Альфред Хичкок - Акройд Питер

О Хичкоке часто говорили как о художнике внешней стороны вещей, а его фильмы считали квинтэссенцией искусства впечатления, но суть в том, что в жизни мы видим лишь внешние проявления. Возможно, ему близка точка зрения лорда Генри Уоттона из «Портрета Дориана Грея» Оскара Уайльда: «Только поверхностные люди не судят по внешности». Тем не менее Хичкок никогда не забывал, что «это всего лишь кино» – игра, трюк. Он получал удовольствие от демонстративно искусственных или намеренно нереальных кинематографических эффектов.

Хичкок – не эстет в стиле конца XIX в. Он тонко чувствует зрителя. «Я делаю картины не для собственного удовольствия, – сказал режиссер в 1972 г. в одном из интервью. – Я делаю их для удовольствия зрителей». А вот еще одно его высказывание: «Все сводится вот к чему: как нанести клей на зрительские сиденья». Клеем служит страх, тревога, ужас, саспенс или любопытство. Хичкок умел все это создать. Он всегда просил сценаристов помнить о реакции публики. Что должны почувствовать зрители в этот момент? Что они должны подумать? Как вы заставите публику испытать невыносимое напряжение? Он также ценил тот факт, что зрители в Токио или Нью-Йорке, в Париже или Лондоне реагировали одинаково. Его глобальное влияние было беспрецедентным по масштабу и силе.

Помимо всего прочего, Хичкок был прагматиком. Если бы его попросили выбрать между искусством и коммерцией, он, наверное, задумался бы, но лишь на мгновение. «Вы считаете себя художником?» – однажды спросил его Питер Богданович. «Не особенно», – ответил режиссер. В другом интервью он признавался, что ненавидит слово «художественный». Ему не нравились все ассоциации, связанные в кинопроизводстве со словом «студия»; Хичкок предпочел бы слово «фабрика». Система студий, в которой работал режиссер, воспринималась им как тюрьма. «Мы входим внутрь, – однажды сказал он, – большие двери захлопываются, и мы словно в угольной шахте». Трюффо вспоминал, что в своих интервью Хичкок несколько раз повторял: «Когда тяжелые двери студии захлопываются за моей спиной».

Хичкок не знал отдыха. Характерно, что он обдумывал следующий фильм задолго до окончания предыдущего. Он помнил о романе Уинстона Грэма «Марни» (Marnie), который ему прислали еще до публикации в 1961 г. Это история клептоманки Маргарет «Марни» Эдгар, которую Марк Рутленд, одна из ее богатых жертв, шантажирует и заставляет выйти за него замуж. Выясняется, что в детстве девушка перенесла тяжелую психическую травму – она убила кочергой клиента своей матери-проститутки. С тех пор Марни боится мужчин и красного цвета, напоминающего ей кровь. Это психологическая мелодрама, но с большим кинематографическим потенциалом.

Центральная идея со всеми ее возможностями для изображения сомнительной дамочки показалась Хичкоку достаточно привлекательной, и он сразу же приобрел права на экранизацию романа и даже способствовал рекламе книги перед ее выходом в Соединенных Штатах. Это «книга об одной из самых необычных героинь, с какими мне только приходилось сталкиваться», – говорил он. Хичкок все еще надеялся на возвращение Грейс Келли на экран. Он отправил ей экземпляр книги и стал ждать благоприятных новостей.

Поначалу актриса воодушевилась и была готова возобновить карьеру, но весной 1962 г. внезапно решила отказаться от роли. Это стало сильнейшим ударом для Хичкока, который верил в ее возвращение на экран при его содействии. Разумеется, он воспринял отказ как личное оскорбление; гнев его смешивался с разочарованием. Келли ссылалась на семейные обстоятельства и трудности поездок в Голливуд из Монако, где она теперь жила, но Хичкок подозревал, что причина носила финансовый характер. Келли надеялась заработать на фильме большие деньги, которые можно было бы использовать для помощи княжеству Монако, находившемуся под сильным финансовым давлением Франции, но затем нашелся другой источник дохода. Актриса не собиралась возвращаться в кино только ради Хичкока. Грейс Келли была не свободна в своих решениях, особенно относительно экранной роли клептоманки. «В конце концов, это всего лишь кино», – писал ей режиссер в июне 1962 г., но на самом деле он обиделся.

Эван Хантер вспоминал, что в 1962 г., когда снимались «Птицы», «мы обсуждали «Марни» во время стокилометровой поездки на место съемок и обратно. Мы каждый день обсуждали «Марни» – в перерывах между съемками, за ланчем и за ужином. Мы непрерывно обсуждали «Марни». В начале 1963 г., когда заканчивался монтаж «Птиц», Хичкок начал подготовку к съемкам фильма о красивой, но холодной клептоманке. В отсутствие Грейс Келли он снова обратился к Типпи Хедрен. Несмотря на шок, пережитый актрисой на съемках «Птиц», у них с Хичкоком восстановились нормальные отношения – насколько это вообще было возможно, – и в январе он устроил званый ужин на пятерых в честь ее дня рождения. В феврале началось обсуждение сценария с Эваном Хантером и Робертом Бойлом, художником-постановщиком. Одна из запланированных сцен, по признанию Хантера, «сильно меня беспокоила». Хичкок невинно поинтересовался, что это могла быть за сцена, хотя точно знал, о чем идет речь. В этом эпизоде муж Марни, Марк Рутленд, насилует ее в первую брачную ночь. «Можешь не волноваться, – ответил Хичкок. – Все будет в порядке».

Хичкок уделил много внимания изнасилованию и, выключив магнитофон, описал Хантеру подробности сцены. В одном из интервью писатель впоследствии вспоминал: «Он сказал: «Эван, я хочу, чтобы, когда он это делает, камера была направлена прямо на ее лицо!» Но Хантер заупрямился. Он не хотел писать эту сцену – просто потому, что в ней не хватало мотива. Такое поведение не вязалось с характером новобрачного, которого играл Шон Коннери. Хантер написал альтернативную сцену неудачной первой брачной ночи на желтой, а не на белой бумаге, в отличие от остального сценария, но Хичкок отверг его вариант, ответив, что «над ней еще нужно поработать». И угрожающе добавил, что может «потребоваться совсем свежий взгляд, и это, возможно, будет следующим шагом». В сущности, он уволил сценариста.

На место Хантера пришла Джейн Прессон Аллен, которая приступила к работе в конце мая. Настойчивость режиссера ее ничуть не беспокоила; более того, она считала, что Хичкок купил права на экранизацию только ради этой сцены. Впоследствии Аллен говорила Хантеру, что, как только Хичкок понял, что Хантер не собирается писать сцену изнасилования, то сразу же купил билет в Нью-Йорк. Сама она сумела уговорить его согласиться на удивительно сдержанную сцену.

Хичкок и Аллен подходили друг другу. У них было похожее чувство юмора, и с июня по сентябрь они дружно работали вместе. Аллен в одном из интервью говорила: «Он дал мне ощущение полной свободы. Я чувствовала, что могу писать все, что хочу. И я могу безнаказанно не исполнять его пожелания». Разумеется, Эван Хантер этого не чувствовал. Возможно, все дело было в личности.

«Мы стали очень, очень близкими друзьями, – вспоминала Аллен. – Я довольно долго жила с Хичем и Альмой, когда приехала в Калифорнию. Они были невероятно щедры и забавны». Вместе они ужинали, посещали концертные залы и проводили выходные в Санта-Крус. Аллен вспоминала, как в первые недели они «бесконечно обсуждали» сюжет и характеры. «Создание характеров ему не давалось», – говорила она. Хичкока всегда больше интересовали образы. Она также заметила, что у Альмы «было замечательное чувство сюжета». Жена помогала Хичкоку ощущать устойчивость и безопасность. При обсуждении психологических аспектов фильма Хичкок рассказал Аллен о навязчивом сне, в котором его пенис становился хрустальным, и ему приходилось скрывать это обстоятельство от жены. Аллен рассмеялась и предположила, что очевидная интерпретация заключалась в том, что «он пытался отделить и уберечь свой талант от Альмы». Возможны и другие интерпретации, а возможно, подобно большинству снов этот не требует никакого толкования.

До начала съемок, как всегда, была проведена тщательная подготовка. Хичкок неизменно интересовался затратами и в искусстве был таким же экономным, как в жизни. Джеймс Хьюберт Браун, помощник режиссера, говорил, что Хичкок «считал своим долгом перед Universal и перед самим собой снимать успешные фильмы». Для большинства эпизодов вне помещений предполагалась «проекция заднего фона». Это придавало фильму странноватый, старомодный стиль, но Хичкока это нисколько не беспокоило. Художник по костюмам Рита Риггс говорила: «Даже во время съемок «Марни» я чувствовала некоторое уныние. Все было каким-то прилизанным». Иногда у нее возникало ощущение, что «время остановилось».