Легенды Дерини - Кэтрин Куртц

Риченда была потрясена. Заметив, что Брэн отвернулся в другую сторону и прощается с отцом Идрисом, который проводил обряд бракосочетания, она рискнула взглянуть на предмет, который сжимала в руке. Это оказался камушек, с грубо вырезанными очертаниями грифона… Озадаченная, она едва успела спрятать этот неожиданный подарок, прежде чем Брэн вернулся и уселся с ней рядом. Он окликнул кучера, и экипаж покатил их прочь.

Впереди Риченду ждала жизнь графини Марлийской.

Лор Э. Миллер

«Любовники сумерек»[6]

1121 год

Наш следующий рассказ совершенно точно из ряда тех, которые я мечтала бы написать сама, хотя и не думаю, что мне удалось бы сделать это с той же точностью, которой достиг автор «Любовников сумерек». Я думаю, такую историю мог рассказать только мужчина, — и он сделал это превосходно. Что особенно зачаровывает меня в его рассказе, помимо внимания к военным деталям (автор, как-никак, является военным историком) и несомненной поэтики (он невероятно талантлив!), так это то, что история рассказывается с точки зрения «противоположной стороны», то есть от лица тех, кого мы считаем «плохими парнями»… На самом деле, конечно же, они вовсе не плохие, они просто по другую сторону баррикад.

Чтобы быть точным, это история о Кариссе Толанской, дочери Марлука, и того человека, что был влюблен в нее на протяжении десяти лет до начала действия романа «Возрождение Дерини». Этот голос во многом отличен от моего, — куда сильнее, чем просто отличаются голоса рассказчиков-мужчин и женщин. Место действия этой истории — земли к востоку от Гвиннеда, куда я сама заглянула лишь совсем недавно; бесплодные нагорья, лежащие на границе между Торентом и Гвиннедом. Мне кажется, что некоторые из образов, созванных Лором Миллером в этом рассказе, во многом повлияли на мое собственное видение Торента.

Итак, имею честь представить вам Кристиана Ричарда Фалькенберга, который любил Кариссу, Сумеречную колдунью…

Не доверяйте сильным мира сего, — так нам советуют. И ты, и я знаем, что это правда. До меня дошли слухи, что ты играешь на стороне Клейборна и Рединга. Преданность отступает, ибо жажда власти сильнее; все это лишь в порядке вещей. Несомненно, я желаю тебе удачи и великих побед. Но не доверяй сильным мира сего: ни Оленю, ни Льву. Существует верность и иного порядка, кроме той, что связывает вассала и сюзерена, и если случится так, что Орел будет сражен Оленем или Львом, то ты знаешь, где сможешь найти убежище вместе со своими людьми. Это самое меньшее, что я мог бы для тебя сделать…»

Подобных посланий было три. Каждое написано четким убористым почерком лорда Фалькенберга. Каждое с личной печатью, выжженной перстнем Дерини. Каждое отослано с большой черной восковой печатью, несущей на себе герб дома Фалькенбергов: Брэну, графу Марлийскому; Лайонелу, герцогу Арьенольскому; Нигелю, герцогу Картмурскому. Каждое письмо содержало одно и то же предложение. Дому Фалькенбергов было под силу разместить немногих приспешников, но во всех Одиннадцати Королевствах беглец едва ли мог рассчитывать на более надежное укрытие, нежели Кэйр Керилл, в горах над Северным морем.

Гонцы отправились в путь в мае, накануне того дня, когда герцог Кассанский потерпел сокрушительное поражение при Рейнгарте. Теперь фурстанский Олень и Лев Халдейнов столкнутся под Кардосой, в битве, которую позднейшие хронисты, несомненно, нарекут величайшей и ужасающей. Никто не мог бы упрекнуть дом Фурстанов в чрезмерном миролюбии; а девиз «gwae'r gorchfygedig» — vae victis! — был принят Халдейнами еще во времена Реставрации.

Очень скоро первые беженцы, пошатываясь и задыхаясь от усталости, преодолеют Рельянские отроги, дабы просить убежища в Кэйр Керилле, а это, по мысли Кристиана Ричарда Фалькенберга, представляло искушение совершенно особого рода.

Фалькенберг оторвал взор от страниц, покрытых изящной мавританской вязью, что лежали на его рабочем столе.

В первый день нового года он ответил отказом Венциту Торентскому, который предлагал ему участвовать в кампании против Гвиннеда, и теперь занимал долгие дни ожидания, сочиняя поэзию на мавританском, аккуратно укладывая строки справа налево.

Какая лютня рождена для наслажденья,Чьи струны не испытывают боли…

Очень скоро, — Фурстаны или Халдейны, — у его ворот, задыхаясь от долгой скачки, столпятся всадники, напуганные, просящие о защите. Брэн или Лайонел, или… Глядя на витражи, впускавшие солнечный свет в гостиную, он позволил себе ненадолго задержаться мыслями на этом последнем искушении.

Вероятно, Нигеля Халдейна следовало считать другом и относиться к нему соответственно. Но что если под потрепанным алым стягом Халдейнов вместе с Нигелем прибудет его племянник? Или даже Королевский Защитник?.. Келсона Халдейна можно было бы отослать в Белдор, — со всеми почестями, но все же как державного пленника.

В Белдор: ибо только король вправе убить короля…

Но вот что касается герцога Корвинского… В Кэйр Керилле не бывало казней со времен его деда, когда Майкл Фалькенберг выставил головы полусотни истмаркских пиратов на пиках вдоль дороги, ведущей к побережью. Но Королевский Защитник Гвиннеда…

Что за надежда соткана из света,Которую бы не пронзила тьма…

Прикрыв глаза, он позволил себе вообразить, как тело Аларика Моргана падает с Дарклерского утеса, чтобы, пролетев девятьсот футов, рухнуть среди скал, на которых шипит прибои.

Проклятье! Фалькенберг швырнул перо на стол. Эта шутка была бы слишком удачной, даже для ее величества Судьбы. А пока нет никакого смысла предаваться бесплодной горечи и мечтам о мести. Прошлой осенью он сказал себе, что способен обойтись без лживой услады подобных грез. Хотя Морган, безусловно, заслуживает этого. Всю зиму он смеялся, потягивая бренди: Моргана отлучили от Церкви, за ним охотились по всему королевству, в Корвине вспыхнули мятежи против Дерини, бунтовщики сжигали дома и захватили Корот, столицу герцога. С наилучшими пожеланиями от одного Дерини другому, — провозгласил он тост на Страстную неделю. — Гореть тебе в аду, Морган!

Нет, Аларика Моргана ему едва ли стоит ждать к себе в гости. Он вообще сомневался, чтобы Морган когда-либо слышал имя Фалькенберга. Скорее всего, нет. Чтобы один из копейщиков Венцита пикой пробил Моргану доспехи, — это еще возможно. Но личная месть… Такого просто не бывает на свете.