Страница номер шесть (сборник) - Сергей Носов

Улица кончается ничем. Она всегда так кончается. По известному немногим пролазу Борис Петрович преодолевает полотно Соединительной железной дороги. Промзона встречает его как родного, облаком пара из открытого люка, запахом свежеструганых досок, вкрадчивой тишиной. Город привычный отступил и присел – за кусты, за кромку забора. Присел и просел. Чибирев идет по ухабам улицы, на которой нет ни одного жилого дома, да и то, что есть, не дома. Щукин, наверное, у себя в сторожке в пишущей машинке ковыряет отверткой шириной лопатки 4 мм, поправляет полеустановительный механизм. Охраняя олифу.

Борис Петрович чувствует над собой небо. Он глядит на небо. Здесь такое бывает небо, словно здесь не бывает ничего, кроме неба.

Бывает так, что, бывает, дух захватывает, как бывает. Челюсти сводит, сердце взметается ввысь.

А иной раз хочется встать на четвереньки и завыть волком.

Глава седьмая

1

Репетиция презентации проекта «Судьба петуха» состоялась на частной квартире еще в середине июля. Показ видеофильма, добросовестно отснятого Катрин, Дядя Тепа сопровождал чтением отрывков из «Преступления и наказания». Ввиду пробного характера презентации круг зрителей был узок – шесть человек, знакомых Катрин, трое, правда, не говорили по-русски. Дядя Тепа произвел впечатление. Обсуждали. Прочили «Судьбе петуха» международный успех.

А дальше дело застопорилось. В августовском фестивале «Судьба петуха» не участвовала.

Дядя Тепа в официальную программу со своим обезглавленным петухом не вписался. Хотя, кажется, мог. Но, не имея опыта участия в подобных мероприятиях, Тепин боялся, как это ни смешно, провала; скажем помягче – опасался неудачи, конфуза; или – мягче еще – не хотел затеряться, быть совсем не замеченным.

Правда, в этом он себе ни за что б не признался. Он смел и амбициозен. Свое неучастие он был готов объяснить скорее недоброжелательным отношением к его персоне некоторых влиятельных лиц. А если интригуют против него – однозначно, это против Катрин. Все дело, конечно, в Катрин, чье желание переписать историю современного искусства многих здесь раздражает. Дядя Тепа не хочет Катрин подставлять. О своих переговорах с организаторами фестиваля он ей не докладывал. А там были нюансы. Катрин, со своей стороны, думала, что Дядя Тепа участвует, что участие Дяди Тепы делает честь фестивалю. Оказалось, что нет. Рассердилась, когда узнала, что нет. А как же не рассердиться? Вместо того чтобы художника пригласить, позвать, попросить – попросить быть с нами, с ними, вместо этого... (долго вспомнить не могла русское слово) ...от-го-ва-ри-ва-ют! И он поддается! Поддался, поддался!

Никто его не отговаривал. Все, чем располагал Дядя Тепа, это видеопротокол казни петуха, отснятый Катрин, а также материальный объект – «вещественное доказательство» – окровавленный, весьма неопрятного вида экземпляр «Преступления и наказания». Тепин, конечно, схалтурил, он почему-то не удосужился (или не смог) выразить письменно, в двадцати-тридцати словах, четкую концепцию акции – то, что так легко выбалтывалось у него в деревне. Художественный жест, предпринятый им в деревне, как теперь оказалось, «осложнен паразитарными смыслами». Под «паразитарными смыслами» подразумевалась, по-видимому, главная идея акции – идея личной ответственности; не понимали, какова роль Евдокии Васильевны и зачем умерщвление птицы осложняется допросом-интервью на тему «быть петуху или не быть». В свое время москвичам в известных галереях уже доводилось потрошить кур, а еще раньше зарезали свинью, но без всяких рассуждений о морали и без метафизики. Если Тепин придерживается этой традиции, ему следует быть проще в выборе художественных средств, к тому же честно признать, что он эпигон, давайте-ка называть вещи своими именами, – кстати, убийство, осуществленное Тепиным, не столь радикально в художественном плане, те-то убивали на глазах публики, «здесь и сейчас», а Тепин порешил петуха «там и тогда», между тем «наша выставка не отчетная».

– Или будете утверждать, – спросили Тепина, – что вы зарубили петуха раньше, чем?..

...чем зарезана была свинья в той московской галерее? Намек на самозванство? Опять? Уж не под сомнение ли ставят давнее прошлое Тепина – творческий подвиг на Дворцовом мосту? Он был оскорблен.

Да и неправда это, что «выставка не отчетная», – позже, гуляя по залам Манежа, он убедился, что многое на фестивале было представлено как раз в форме отчета, в виде фото– и видеодокументов, – кто-то куда-то нырял, кто-то на что-то влезал, кто-то где-то что-то выкапывал – не все же показывать вживую... Известно, большинство перформансов принципиально неповторимы.

Короче, Дяде Тепе дали понять, что присутствие его здесь допустимо, но не обязательно. Во всяком случае, ему так показалось. Не надо было ему вдаваться в апологию самого себя и своего художественного проекта, вспоминать все ту же «личную ответственность» как «структуросодержащую проблему», гений Достоевского, топор. Видите ли, слишком много аллюзий. Ему сказали: «Это литература. Вы – передвижник». И еще ему сказали: «Конечно, если вы настаиваете, то – пожалуйста. Принимая во внимание ваше имя...»

Имя!

Вот что главное.

У него есть имя.

Но как звучит его имя, Тепин покамест понять не мог – одиозно ль звучит или – словно легенда.

Хрен его знает.

– Ничего, – поразмыслив, сказала Катрин, – ты поступил правильно.

Он поступил правильно. Он отказался. Точнее сказать, проигнорировал возможность быть со всеми. Он себе может это позволить. Надо себя уважать.

У них с Катрин есть совместный проект. И не один.

2

Дядя Тепа бродил по Манежу. Перформансы в режиме нон-стоп и бесчисленные инсталляции, собранные в одном месте, навеивали ему, неучастнику выставки, злорадные мысли о новом официозе. В душе он уже давно привык ощущать себя пионером движения, едва ли не основоположником направления. Никто не виноват (ни Чибирев, ни Щукин, ни он сам), что их смелая акция на мосту не была своевременно воспринята как яркий художественный жест, способный, нет, просто обязанный повлиять на судьбы еще только угадывающихся художественных стратегий. Дядя Тепа теперь имел моральное право глядеть ревниво на предъявляемые ему художества как человек, задавший импульс процессу. Процесс пошел. Но куда? Этого ли ожидали?

Самым именитым участником выставки был Главный Скульптор Москвы. Из Первопрестольной он привез объект, в развернутом виде представивший нечто, похожее на фрагмент строительной площадки. Инсталляция называлась «Черно-белый сон». Спору нет, она привлекала внимание. Взгляд останавливала бронзовая табличка, почти мемориальная доска, намертво прикрученная к основанию объекта: «Автор 3.К.Церетели». По-видимому, эта табличка и представляла главную художественную (и материальную) ценность, а кроме того, несла основную смысловую нагрузку. В самом деле, подумал Дядя Тепа, можно без ущерба для смысла всего произведения слямзить какой-нибудь его элемент (например, ведро или вот эту металлическую трубу – даже сам автор, скорее всего, ничего не заметит), но только не табличку; исчезновение таблички с указанием имени автора катастрофически обессмыслило бы всю инсталляцию. А вы говорите, «автор умер». Ну-ну.

Барт, который Ролан, – «автор умер»! – или кто там еще? – все посрамлены... Автор жив! Жив-живехонек, да еще и преуспевает в лице Главного Скульптора Москвы, заставившего всю столицу своими авторскими работами.

Вот воля творца. Одним лишь именем своим оживил кучу хлама: произвел особый объект – произведение.

Уберите имя – останется хлам. Придется нанимать машину, чтобы вывести на городскую свалку, куда-нибудь за Ташкентскую улицу. Но вот явлено имя большими буквами в сочетании с гордым указанием «Автор» – и хлам превращается в храм. Храм духа.

«Автор Тепин».

Нет, не работает.

Хотя его имя по-своему тоже работает – он замечает, как, встречаясь глазами с ним, некоторые поспешно отворачиваются, чтобы не поздороваться, что ли. Считают его самозванцем? Мелкие снобы.

Он удивлен выражением лиц посетителей выставки, а еще больше – художников: все такие серьезные, такие задумчивые.

Одна Джульетта весела, иронична. Больше известная под сценическим именем Бедная Девушка, она подходит к нему; на ней длинное цыганское платье. Недавно она вернулась из Нью-Йорка; после десятилетней эмиграции стремительно завоевывает Петербург. «Это вам», – протянула желтую розочку (у нее в руке еще две – остаток букета, который раздает симпатичным ей людям). Тепин польщен. Они незнакомы. Бедная Девушка не очень-то девушка; одно с ним поколение. «Идемте, идемте, я знаю место...» – ведет его за руку. Говорят, Бедная Девушка пишет роман. Поет в кабаре. Что-то еще. Бедная Девушка! Ее главный конек – непосредственность. Они проходят сквозь толпу мимо стендов и модулей. «Вот!» Не то шатер, не то пещера: «Сюда!» Он смело следует за ней, путаясь в каких-то веревках. Над ними висят зеленые водоросли. Мигает экран монитора. Здесь полумрак. «Вы не знаете, я заключила договор, с кем – не скажу», – шепчет Джульетта. Он не знает, с кем заключила договор Джульетта, вряд ли с Мефистофелем. Должно быть, с издателем. «А вы?» – «А я-то при чем?» – говорит Дядя Тепа, оглядываясь по сторонам, – он ни с кем не заключал никаких пактов, – и тут появляется хозяин объекта (он же – художник). «Что вы здесь делаете? Кто вас впустил?» – «А разве нельзя?» – возмущается Бедная Девушка; выходят наружу.