Кандалы - Скиталец

Молодые люди неожиданно для себя попали в многолюдный трактир и в первую минуту были ослеплены его огнями. Снимая у вешалки свои пальтишки, заметили знакомую длинную шубу. Пожилой бритый человек среднего роста, в потертом пиджаке и в рубашке с отложным воротником быстро прошел мимо.

— Он! — решительно сказал Вукол.

Человек шел перед ними, высматривая свободные места, но мест за столами не было. Молодые люди следовали за ним. За последним столом угощалась большая компания. Графин переходил из рук в руки: собутыльники только что намеревались выпить по первой.

Вдруг человек остановился за спинами сидевших за столом и протянул руку через чье-то плечо: рука быстро схватила наполненную рюмку, исчезнувшую из поля зрения угощавшихся! Все обернулись. Пожилой незнакомец с бульдожьим бритым лицом с наслаждением опорожнил рюмку, поставив ее обратно на стол.

Все с негодованием повскакали с мест. Начался шум.

— Что за нахальство?

— Как вы смеете?

— Это наглость!..

Из-за соседнего стола поднялась и удалилась другая компания гостей, повидимому желая держаться подальше от начавшегося кабацкого скандала. Клим, Вукол и Фита тотчас же заняли стол.

— Кто вы такой? Как ваша фамилия? — кричали на трактирного опивалу раздраженные люди. Кто-то положил тяжелую руку на плечо его. Казалось, сейчас начнется избиение нахала.

Но неожиданно раздался звучный бас Фиты:

— Стыдно из-за выпитой не вами рюмки так раздражаться! Разве вы не видите, что это была шутка!

Бритый человек вежливо снял лапу, лежавшую на его плече, и сказал, улыбаясь:

— Прошу меня извинить! Молодой человек прав: действительно, это была неосторожная шутка, позвольте представиться, — и опивала расшаркался: — Андреев-Бурлак!

Настроение компании моментально изменилось.

— Господин Андреев! Извините! Мы же не знали! За честь почтем! пожалуйте! За наш стол! Мы не так поняли вас!

Но артист с изысканно-любезной улыбкой отказался.

— Дорогие мои! Вот именно теперь, когда мы поняли друг друга, разрешите мне отказаться от вашего любезного приглашения! Лучше я попробую сесть за соседний стол с молодежью!

Артист пожал руку Фите, Вуколу и Климу со словами:

— Разрешите мне посидеть с вами, старики!

«Старики» были в восторге от неожиданного знакомства. Искрящимися глазами смотрели они на оригинала, который только что волновал в театре горячие сердца, а теперь «не так был понят» публикой. У кумира толпы, сидевшего в грязноватом средней руки трактире за одним с ними столом, было некрасивое лицо с резкими морщинами, следами застарелого алкоголизма, с преждевременной сединой на висках, с мешками под глазами. Но глаза эти сверкали нервным блеском, а бульдожье лицо было полно выразительности.

— Он чертовски умен! — шепнул Вукол Климу.

— Когда вы вмешались в это недоразумение, — говорил актер Фите, — у вас прекрасно звучал голос: вы не из духовной семинарии?

— Мы все будущие народные учителя!.. — заявили юноши.

— У него голос — как труба иерихонская! — пояснил Клим, — здорово романсы поет.

— Он сам стихи пишет! — донес на него Фита.

— А вы? — шутливо спросил артист Вукола.

— На скрипке играет!.. — выдали товарищи.

— Ну! Так какие ж это будущие учителя? Я по вашим лицам вижу, что вы все — будущие артисты: певец, поэт и скрипач-виртуоз! Позволите узнать ваши имена?

— Клим, Вукол и Фита!

Артист захохотал.

— Вот тройка, которая несется на Россию! Непременно хочу услышать пение Фиты, стихи Клима и Вуколову скрипку! Ей-богу, это серьезно! Ваш адрес?

— Флигелек над Волгой, против колокольни монастыря!

— Знаю! Найду. Когда дома?

— По вечерам!

— Есть! Я бывший матрос с буксирного парохода «Бурлак». Приду к вам неожиданно, на огонек! Хорошо?

— Вы шутите! У вас и времени не будет прийти к нам!

— Найду время! Вы — славные, неиспорченные, чутьем чую — талантливые ребята! По рукам?

— По рукам! — засмеялась «тройка».

— А теперь давайте закусывать! Водку пьете?

— Да что вы? Ничего не пьем! Мы и в трактир впервые попали из-за вас! Везли вас сюда!

— Ну и не пейте! Не берите с меня примера! Гарсон!

Он заказал себе ужин, а друзья, попрощавшись с ним, улыбаясь и раскрасневшись от удовольствия, вышли из трактира.

Трактир понемногу пустел. Пожилой актер остался один за трактирным столом, закрыв глаза и подперев щеку рукой. На его скульптурном лице застыло выражение усталости, скуки и одиночества.

Вышел первый номер рукописного журнала, в котором, кроме заглавной статьи Солдатова, посмертных стихов Левитова и поэмы Клима, подписанных псевдонимами, наибольший успех имела сатирическая сказка Вукола «Пузо бездонное», направленная против ненавистного всем директора. Сказку при взрывах веселого смеха читали и перечитывали вслух даже в курилке — излюбленном месте собраний воспитанников института. Журнал быстро стал известен за стенами учебного заведения: гимназисты, реалисты, духовные семинаристы и курсистки медицинских курсов читали и переписывали журнал. Кроме того, по рукам ходила тетрадка стихотворений Клима. Наконец, журналом молодежи заинтересовались серьезные партийные люди, таинственные революционеры, общение с которыми было сопряжено с опасностью и тайной.

Однажды — уже в конце зимы — вечером Василий Солдатов заявил своим питомцам, что хочет их повести в гости к одному человеку.

— «Сам» хочет видеть вас, из-за журнала.

Все четверо долго шли гуськом по темным улицам и переулкам, по узким дощатым тротуарам окраины города, соблюдая предосторожности — не следят ли за ними шпики.

Наконец, на одной из глухих улиц вошли в незапертую калитку. Во дворе, в одноэтажном деревянном флигеле сквозь опущенные гардины тускло светился огонек. Солдатов дернул ручку звонка на проволоке, и дверь тотчас же отворилась. Все это казалось очень таинственным и волновало новичков.

Вошли в небольшую, тепло натопленную, чистенькую квартирку, ярко освещенную, в зале которой виднелись двое мужчин и две женщины: одна из них — курсистка Антонина. Один из мужчин вышел в прихожую встречать гостей и, здороваясь с новичками, кратко назвал себя:

— Филадельфов!

Это и был «сам».

— Вот привел к вам наших журналистов! — сказал Васька, раздеваясь.

— Добро пожаловать! А ну, покажите-ка: какие они у вас?

Филадельфов добродушно смеялся, пожимая юнцам руки и подталкивая их в комнату.

Филадельфов был очень некрасив: приземистый, сутуловатый, в полотняной косоворотке с пояском, с лицом мордовского типа, с белокурой бородкой «а ля Христос» и длинными, слегка вьющимися густыми волосами. Но некрасивое скуластое лицо это было полно ума, оживления и выразительности. Он часто смеялся и все время шутил, но чувствовалось, что человек этот может шутить с самым беспечным видом даже тогда, когда ему вовсе не до того.

Молодая миловидная женщина была, повидимому, его женой. Антонина встретила своих приятелей, смеясь и ласкательно рекомендуя их:

— Бушуйчик, Буслайчик, Фита! журналисты наши!

— Да они у вас дикие совсем! — шутила хозяйка. — Товарищи, пойдем к чайному столу.

Высокий брюнет, здороваясь с молодежью, не назвал себя. На нем была хорошая пиджачная пара, крахмальная манишка.

Васька заранее предупредил своих воспитанников, что у Филадельфова бывают только поднадзорные и за знакомство с ними можно вылететь из института.

Филадельфов нигде не служил, жил неизвестно на какие средства, находился под гласным надзором, а в прошлом участвовал в знаменитом процессе «ста девяносто трех».

За столом обменивались шутками, шутил и Филадельфов. Звали его Василием Васильевичем. Он говорил весело, остроумно, иногда забавно, вызывая невольные взрывы общего смеха, и через несколько минут заставил всех слушать себя. Речь его была блестящей, остроумной импровизацией в духе статей Салтыкова-Щедрина, лилась картинно, образно, ярко, сверкая неожиданно меткой сатирой. В забавно-остроумной форме он говорил в сущности об очень серьезных вещах, высмеивая царя Охрияна Охрияновича и рать его татарскую, силищу жандармскую. Говорил о народе и народниках, о терроре, в успешность которого более не верил после хождения в народ.

Он осмеивал веру народнической интеллигенции в скорое пришествие русской революции, вышучивал не без скрытой боли и пережитые им самим ошибки.

— Когда мы ходили в народ, — усмехаясь, говорил Филадельфов, — то у нас относительно этой самой — прости, господи!.. — скорой революции такой был расчет: ведь каждый человек может распропагандировать, ну, хоть трех человек? Конечно! А из этих троих каждый тоже троих может? Может! Таким образом, по нашим вычислениям выходило, что не более как в три года можно просветить всю Россию и поднять революцию. Хе-хе-хе!