Ангел-истребитель - Донн Кортес

— Лучше, чем когда постучал в дверь, или лучше вообще? — спросил Чарли.

— И то, и другое. Давненько я не заглядывал в галереи, — сказал Джек. — Запрокинув голову, он вглядывался в затянутое облаками небо. — Хорошее ощущение. Мне здесь уютно.

— Ну еще бы. Ученому место в лаборатории, актеру — на сцене, певцу — у микрофона. Им там самое место.

— Ты пропустил «жокею — в конюшне», — заметил Джек. — Ну, знаешь, чтобы плавно подвести к другой метафоре: «вернись в седло». Ты ведь к этому ведешь?

— Стало быть, тонкие ходы мне не удаются, — вздохнул Чарли. — Как насчет сигары?

— Почему бы нет? — сказал Джек. Курение не входило в его привычки, но время от времени он не отказывал себе в этом удовольствии. Чарли достал две кубанос и протянул одну Джеку. Насыщенный, терпкий аромат защекотал в ноздрях даже прежде, чем сигару зажгли.

Сунув руку в карман пиджака, Чарли выудил оттуда маленькую зажигалку для сигар и щелкнул ею. Шипение голубоватого пламени приковало к себе взгляд Джека, вызывая в памяти картины, вспоминать которые он не хотел.

Ну конечно. Резкий, благоуханный дымок. Это горят листья, не плоть.

— Ну вот… — начал Чарли. — Ты мне расскажешь, как провел несколько последних лет, или это все еще тайна?

Джек пожал плечами.

— На самом деле ничего особенного. Путешествовал по северо-западу. Занимался единоборствами, чтобы проветрить голову. Много читал.

— Устроил себе отдых, значит. А новых друзей не завел?

Джек немного поколебался, прежде чем ответить:

— Одного.

— Женщина?

— Да Только ты не то подумал…

— С каких это пор тебе известно, о чем я думаю? Между прочим, я мозги не под забором нашел! Не сомневаюсь, эта женщина тебе как сестра. Нет, как мать… как бабушка! Ей за шестьдесят, она очень добрая, со сморщенным лицом, сиськи висят до колен…

— Ладно, ладно. Ей тридцать с чем-то. Симпатичная, не замужем, традиционной ориентации. Доволен?

Чарли медленно выдохнул дым, косясь на Джека.

— Но?..

— Скажем так: Никки занимается своей карьерой.

— Ясно. А как ты с ней познакомился?

— Мы работали вместе. — Джек тут же сообразил, что сболтнул лишнее.

— Да? И чем занимались?

Джек медленно затянулся сигарой, выгадывая время.

— Она вкладывала мои деньги в ценные бумаги, но ничего путного не вышло. Я не говорил с ней вот уже несколько недель. — Он произнес это без выражения, и Чарли понял намек.

— Что ж, хорошо хоть, она не продавала твоих произведений, — сказал он. Откинувшись на спинку стула, Чарли выдул серию колышущихся колечек дыма.

— Я давно ничего не произвожу. И уже не знаю, что это такое — искусство, — признался Джек.

— Ничего страшного. Искусство меняется. Знаешь, я долгие годы бился над определением искусства, которое подошло бы к любому стилю, к любой технике, ко всем носителям. Вот что у меня вышло: искусство субъективно. В этом все дело. Можно даже обойтись без творца, необходим лишь кто-то, кто воспримет что-нибудь как произведение искусства. И тогда это что-то станет искусством.

— Значит, художник — фигура второстепенная?

— Может и так случиться. Вот смотри: скажем, ты пришел на океанский берег, там очень красивый закат, удивительная игра света на поверхности воды. Ты это создал? Нет. Ты фотографируешь то, что увидел, теперь ты — художник? Да. А что, если ты просто любуешься закатом, не делая снимков? Ты запоминаешь все, что видишь, но никого рядом нет. Замешано ли тут искусство? Мне кажется, да. Пейзаж был красив, наблюдатель прочувствовал его красоту, пропитался ею.

— Следуя этой логике, — задумался Джек, — все что угодно может стать произведением искусства. Все, что переживает человек. Вся боль.

— Все восприятие, — поправил его Чарли. — Искусство не вещь, оно чувство.

Джек думал о том, чем занимался последние три года, О том, что его восприятие постепенно трансформировалось. О том, как менялся его взгляд на происходящее.

— И тогда что-то, в чем ты прежде не видел никакого искусства, — медленно проговорил Джек, — может стать искусством. Ни в чем при этом не изменившись.

— Конечно. Основная разница между художником и публикой — в том, что художник видит произведение искусства первым, а затем пытается донести свое видение до остальных. По моему разумению.

— Я всегда считал, что главное в искусстве — это передача мессиджа, послания, — сказал Джек, изучая тлеющий кончик сигары. — Конкретный мессидж, который передается с помощью конкретной техники. Но за несколько лет мои взгляды как бы перевернулись вверх ногами. Теперь… теперь искусство — в том, чтобы получить конкретный мессидж с помощью конкретной техники.

— Боюсь, я не уловил твою мысль.

Джек развел руками.

— Не думаю, что могу это объяснить. Я лишь хочу сказать…

Он умолк. А что он, собственно, хочет сказать? Что, по-видимому, он начинает получать удовольствие, пытая людей, — не потому, что причиняет им боль, а потому, что видит в этом средство самовыражения?

— Я хочу сказать, — повторил Джек, — что вновь начинаю думать об искусстве.

Бросив на него косой взгляд, Чарли заулыбался:

— Потрясающе, Джек! Вот только… — он подался вперед, уже без улыбки. — Только, по-моему, тебе это не очень-то нравится. И я знаю почему.

— Едва ли, — сказал Джек.

— Чувство вины. Мне уже приходилось сталкиваться с подобным. С художником случается что-то скверное, и его первый импульс — дать выход своим переживаниям в искусстве. Вот только художники зарабатывают на жизнь произведениями, а это значит, что он получает выгоду из собственного несчастья. И тогда художник начинает обвинять себя в случившемся, полагая, что каким-то образом сам навлек на себя беду, якобы с целью заработать.

Чарли свел вместе ладони: тлеющая сигара торчала меж его пальцев, как дымовая труба на церковной крыше.

— Это логическая петля, Джек, и ты не должен дать ей захлестнуть тебя. Каждый художник в подобном положении должен это услышать, и я скажу тебе: твоей вины здесь нет. И, что не менее важно, выразить скорбь, потерю, гнев через искусство — правильно. Это не святотатство, это не оскорбит память Джанин, или Сэма, или твоих родителей. Они бы хотели, чтобы ты сделал это, Джек; избавься от яда, который отравляет тебе душу. Выпусти его наружу, не носи в себе, продолжай жить. Если тебе кажется, что на этом нельзя делать деньги, откажись от них, спусти гонорары на благотворительность. Черт, не хочешь — не показывай никому своих работ. Но продолжай работать.

— Продолжай работать, — вздохнул Джек.

— Да. Сложно, я понимаю, но все же… А чем еще ты мог бы заняться? В этом твоя жизнь, Джек. Ты — тот, кто ты есть. Знаешь, некоторые до почтенных седин живут, не догадываясь, в чем их призвание; просыпаются, идут на работу, возвращаются домой. А у тебя есть нечто большее. Цель, страсть. Попробуй похоронить ее, и она вылезет наружу, так или иначе.

— Вот-вот, — кивнул Джек. — Так или иначе…

Для встречи Ричард выбрал ресторанчик под названием «Ди-Ви-8». Небольшое модное местечко — скорее бар, чем бистро, всего в квартале от Бульвара. Он ждал ее за столиком наверху, в зеленом шелковом костюме и с грандиозным бокалом мартини, в котором плавали сразу четыре оливки.

— Здравствуй, Никки, — произнес Ричард, когда она уселась. Все такой же отталкивающий, каким она его помнила, с каким-то вдавленным лицом и узенькими глазками, которые словно принадлежали одной из тех противно тявкающих собачонок, которых принято носить на руках. Ежик волос топорщился, густо смазанный гелем, а запах одеколона Никки учуяла еще прежде, чем подошла к столу вплотную.

— Ричард? — сказала она с профессиональной улыбкой.

— Что-нибудь выпьешь?

— Скотч с водой.

Ричард подал знак официанту и устроил целое представление, выясняя, какой из имеющихся в наличии сортов самый лучший.

— Как ты узнал, что я снова в городе? — спросила Никки.

— Ну, у меня множество контактов, — беззаботно отозвался Ричард. — Кто-то из них дал мне номер твоего мобильника. Только не спрашивай кто: я очень серьезно отношусь к конфиденциальности.

— К чьей угодно, только не к моей.

— Что ж, это изменится, как только ты начнешь на меня работать. Помнишь, что я говорил о наших клиентах? Они весьма богаты и крепко держатся за свою анонимность. Очень внимательны. Ты мне нравишься, и я думаю, будешь пользоваться успехом, но это, конечно, не означает, что сначала мне не пришлось навести о тебе справки.

— Кажется, тебе и так многое известно.

— Не так уж и многое. Скажем… чем ты занималась с тех пор, как уехала?

— Тем же, чем и обычно, только в других городах.

— Так. А в каких конкретно?

— Дай вспомнить… Де Мойн, Калгари, Сиэтл, потом немного в Портленде…