную ткань, разделяющую комнаты. После нескольких минут молчания понял, что бессмысленно находиться здесь и тратить попусту время, и, слегка склонив голову в знак почтения, развернулся и вышел. В склепе по-прежнему царила атмосфера веселья, пьянства, азарта и похоти, поэтому я запахнул пальто и вырвался на улицу, хлопнув дверью.

Вдохнув свежий воздух, поднял голову и посмотрел на луну: белоснежное свечение, исходящее от нее, внушало страх и тревогу. Густые облака, проплывающие мимо, временами прикрывали серебристый шар, позволяя