На перекрестке больших дорог - Жюльетта Бенцони

– Случайно я узнала о вкусе вашего кузена и его пристрастии к песням и танцам цыганок. С помощью Сары мне нетрудно было проникнуть в табор… Последствия вам известны. А теперь я, в свою очередь, хотела бы знать, что вы будете делать со мной?

Жиль ответил не сразу. С мрачным лицом он нервно поигрывал кинжалом с золотой рукоятью, взятым из ящика. Молодая женщина сидела ни жива ни мертва, боясь потревожить угрожающую тишину. Внезапно она подскочила на своем месте: Жиль ударил кинжалом в дорогой ящик и, не глядя на Катрин, отчеканил:

– Я хочу, чтобы вы украли для меня бриллиант…

– Вы забыли, что он принадлежит мне. Кстати, я хотела бы знать, как он попал в руки вашего кузена?

– Один кабатчик, я не знаю, из какого места, якобы услышал, что вы доверили бриллиант некоему меховщику из Буржа, а он заложил его у еврея из Бокэра по имени Арабанель. Надеясь на хорошее вознаграждение, кабатчик приехал сюда и рассказал об этом Ла Тремую. А потом дело не представляло трудности.

– Он убил мэтра Кера? – вскрикнула Катрин с болью.

– Да нет. Ваш эмиссар, получив свое золото, отбыл на корабле. Бриллиант остался у еврея. Он не хотел отдавать его посланцам кузена… и поплатился жизнью.

Катрин ужаснулась, а потом нервно рассмеялась, сказав с иронией:

– Смерть! Еще одна смерть!.. И вы хотите получить этот проклятый камень. Он приносит несчастье, кровь, страдания. Тот, кто им обладает, испытывает жестокие удары судьбы или просто погибает. Я надеюсь, что это ожидает и вашего кузена. Если вам нужен этот дьявольский бриллиант, добывайте его сами!

Ее отчаявшийся голос поднялся до крика. Жиль грубо обрушился на нее, схватил за плечи, его лицо, искаженное от ярости и страха, приблизилось вплотную к ее лицу.

– Я меньше боюсь сатану, чем твоего колдовства, проклятая ведьма! И у тебя нет выбора. Завтра я передам тебя Ла Тремую: или ты украдешь бриллиант для меня, или умрешь в муках, и твоя цыганка вместе с тобой. Ты здесь никто, просто бродяжка, которую можно убить. Жители этой страны так радуются при виде твоих соплеменников, болтающихся на виселице.

– Тогда мне надо вырезать язык, – бросила холодно Катрин. – Потому что на допросе я скажу, кто я такая и зачем вы притащили меня сюда. В любом случае я умру. Вы не выпустите меня отсюда живой. Поэтому у меня нет никаких оснований воровать этот камень для вас.

– Нет! В обмен на камень ты получишь жизнь. Тебе придется действовать ночью. Ла Тремуй живет в этой башне. Заполучив бриллиант, ты принесешь его мне, и я выпущу тебя отсюда. Тебе останется только увести табор, и ваше спасение будет зависеть от быстроты ваших ног. Убежать вы должны ночью… потому что, разумеется, во всем будешь обвинена ты и вместе с тобой все твои.

– Солдаты нас быстро найдут, – сказала Катрин. – Ваше обещание сохранить жизнь – это всего-навсего замаскированная отсрочка казни, и за ним потекут реки крови ни в чем не повинных людей.

– Это меня не касается. Твоя забота сделать так, чтобы не попасть на виселицу. К тому же знай, тебе ни в чем не поможет твоя «правда». Никто не станет выбирать между словом цыганской девки и словом королевского военачальника. Тебе не поверят и посмеются над тобой.

– А… если я откажусь?

– Твоя Сара в тот же час попадет в камеру пыток, а ты сможешь присутствовать на этом спектакле.

Катрин с отвращением отвернулась от него. В лице Жиля, перекошенном конвульсией, было что-то сатанинское и отталкивающее.

Катрин пожала плечами и вздохнула.

– Хорошо. Я подчиняюсь. У меня, кажется, нет другого выхода.

– Ты своруешь бриллиант и принесешь его мне?

– Да, – ответила она, обессилев. – Я отдам его с надеждой, что он принесет вам несчастье. К тому же я действительно не хочу держать при себе…

Пощечина не дала ей закончить. Она вскрикнула от боли: казалось, что голова слетела с плеч.

– Мне не нужны твои предсказания, мерзавка. Твое дело подчиняться, если не хочешь, чтобы тебя сварили живьем. Подчиняться! Слышишь? И делать это с готовностью!

От боли потекли слезы, повисли жемчужными каплями на ресницах. Она спокойно вытерла их, но в голове все еще звенели колокола. Катрин с ненавистью посмотрела на Жиля, стоявшего перед ней.

– Помоги мне раздеться, – скомандовал он, сев на скамейку и протянув ей сапог.

Катрин заколебалась, но ненадолго: она больше не могла сопротивляться. Да и к чему? Чтобы получить удар кинжалом от разгневанного шевалье? Ясно, он показывал свое превосходство, чтобы унизить ее. Вздохнув, она встала на колени.

Пока Катрин раздевала его, Жиль схватил со стола кувшин и пил вино огромными глотками. Опустошив кувшин, он отбросил его и взял другой, продолжая пить в таком же темпе. Затем схватил третий. Испуганная Катрин видела, как раздувается и краснеет его лицо, а глаза выпучиваются, словно вино текло ему прямо под кожу.

Оставшись совершенно голым, Жиль схватил со скамейки черный бархатный халат, надел его, подпоясался, затем нехорошо посмотрел на Катрин, подошел к столику, где стояли различные флаконы, и приказал:

– Теперь раздевайся сама!

Молодая женщина покраснела, пальцы сжались в кулаки. Гневный огонь блеснул в глазах, рот сложился в твердую складку:

– Нет!

Она ожидала взрыва гнева. Но ничего не произошло. Жиль де Рец вздохнул и спокойно пошел в угол комнаты, взял со скамейки охотничью плетку.

– Хорошо, – сказал он. – Я сделаю это сам с помощью… плетки. – И изо всей силы ударил. Длинный, гибкий хлыст просвистел над ухом, с дьявольской ловкостью обвился вокруг болтавшегося длинного рукава и сорвал его. Боль обожгла руку Катрин, с трудом сдержавшей крик. Она поняла, что вынуждена сдаться, подчиниться, иначе эта скотина забьет ее до беспамятства.

– Прекратите, – сказала она глухим голосом. – Я подчиняюсь.

В следующий момент шелковая далматика[16] и тонкая рубашка упали к ее ногам.

Когда пришло утро, глаза Катрин были сухими. Переполненная страхами и переживаниями, она была в состоянии крайнего упадка сил. Об этой ночи, проведенной в объятиях сира де Реца, она сохранит ужасные, неизгладимые воспоминания…

Он был ненормальным, других объяснений нет. Это был маньяк, настоящий маньяк в своей безудержной похоти! Часами несчастная испытывала на себе отвратительные фантазии, навязываемые Жилю его ущербным умом и убывающей мужской силой. Ее разбитое, исцарапанное, оскорбленное тело не давало ей заснуть. Кровь текла из плеча, укушенного этим садистом. Всю кошмарную ночь он пил, доходил до бреда, и Катрин не единожды думала, что пришел ее последний час, но Жиль удовлетворялся побоями и площадной руганью. Прикинув количество вина, выпитого ее палачом, Катрин надеялась, что он уснет, но с приходом зари, отмеченным звуками рожков, оповещавших об открытии городских ворот, Жиль еще не сомкнул глаз. Он отбросил одеяло, встал к окну и подставил свое голое тело утренней свежести. Потом оделся и, не взглянув на молодую женщину, неподвижно лежавшую на кровати, вышел. Он отправился на охоту, как делал это ежедневно. Прикрыв занавески и пытаясь поудобнее устроиться, Катрин услышала призыв трубы, лай нетерпеливых собак, а потом грохот опускаемого моста.