Полукровки - Стивен Грэм Джонс

В голове он считает дни до того, как кто-то откроет дверь и заберет его.

Так поступают все заключенные.

Глава 15

Взглянули агнцы горе

Мы не знаем, откуда мы пришли, потому что вервольфы не особо умеют записывать. Или оставлять хлебные крошки.

От этого киношки типа становятся правдой.

Может, так и есть, правда? Или было.

Даррен, конечно, никогда не верил в это.

Его теория происхождения вервольфов была унаследована от Деда. Если ему можно было верить, то он соврал, что ему было восемнадцать, чтобы попасть на Вторую мировую войну. То есть в шестнадцать лет однажды ночью под конец войны он проник сквозь вражеские линии. На четырех ногах.

Согласно его словам, Америка не выиграла бы войну без него, поскольку он рвал все глотки, какие мог, заставляя солдат «оси» [31] оглядываться, вместо того чтобы целиться из винтовок. Нацисты ненавидели его, они бомбили свои города всего лишь из-за слухов, что в них страшный Черный Волк.

Я не знал.

Я подозревал, что Даррен приукрасил эту историю. И в первую очередь она, вероятно, не была рассказана в таких черно-белых тонах.

Возможно, Дед и правда был на войне и действительно вернулся, конечно же – иначе не было б ни Даррена, ни Либби, ни меня. Годы – это истории, это годы между, перед отправкой наших отставших домой. Годы без единой фотографии, или бумаги, или газетной вырезки, чтобы эту историю подтвердить. Годы, в которые вервольфы могли бы летать на снарядах по всей Европе и, вероятно, взбираться на Эйфелеву башню и съесть «Мону Лизу» между убийствами, а затем получить папское благословение.

Выросши на таких исторических преданиях, я, наверное, стал понимать Даррена чуть лучше. Ему приходилось жить по этим принципам. Только он не годился для армии. А армия – единственная военная специальность, для которой годятся вервольфы. Загони нас в ВВС, и мы, спрыгнув с парашютом людьми, не сможем дернуть за кольцо волчьими лапами. Сунь нас во флот или морпехи, когда судно войдет в порт, на планшире будет кровь. Чем бы ни был этот самый планшир.

Армия – единственное место, в котором возможно найти место нашей психопатии. Мы пехота. Мы мясо для большой мясорубки.

Только с нашими зубами и когтями мы можем выбраться с другой стороны мясорубки. И даже подкормиться тем самым перемолотым мясом.

Но: вот вам Необыкновенные приключения Черного Волка, тайного оружия Второй мировой войны.

В этих приключениях была предсказательница в настоящей конной повозке, что делало их еще более замечательными.

Даррен обычно начинал эту историю с тяжелого ранения Черного Волка, который хромает на двух ногах по Италии или занюханной Польше, по какой-то разбомбленной территории. Черный Волк хромает несколько героических дней, когда однажды слышит за спиной топот копыт и заползает в кусты, чтобы спрятаться. Лошадь чует его в последний момент, начинает ржать и вставать на дыбы.

Маленькая старушка обрезает повод коня, потому что не хочет, чтобы с ее повозки слетели колеса.

– Он вернется утром, – говорит она Черному Волку, который в тот момент просто голый, истекающий кровью солдат, не евший четыре дня.

Она приглашает его в фургон и дает ему простыню, чтобы набросить на плечи, угощает чаем и вяленым мясом – она говорит, что это зубр, которым, как она говорит, такие, как он, любят полакомиться.

– Это что-то вроде яка? – спрашивает Черный Волк.

– Что такое як? – спрашивает в ответ женщина.

У Даррена есть различные шуточки и звуковые эффекты, чтобы рассказывать эту часть истории. В конце концов старушка рассказывает Черному Волку секрет местонахождения одной пещеры. Она близко. Она говорит, что его сородичи пользовались ею в прошлые времена. Туда люди не ходят никогда.

Черный Волк продолжает жевать, выглядывая из задней части фургона.

– Тогда и я туда не пойду, – говорит он.

Она смеется.

– Ты думаешь, что я старая и не вижу? – говорит она.

– Я солдат, – говорит Черный Волк.

– Я не говорила, что нет, – отвечает старушка. – Но у твоей крови давняя история.

При этом Черный Волк становится весь внимание.

– Волки, – говорит она, раскуривая трубку. – Волки донимали деревни, стены городов. Уносили детей пару раз в год.

– Таковы волки, – говорит Черный Волк со звенящим в голосе патриотизмом.

– Это все, что было тогда, – говорит старуха, выпуская дым и глядя, как он выплывает из фургона. – Были волки и были люди, и все пытались сдерживаться, за исключением голодных времен. Но была еще старуха вроде меня, которая знала травы и зелья, была женщина, которая знала, где угол занавеса, так что могла приподнять его и заглянуть туда, в чудо.

– Ведьма, – говорит Черный Волк, внезапно осознавая странное мясо у себя в животе.

– Знахарка, – поправляет старуха. – Но названий много, и ни одно из них не имеет значения. В чем его смысл, когда безумие охватывает волков вокруг деревни той женщины?

– Мы называем это бешенством.

– Как я и сказала, названий-то много. Тогда у безумия было много вариантов происхождения. Одно от крыс, другое от собак. Это было от летучих мышей. Типа того, которое они приносят, когда их численность становится слишком низкой, так что им становятся необходимы, как говорится на вашем солдатском языке, новобранцы. Но тут заразу подцепил волк, чего раньше не бывало. Он заразил им всю стаю. И, как обычно бывает, один волк из стаи оказался наглее остальных и попытался унести ребенка из деревни, но был слишком слаб из-за того, что безумие пыталось сделать с ним изнутри. Его утыкали стрелами, но это не помогло. – Чтобы показать это, она растопырила пальцы и приложила руку к боку. – Но ребенок был тяжело ранен. И мать того ребенка предложила той старухе, знахарке, свою жизнь, если та исцелит ребенка.

– Никто не может исцелить бешенство, – говорит Черный Волк. Это единственное, чего он боится.

– И она не могла, – сказала старуха. – Но прежде бешенству никогда не давали развиться до конца. Она не могла победить безумие, та знахарка, но была достаточно искусной, чтобы ребенок остался в живых, хотя каждый день его зубы становились все острее, хотя каждый день шерсть пробивалась на его теле. Это то, что всегда пытается сделать безумие. Это то, что оно делало с летучими мышами, чтобы помочь им наделать других летучих мышей. Оно превращало укушенного в кусающего насколько могло, только укушенный обычно погибал в процессе, поскольку его тело не могло