Тропою испытаний - Григорий Федосеев

-- Зря бегать не будут, пусть потешатся.

-- А что, если я поднимусь на седловину, послушаю: может, они близко лают?

Набросив на плечи телогрейку, Василий Николаевич мгновенно исчез. Было слышно только, как торопливо взбирается он по россыпи, как, удаляясь, все слабее и слабее доносится стук камней под его ногами.

Но вдруг до меня долетел продолжительный шум. Я вскочил. Василий Николаевич бежал с седловины вниз. Вот он на минуту задержался, снял шапку, послушал и с еще большей поспешностью бросился вниз по россыпи.

-- Зверь! -- крикнул он не своим голосом.

-- Где?

-- За горою. Веришь, такой рев там, будто кто шкуру с него сдирает!

-- А собаки где?

-- Не слышно.

-- Наверно, поймали молодого медведя, он и орет.

-- Что ты, там не один зверь! Собирайся скорей! -- торопит он меня, а сам на ходу заталкивает в магазинную коробку карабина патроны.

Надеваю ичиги, ищу затерявшийся нож и на ходу проверяю карабин.

Мы быстро пересекаем распадок. Тут уж не до выемок, не до кустов, все кажется ровным, доступным. В такие минуты не знаешь сам, откуда в тебе берутся и сила и ловкость.

Впереди бежит Мищенко, легко бросая с камня на камень пружинистые ноги. Но вдруг на ходу он поворачивает ко мне лицо с наплывшими на лоб морщинами:

-- Кажется, я слышал визг... Может, звери собаку поймали?

-- Тогда мы опоздали...

Тревожные мысли гонят нас дальше. Взбираемся по склону отрога. Василий Николаевич дышит тяжело, изо рта валит густой горячий пар, окутывая его озабоченное лицо.

У края надува мы задержались. До слуха долетает, словно из подземелья, глухой, неясный звук, напоминающий не то шум водопада, не то песню.

Бежим дальше. Вот мы и наверху.

-- Собаки лают в ключе! -- вдруг кричит Мищенко и, подав мне знак следовать за ним, скрывается в стланике.

С соседнего распадка ясно доносится звериный рев, и будто издалека сквозь него просачивается еле уловимый лай собак.

Быстро догоняю Василия Николаевича, и мы спускаемся в распадок.

Рев то затихает и переходит в злобное рычание, то с новой силой потрясает горы. Ему вторит эхо.

Нас молча обгоняют два ворона.

Пробегаем небольшую поляну и замедляем ход. Я еще раз проверяю карабин: не сбилась ли прицельная рамка. Вижу, Василий Николаевич приземляется, ползет между кустами стланика. Я следую за ним.

Горит вечерняя заря. Румянятся пологие вершины. Сквозь рев, треск кустарника и возню доносится хриплое дыхание зверя. В хаосе звуков слышится злобный лай Кучума и Бойки.

Против нас на высокой сушине сидят три ворона. Вытягивая головы, они с любопытством смотрят вниз. В ветках шныряют крикливые кукши.

-- Не зря птица слетается: добычу чует, -- шепчет мне Василий Николаевич.

Подбираемся к толстой валежине. Я просовываю вперед ствол карабина, поднимаю голову. Что-то черное, огромное мелькает за ближними кустами низкорослых стлаников. Приподнялся и вижу: черный медведь, навалившись своей огромной тушей на другого медведя, впился зубастой пастью в его шею. Тот ревет смертным ревом и, силясь вырваться, рвет крючковатыми когтями бока своего противника.

Собаки дружно подвалили к заду верхнего зверя, а заметив нас, перешли в яростную атаку. Кучум в одно мгновенье оказался на спине медведя. Бойка, выпучив глаза и упираясь ногами в землю, тянула зубами зверя за мошонку. Тот дико взревел и кинулся на собак, но они успели отскочить. Медведь бросился за Кучумом, Василий Николаевич выстрелил...

Второй медведь тоже поднялся. Шатаясь и волоча правую заднюю ногу, он направился в чащу. Его голова была свернута набок, а передняя лопатка разорвана до кости. Но не успел он добраться до первого куста, как на него опять насел раненый медведь. Рев, лай и шум возни снова потрясли распадок.

Какое страшное зрелище -- борьба медведей! Сколько в ней злобы! И какая дьявольская сила заключена в этих с виду неуклюжих зверях!

Прогремел еще выстрел. Медведь рухнул. Далеко в горах смолкло эхо. На затухающий закат давило иссиня-темное небо. Кучум, нахватав полный рот шерсти, тянул одного убитого зверя за ухо. Глаза медведя округлились, как бы выкатились из орбит и со страхом смотрели на нас. Бойка тешилась над другим зверем, но все еще с опаской поглядывала по сторонам.

Оба медведя оказались черной масти, с белыми галстуками на груди. Меньший по размеру был в очень хорошем "одеянии" и, вероятно, находился в расцвете своих звериных сил. Второй медведь заметно крупнее и намного старше. На его окровавленной шубе виднелись рубцы заживших ран, полученных в прежних схватках. Клыки на нижней челюсти оказались сломанными, когти -затуплены, правый глаз давно вытек. Это был очень старый медведь. Противник до нашего прихода успел нанести ему несколько смертельных ран, тогда как он, отбиваясь, смог лишь исцарапать живот и разорвать грудь своего врага.

Ни один зверь в тайге не доживает до такой глубокой старости, как медведь, и тогда его не минует участь слабого. В этом мы лишний раз убедились сегодня.

Шкуру и череп меньшего зверя мы решили взять для коллекции. Измерили его, затем я описал внешние приметы, а Василий Николаевич собрал пустые гильзы, разбросал их возле Убитых зверей, а рядом подвесил на ветке стланика свою нательную рубашку.

-- Не каждый зверь рискнет подойти, почуяв запах пороха и человеческого пота, -- сказал он, вздрагивая от холода и застегивая на груди телогрейку.

Темная ночь убаюкала звуки. Уснул помолодевший лес.

Зверей сегодня не будем свежевать: нужно торопиться, ведь идти до табора далеко. Бедные собаки, они так намаялись, что даже не подходят к кишкам.

Теперь стало ясно, что следы медведей, которые встречались нам, шли именно сюда, к вершине Уюма.

Такое же явление мы наблюдали и в 1937 году недалеко от восточного побережья Байкала, в верховье реки Голонды (*Голонда -- приток Турки). Находясь там на гольце в первой половине мая, мы обнаружили скопление кедровок и медведей на одном из участков. Причина оказалась очень простой. В предыдущий год на Баргузинских хребтах не было урожая стланиковой шишки, кроме того места, где мы вели геодезические работы. Можно представить себе, сколько птиц, грызунов, различных зверей стекалось туда осенью, поджидая, когда поспеют орехи. Но, к нашему удивлению, шишки на гольцах были нетронуты.

В тот неурожайный год на Голонде зима легла необычайно рано и стланик оказался под снегом. Весною же, с наступлением тепла, мы наблюдали, как ветки стланика, вырываясь из-под ослабшего снега, роняли дозревшие за зиму шишки. Этого-то и ждали птицы, грызуны, медведи, снова собравшиеся там полакомиться орехами.

То же происходило и здесь, на вершине Уюма.

В этой драке медведей меня и Василия Николаевича поразила их злоба и ненависть друг к другу.

Когда наблюдаешь медведя в неволе, всегда кажется, что в характере этого зверя есть и добродушные черты. Он не прочь поиграть, охотно попрошайничает, наивничает и как будто быстро привязывается к людям. Однако человеку никогда не удавалось окончательно приручить медведя. Это замкнутое животное -- в действительности неукротимый зверь. Добродушным он бывает лишь в раннем детстве, но, как только покидает мать и уходит от братьев и сестер, становится непримиримым их врагом. С этого момента не существует в их отношениях добрых начал, все подчиняется хищническому инстинкту. Попадись медведю медвежата, он не упустит случая полакомиться ими, даже если ему придется испытать на себе страшную силу зубов и когтей медведицы. Повстречайся два медведя у добычи, на ягодной поляне -- не разойтись им подобру-поздорову, в грозной схватке каждый из них будет защищать свое право на жизнь. Часто эти встречи заканчиваются смертельным исходом для одного из дерущихся, а то и для обоих. Сегодня мы были свидетелями такой схватки и всего лишь из-за кедровых орехов. И оба зверя стали нашей добычей...

Следующий день ушел у нас на отделку шкур и черепов.

К вечеру пришел Пресников с ребятами. В тот же день мы волоком стащили убитых зверей в соседний распадок, разделали их там и утром ушли с добычей к Лебедеву. С последнего отрога нам хорошо была видна отстроенная пирамида на большом гольце. Там еще копошились люди.

IV. Мы покидаем гольцы. Волчий лай. У нас радость -- родилась Майка!

Дни стоят теплые. В воздухе разлита весенняя прохлада. Величава и спокойна тайга, но это только кажущееся спокойствие: внутри каждого дерева, каждого кустика идет огромная работа. День и ночь корни всеми своими мочками сосут влагу из земли, обильно напоенной недавно стаявшим снегом. Уже распушились белоснежные барашки на тальниках, пожелтели сережки на ольхах, хотя корни лежат еще под снегом. На крошечных лужайках пока нет зелени, цветов, но и тут идет неутомимая деятельность. Хорошо в эти майские дни в тайге!

Подразделение Лебедева закончило работу на гольце, и тринадцатого мая мы свернули лагерь. Наш путь идет к Мае. Караван в двадцать нарт, груженных снаряжением и мясом, медленно пробирается сквозь замшелую лиственную тайгу. В долине уже почти не осталось снега. Под полозьями черная маристая земля да кочки с водой.