чернеющую и набухающую вдоль дорожки. Крысы, говорит он, указывая на улицу, размером с кошек, я никогда еще не жил в такой грязи. Айлиш не знает, что ответить, ее больше не волнуют мусорные баки, за последние пять дней и ночей она спала от силы час, это ощущение в теле, что все изменилось безвозвратно, глубокий черный страх, живущий в крови, ощущение безвыходности. Джерри Бреннан взмахивает рукой, хочет что-то сказать, но тут они одновременно задирают головы, гулкое эхо военного самолета, который уже пролетел, раскатывается по небу, словно по пещере, затем взрыв в нескольких километрах. Семь утра, говорит он, по ним можно часы проверять, их не слышно, пока не начнут бомбить или уже не отбомбились. Она разглядывает небритое лицо Джерри Бреннана, видит его перед зеркалом с бритвой в руке, и так каждый день последние пятьдесят лет, а сейчас его щеки словно обсыпаны солью, вместо рубашки и галстука на нем грязный жилет, из которого выглядывают тощие руки и цыплячьи локти. Тебе что-нибудь нужно, Джерри, спрашивает она, я собираюсь сходить на ту сторону, могу оставить в сумке свободное место. Он не отвечает, потерянно уставившись на Айлиш, пока она разглядывает палисадник у него за спиной, понимая, что Джерри совершенно выбит из колеи, она видит, как он выбирал горшечные растения, намереваясь на пенсии поливать их из шланга, видит сорняки в трещинах тротуара, склоняющиеся перед его мотыгой, и как он решил, что остаток его дней сложится из одних пустяковых задач, садовые шлепанцы поверх носков, на пятках дырки, и как Джерри потирает обвисшую кожу на локтях, стоя между высокими грядками на заднем дворе, где растут пупырчатая капуста, среднеспелая морковь, свекла и турнепс на зиму, и как бегает взад-вперед по первому зову жены. А теперь Джерри свирепым взглядом обшаривает улицу в поисках крыс. Ясно как день, что они замышляют, говорит он, хотят вывести нас, как паразитов, вот что они задумали, истребить нас, как крыс, вопрос времени, ты знаешь, я когда-то работал в архитектурном бюро, и поверь мне, в этом городе конечное число дорог и зданий, забросай его снарядами, и через некоторое время ты разнесешь каждую дорогу, проделаешь дыру в каждой многоэтажке, магазине или доме, а потом продолжай бомбить день за днем, пока не снесешь все до основания, но не останавливайся, пока не сотрешь в пыль кирпичную кладку, и тогда останутся только люди, которые отказываются уходить. Он отворачивается, бросая безумный взгляд в небо. Почему мы должны уходить, скажи мне, они не выкурят нас отсюда, а если придется, мы залезем под землю, я собственноручно выкопаю яму в своем гребаном саду, если всю жизнь прожил на одном месте, тебе просто не приходит в голову, что можно жить где-то еще, это, как ее, нейрология, это встроено в мозг, мы просто закопаемся в землю, вот что мы сделаем, а что нам еще остается, в любом случае идти мне некуда, они вынесут меня отсюда только вперед ногами. Айлиш не знает, что делать с лицом, и отворачивается, ковыряя бетон носком ботинка. Еще раз поблагодари Бетти за то, что одолжила мне велосипед, передачи по-прежнему соскальзывают, и я позволила сыну повозиться, но стало только хуже. Это старый велосипед, там могут быть деформированы зубья на задней звездочке, покажи его Пэдди Дейви, у него мастерская на Эммет-роуд рядом с кафешкой, я всегда чинил у него велосипеды наших детей, передай от меня привет, он с тебя много не возьмет.
В полусне она бормочет Ларри, чтобы тот ответил, рука придавлена весом тела, и, когда Айлиш наконец просыпается, слышит в прихожей телефонный звонок, неподалеку воют сирены, Молли спит на ее руке. Айлиш спешит в прихожую, думая, что скоро рассветет, по пути беседуя с Марком, черт возьми, меня не удивляет, что ты забыл мой номер, кто сейчас помнит номера мобильных, но уж домашний-то номер ты мог вспомнить, я с детства тебе все уши прожужжала… Она узнает отца по манере откашливаться, характерный вдох, затем голос начинает дрожать. Ты меня слышишь, она ушла, слышишь, я спал — проснулся, а ее нет. Папа, говорит она, который сейчас час, городские телефоны не работали несколько дней, ты говоришь о собаке? Ты должна меня выслушать, я говорю о твоей матери, я обошел весь дом, но ее нигде нет, забрала все свои вещи, ее шкаф пуст. Мне следовало догадаться, что рано или поздно это случится, я должен был знать, что она уйдет от меня. Высокий голос падает до шепота, а потом ему становится трудно дышать. Я задыхаюсь, говорит он, я не могу вдохнуть… О господи, папа, пожалуйста, давай вызовем врача. Нет, говорит он, оставь меня в покое, эта женщина хочет моей смерти. Айлиш давит на веки большим и указательным пальцами, сжимает переносицу, что она может сказать мужчине, который грезит наяву, как сообщить ему о кончине жены, если он не помнит, что она умерла. Дрожь проходит по ее телу, она поднимает глаза, видит в дверях Молли и жестом велит ей возвращаться в гостиную. Сквозь черный и пыльный телефонный провод она пытается разглядеть отцовское лицо, хочет обнять его, видит, как он стоит в прихожей без халата и тапочек, а свет горит во всем доме. Она велит ему глубоко вдохнуть, открывает глаза и видит два бледных настороженных лица, наблюдающих из-за двери. Папа, говорит она теперь уже шепотом, поворачиваясь к детям спиной. Папочка, ты должен меня выслушать, пожалуйста, вдохни глубоко и слушай, мама никуда не ушла, она скоро вернется, она просто… Ты лжешь мне, говорит он, ты вечно мне лжешь, я знал, что без тебя не обойдется, ты всегда принимаешь ее сторону, таскаешься за ней, как собачонка, без вас в этом доме стало легче дышать. Она слышит, как он с шумом втягивает воздух, затем всхлипывает. Я не могу дышать, говорит он. Папа, папочка, все будет хорошо… Я должен был знать, что это случится, должен, но я закрывал глаза, ты же знаешь, как я любил ее, я все еще ее люблю, скажи мне, куда делась наша любовь, я не могу вспомнить, когда все пошло прахом, куда уходит любовь, ведь совсем недавно она билась в наших руках. Айлиш ошеломлена, она шепчет, извивается под кожей, дергает себя за волосы. Папа, пожалуйста, выслушай меня, ты все неправильно понял, я приду утром, как только рассветет, как только смогу. Нет, отвечает он, я не хочу, чтобы ты приходила, мне твоя доброта
