Тронка - Александр Гончар

Красуля огрызается:

— Не напасешься души!

— Ну да, если душа воробьиная!

Лина, вооружившись пестрой рейкой, подходит к толпе, и механизаторы, на мгновение прекратив ссору, подзуживают и ее:

— А ну-ка, по плечам его, Лина, рейкой за простой! Из-за того, что он у своей Ниночки гостил, сколько человеко-часов теряем!

— Ей волноваться нечего, у нее ставка, — бросает в адрес Лины Египта, уже приготовивший свой скрепер в дорогу.

Лина промолчала, однако в душе не согласилась с его словами. Она чувствовала, что вся эта неразбериха и в ней вызывает раздражение, так и хочется крикнуть вместе с Брагой прорабу в глаза: «Где же твоя совесть? Почему ты не побеспокоился? Как же это получается, что рядовые механизаторы болеют за дело больше, чем ты?»

Египта, сняв кепку, приветливо машет ею Лине на прощание, просит не забывать и обещает привезти из Тарасовки полный ковш абрикосов… Чудной этот Египта. Что-то есть в нем беспечно-разудалое, бесшабашное. Недаром о нем и на стройке говорят: «Брось Египту в море — вынырнет с рыбой в зубах!» Ковш абрикосов привезет… Подшучивает, конечно, а вообще-то он такой — может что угодно добыть, повсюду у него знакомые, приятели, друзья, за официантками по степным чайным увивается, хотя всем известно, что уже платит алименты какой-то на Северном Донце, где раньше работал… Верный своим привычкам, Египта не пропустит никакого мало-мальски удобного случая закалымить, взять левый заказ, и не боится ни прораба, ни механика, которые, кажется, и сами потакают ему. Единственно, чего Египта побаивается, так это товарищеского суда, по воле механизаторов возглавляемого Левком Ивановичем Брагой. Левко Иванович постоянно держит Египту на прицеле, и за одну его недавнюю историю, не совсем красивую, при всех предупредил:

— Хотя ты, Египта, и механизатор широкого профиля, на всех машинах богом себя чувствуешь, но держись: еще один левак — и вылетишь в космос!

Египта выехал, прогрохотал скрепером, и хоть не в космос он держит путь, а только в Тарасовку, где строится хозяйственный канал, однако Лина чувствует, что отныне ей будет не хватать озорных усмешек парня, грубоватых его шуток и тех маленьких стычек с ним, когда он дает волю рукам, а ей приходится отбиваться.

Наконец привезли горючее и смазочные материалы, прораб повеселел, и все механизаторы оживились. Брага, заправив горючим свой робот, уже с просветленным лицом испытывает, хорошо ли работают его железные мускулы.

Степь наполняется грохотом машин, один за другим отправляются механизаторы к месту работы. И Лина с Василинкой тоже торопятся на свои места — и они ведь не последние спицы в этом огромном трудовом колесе, разве ж не их вешки дают простор для работы механизмов, указывают верное направление каналу? От железобетонного низенького столбика-репера, воткнутого в землю еще кем-то до тебя, ведешь ты линию канала, тянешь ее вперед и через каждые сто метров выставляешь свою пестренькую веху. Под ногами стерня или трава тонконог, виноградник или заросли полыни и чертополоха, а ты шаг за шагом отмеряешь землю, начиная от реперного столбика. И там, где проходишь сегодня ты, завтра уже будут в разгаре земляные работы. Брага, бригадир бульдозеристов, будет перекрывать со своей бригадой нормы, а еще чуть позже в свежевырытом русле заголубеет днепровская вода. Вода уже заполнила русло на головных участках канала, уже подведена к какому-то там километру, и туда съезжаются по праздникам колхозники из степных районов посмотреть на нее, полюбоваться, как на диво, на самую обыкновенную, еще мутную от глины воду.

Вот так и идешь ты пикетажисткой по сухой степи, как бы ведя за собой будущую, еще незримую воду, царапаешь голые загорелые икры чертополохом, жаришься на солнце. И никаких тебе событий, разве иногда мастер, раздражительный, но, в сущности, добрый старичок Анатолий Петрович, позволит взглянуть в окуляр нивелира, чтобы приучалась, а потом сам же и оттолкнет, выверит еще раз перед тем, как скрипуче закричать бульдозеристу: «Давай!»

Стрелой тянется магистральный канал на юг в сухие, испокон веков безводные степи. Придет время, и устремится вода за самый Перекоп, до каких-то крымских Семи Колодезей, которые только называются так громко, а на самом деле воду туда и до сих пор привозят цистернами. Там, где природа забыла речку проложить, сейчас волею людей рождается новая река, с той только разницей, что не петляет она по степи, а проложена по линейке, хотя водой будет не беднее, чем Ворскла, или Сула, или даже Южный Буг. На всех географических картах твоей родины появится эта речка, какую сегодня вместе с бульдозеристами строишь немножечко и ты.

На днях проведать Лину приезжал отец, интересовался, как она тут живет. На этот раз не было ни угроз, ни упрашиваний. Постаревший и поникший, стоял он перед дочкой, а потом светил своей сединой в жарком вагончике, присев на краешек твердого матраца, на котором она спит. Лине стало даже жаль отца, такого покорного и внезапно состарившегося: за это, она чувствовала, часть вины ложится и на нее. Как баловал он когда-то ее маленькую, с какой радостью, вернувшись со службы, брал на руки! Лине тогда и в голову не могло прийти, что ее отец, такой сильный и черноволосый, когда-то вот так состарится и поседеет. Казалось, он всегда будет в добром здоровье, с голосом весело-грозным и при оружии. Однажды там, на Севере, во время пурги, она в трех шагах от дома неожиданно заблудилась, — ох, какую он тогда поднял стрельбу! Всех поставил на ноги, сколько ракет было выпущено в метель, в бушевавшую снежную вьюгу, хотя Лина в это время уже сидела в теплом помещении у одной знакомой. А в другой раз, когда Лина играла с детьми возле упряжки ездовых собак, лежавших у барака, одна девочка чего-то испугалась и закричала, а отцу показалось, что это голос Лины, что собаки набросились на детей (иногда и такие случаи бывали). Он выскочил на крыльцо с пистолетом в руке и сгоряча перестрелял на месте всех собак… Почему-то подобные случаи стали чаще вспоминаться Лине после того, как она очутилась здесь, на канале. Она как будто только теперь стала замечать отцовскую самозабвенную любовь к ней, так же, как только тут, среди опаленных солнцем степей, Лина, кажется, впервые по-настоящему поняла, что и там, на Крайнем Севере, была не только стужа да пурга, от которой леденеет душа, не только мхи да уродливо скрученные низкорослые березы, но и краса белых летних ночей, когда молодые солдаты, сменившись с постов, среди ночи натягивали сетку и играли в волейбол! Болельщица-девчушка, она делала для них бумажные розы, дарила команде победителей букетики этих белых безжизненных цветов. И был там среди бойцов один смуглый, чем-то немножко похожий на Египту, и она была по-детски чуточку в него влюблена…

Здесь же, на канале, отец казался тихим и смирным, на ее расспросы про гладиолусы признался, что теперь за ними ухаживает он сам, потом, отозвав в сторону мастера, расспрашивал его о Лине, о том, как она работает, как живет и с кем дружит, перед прорабом и кухарками постарался замолвить за нее словечко, Лине даже неловко было за его совершенно ненужные хлопоты. Побеседовал отец и с Левком Ивановичем Брагой, почувствовав, видимо, что бригадир пользуется всеобщим уважением. Что ему говорил отец, Лина не разобрала, слышала только ответ Браги, твердый, успокоительный:

— О дочке, товарищ майор, не беспокойтесь. И сама здорова, и в здоровый коллектив попала. В обиду не дадим.

Жене Левка Ивановича, поварихе на котлопункте, отец Лины понравился своею рассудительностью и серьезным взглядом на жизнь. Когда отец уехал, она Лине даже нотацию по-дружески прочитала:

— Ты, девушка, на отца не очень фыркай. Говорят, ты чуть не отреклась от него? Было у нас такое время, когда дети от родителей отрекались… Какой там он ни есть, но тебе отец, и роднее его нет никого у тебя на свете.

Лине тогда стало немного стыдно от справедливых укоров Бражихи — в самом деле, как это она, которую отец так бережно растил и лелеял, выпорхнула теперь из дому и за все отплатила ему только упрямством и даже пренебрежением? А ведь чтобы вот так хорохориться, упрямиться, отвернуться, для этого много ума не надо. В чем-то он отстал, чего-то недопонимает, в чем-то ты с ним не совсем согласна. Так ты, как дочь, помоги ему, борись за своего отца, добейся, чтобы он поднялся, если жизнь его покорежила, изломала! Да, в нем немало есть такого, что неприемлемо для тебя, но разве только в нем? А в тебе самой? А в Миколе Египте? Вот Египта вовсе только начинает жить, а сколько уже ты находишь в нем такого, с чем душа никогда не сможет примириться! Так борись, искореняй из своей и из их душ ненужный бурьян, чтоб стали они настоящими людьми!.. «Только не донкихотство ли это с моей стороны?!» — подумала Лина и улыбнулась про себя.

Неподалеку работает Брага — впереди своей бригады роет, разгребает, разрыхляет землю. Спроси у него о таких вещах, скажет, что у него сейчас только одна цель: переработать определенное количество грунта. Целыми часами не отрывается он от рычагов, работает упорно, сосредоточенно, гоняет и гоняет свою машину взад и вперед, прорубает траншеи, набрав грунта на полный нож, то выталкивает его на откос, то на повышенной скорости пикирует, возвращаясь снова на прежнее место. Словно прикованный к своему железному роботу, повторяет он одну и ту же операцию множество раз, привычно, методически. Кажется, что и сам он одуревает от грохота и скрежета горячего железа, которое оседлал. Только уже вдоволь наработавшись, остановит бульдозер на валу, выйдет из него в одной майке, в жестких, запыленных, из какой-то чертовой кожи штанах, и тогда вдруг оживет, улыбнется девчатам: