Тэянг - Екатерина Соболь

– Закажу еду, – обреченно закончил я, мысленно устанавливая на своей идее могильный камень. – Праздновать. Ну, концерт и все такое.

– Ты просто невыносимо мямлишь, – холодно сказал Пак. – Можно сначала?

Если бы можно было в рамках приличия тихонько влезть под его машину, проползти под ней и бегом броситься прочь, я бы немедленно это сделал.

– Я хотел тебя пригласить сегодня вечером отпраздновать дебют группы, – выпалил я.

Говорить что-то такое, когда уже ясно, какой будет ответ, – это как наблюдать за огромным камнем, который вот-вот рухнет тебе на голову. Приход на кастинг в «Тэянг» по степени затраченной храбрости даже близко не стоял рядом с этой беседой.

– Я сегодня праздную в клубе с приятелями, – ответил Пак. – Девчонки, диджей, шампанское.

– О, конечно. Я понимаю. Короче, если… Ну, в общем, как-нибудь в другой раз. – К этому моменту я уже чуть не умер, поэтому торопливо закончил: – Классно тебе отпраздновать! Увидимся!

– Ты что, не кореец? – недружелюбно спросил Пак. – Когда кто-то говорит «нет», в половине случаев это значит, что ты плохо уговариваешь и надо стараться чуть получше. И какая же программа планируется на твоем мероприятии?

Он определенно насмехался.

– Сегодня первая серия какой-то дорамы про копов выходит, и я закажу классный ужин от моего шефа из кафе, – обреченно ответил я.

– Ужин из той забегаловки? – Пак картинно прижал руку к своей великолепной рубашке. – И мы будем смотреть телик? Я на такой улетной тусе никогда не бывал, уже мчусь отменять клуб с диджеем.

Я вздохнул и сделал шаг назад, а Пак захлопнул дверь. Потом открыл окно и высунулся в него.

– Во сколько?

– Что? – очнулся я.

– Ты издеваешься? Во сколько твоя вечеринка с лапшой от шефа?

– В… в семь, – брякнул я, чтобы сделать вид, будто хоть что-то продумал заранее.

Пак кивнул, нацепил темные очки и вырулил с парковки.

В тот вечер мы сидели втроем перед телевизором, окруженные пустыми тарелками, пакетами чипсов и банками газировки: мама сказала, что мне лучше не пить алкоголь после того, как я чуть не упал на концерте, до смерти ее напугав.

Когда закончилась серия дорамы про копов, мама переключила на другой канал и радостно ахнула: в передаче про культуру музыкальные эксперты в строгих костюмах разбирали наше вчерашнее выступление.

– О нет, умоляю, давайте выключим, – простонал Пак, упав лицом в подлокотник, но мама замахала руками.

– Я хочу посмотреть! Идите погуляйте и, ладно уж, купите себе пива!

Она подхватила с пола пакет чипсов, взяла палочки и начала хрустеть, завороженно глядя в экран. Я растроганно улыбнулся. Она по-прежнему не помнила ничего про нашу настоящую жизнь, но какая разница, если она все равно меня любит и готова по сотому разу смотреть нашу песню?

Пак с кряхтением выбрался из продавленного дивана и пошел на улицу. А я юркнул за свою штору и вытащил из шкафа обувную коробку – ту самую, которую обнаружил в прошлый приезд.

– Идем, я знаю отличный пустырь, – сказал я на улице, зажимая коробку под мышкой.

– С этой фразы должны начинаться ужастики. Ну пошли, пошли.

Мапо-гу горел вечерними огнями. За окнами тесно слепленных друг с другом трехэтажных зданий люди ужинали, смотрели телевизор, а над всем этим, далеко-далеко наверху, сияли крупные звезды. Самое удивительное лето в моей жизни подходило к концу. Уже начался сентябрь, но осень еще совсем не чувствовалась: листья не пожелтели, в футболке не холодно.

Мой любимый пустырь на самом деле был вытоптанной вершиной холма в неухоженном парке: я частенько сидел тут в выходные или поздно вечером, когда возвращался из кафе. Отсюда видно было далекий Ханган – черная полоса воды, а за ней – центр города с классными небоскребами. Обычно я смотрел на них и мечтал о чем-нибудь хорошем, слушая музыку в плеере. Иногда, правда, тут раньше меня оказывались парочки, бездомные или компании пьянчужек, но сегодня, к счастью, никого не было. Я быстро натаскал сухой травы со склонов холма – в конце лета ее полно. Яму под костер давным-давно вырыли в центре пустыря выпивохи, которые иногда жарили тут хлеб или куриные крылышки. В другом месте их за это арестовали бы, но полиция Мапо-гу давно устала бодаться с жителями из-за костров на холме.

Найдя несколько вполне приличных больших веток, я сел на землю и ловко развел костер – когда-то бездомные научили, а заодно показали, где прячут бумагу, зажигалку и керосин.

– У нас что, жертвоприношение намечается? – спросил Пак и опустился рядом.

Я запоздало подумал, что его дорогущие джинсы не предназначены для сидения на этой вечно измазанной углем земле, а потом с непрошеным теплом вспомнил, что он никогда не бережет вещи: телефон, одежду, машину, которая гордо припаркована перед домом моей матери на нашей тесной улочке.

– Это тебе, – сказал я и двумя руками, как подарок, протянул ему обувную коробку.

– Вряд ли стоит ждать, что там кроссовки из последней коллекции, да? – нервно фыркнул Пак, принимая коробку. – Умоляю, только не дохлая ворона!

Он открыл крышку так, будто и правда думал, что там кости хомяка или что-то в этом роде. Но внутри были просто вырезки из журналов, рекламные флаеры и парочка этикеток от бутылок лимонада. Все – с идеальным лицом Пак Ин Сона.

– Забавно, я теперь снова вижу их красивыми, – криво улыбнулся я, присмотревшись к содержимому коробки. – Видимо, когда ты отменил ваш договор, Лис сделал так, чтобы на старых фотках ты для всех выглядел прежним, а то была бы слишком большая путаница.

Пак перебирал вырезки, хмуря брови.

– Классная коллекция, но я не очень понимаю, что ты хочешь сказать.

Ох, как же тяжело говорить правду.

– Я был твоим фанатом. Ну, группы тоже, но в основном – твоим. Пять лет их собирал. Понятно, что есть интернет, так что даже не знаю, зачем все это покупал. Может, на случай, если наступит зомби-апокалипсис и всю страну отрубит от Сети. Я бы взял эту коробку, как самое дорогое, и отправился на поиски приключений.

– В чашке и с палочками вместо весел? – усмехнулся Пак, перебирая вырезки. – Спасибо. Это для меня много значит.

– Ты же презираешь фанатов.

– Только в плохую погоду.

Он с улыбкой достал вырезку из журнала времен образования группы. Линхо, Джо, Кибом и он сам, все с покрашенными в разные цвета волосами, семнадцатилетние и счастливые.

– Эту я оставлю. – Он сложил вырезку и бережно убрал в карман джинсов.

– За