Когда вырастают дети - Ариадна Борисова

Принц учился на факультете архитектуры инженерно-строительной академии, которую они выбрали с Мамой вместе. Перед ним теперь отчетливо возникали смутно воображаемые в детстве перспективы и композиции главной потребности человечества – дома, и с плоского чертежного листа взмывала к дисплею виртуальная графика проектных пространств. Невероятной глубины профессия требовала разносторонних знаний во множестве наук. Творческая мысль впитывала в себя все, что касалось материального созидания. Строить – и означает созидать, восстанавливать разрушенное и создавать новое там, где не было ничего.

Пока Принц осваивал навыки строительной механики, постигал свойства материалов сооружений в разделах точных и естественных наук, Мама поддерживала его скромный студенческий быт ежемесячными денежными переводами. Привыкший экономить, он сердился. Стипендии хватало, а деньги упрямо шли и шли, хотя зарплата у Мамы, бюджетницы, была куда ниже средней. Да и что значит в статистике, самой зыбкой из отраслей научного официоза, средняя зарплата? Мифическое, гибридное число, выведенное путем скрещивания зарплат гендиректора и уборщицы…

Обожая блаженный покой дней, освященных голосом и улыбкой Мамы, Принц в то же время отмечал новые морщины под ее глазами. С печалью он думал, что возраст неумолим, и человек, при всей своей материальности, не поддается реконструкции. Увидев летом последнего курса, с каким усилием Мама перенесла наполненный водой чайник к плите, Принц ужаснулся и навестил ее лечащего врача.

– Мне кажется, она чувствует себя гораздо хуже…

– Кровообращение никуда не годное, – подтвердил подозрения доктор. – Возможна весьма ощутимая боль при физических нагрузках, даже малейших.

– Что же делать?.. Мама ни за что не ляжет на операцию, не согласится, чтобы я взял академический…

– Ну, потерпит еще годика три… максимум четыре. Но это предел, нестабильная стенокардия – штука торопливая.

По высоким лестницам театров Мама поднималась, отдыхая через каждые три ступени. Убедившись, что она скрывает боль, Принц стал отговаривать ее от непременных просмотров премьер. То спохватывался, что следовало бы подготовиться к зачетам, то якобы ждал трансляции футбольного матча, то затевал мытье полов… Ей разрешалось только вытирать пыль. Принц договорился со службой домашней уборки об уходе за квартирой во время его отсутствия. Страдая, что Маме придется платить за этот обыденный труд, пригрозил, что будет отсылать переводы обратно…

Вечерами засиживались в кухне: Мама в потрепанном кресле со стаканом зеленого чая, Принц на полу, сложив по-турецки ноги, с новомодным детективом вслух. И так хорошо, так кстати для отказа от прогулок накрапывал дождь! Летний грибной дождь спускал с оконного козырька моросящую завесь, сплошь в стразах заходящего солнца…

Мама предполагала, кто из героев негодяй, Принц спорил, что не тот, несмотря на намеки автора и мотивы совершить преступление. Откладывая книгу, рассказывал о проектах, увлекался, заглядывал в будущее…

– О будущем, конечно, нужно думать, – вздыхала Мама, – но не мечтой ли о нем, светлом, застили мы свет настоящего и забыли простой дух повседневности, хлебную ее опару. Вот и киснет, бурлит, не успев толком вызреть… Ах, как хочется, чтобы люди и в настоящем жили достойно, богато духом, вообще – богато…

Как же любил Принц эти вечера! Невольно вспоминались прежние – праздничные, людные. Мужчины и женщины, невзирая на пол в злате нагрудных цепей, желали подружиться семьями с обаятельным хозяином дома. Гости вели игривые беседы о политике, напряженные – о доходах, налогах, платежах, рэкетирах, почти не касаясь за рамками бизнеса несущественной жизни. Позже Эдуард Анатольевич стал встречаться с дельцами в ресторане…

Маме и вдвоем с Принцем всегда было хорошо.

По окончании вуза его сразу определили руководителем отдела проектного института. Маме полегчало, и, пока она чувствовала себя удовлетворительно, тревога Принца если не погасла, то понемногу смягчилась. Продолжились вечера с чаепитиями и чтением. Мама больше подстрекала на полемику, чем спорила. Радуясь ее хорошему настроению, он подхватывал игру. Возвратилось сближавшее их равновесие, жить было нескучно, работа увлекала. Правда, в то же время – слегка раздражала не совсем триумфальным движением, которого Принц от нее ожидал. В круг его обязанностей входило, кроме составления проектов, координирование разделов документации. Становиться оторванным от жизни кабинетным архитектором он не хотел и старался не упускать личный надзор за строительством зданий.

На окраине города, как во многих городах бывшего Советского Союза, еле дышал на ладан изветшавший жилой фонд, повсеместно известный под названием Черемушки. Мэрия приняла муниципальную программу поэтапного сноса аварийных участков. Жильцов должны были расселить во вновь возведенные в том же районе дома. Решили оставить лишь Дом инвалидов, относительно недавней постройки. Однако и он нуждался в реконструкции и прокладке инженерных сетей, отвечающих новым нормативным требованиям. Работу над этим проектом поручили отделу Принца.

Привыкший отвечать за рабочий процесс, начиная от осмотра и схемы, он с группой сотрудников прибыл к длинному двухэтажному зданию, стоящему в глубине небольшой, ярко зеленеющей по летнему времени аллеи. Обновлять старые здания порой сложнее, чем строить новые. Как и полагали архитекторы, преобразование ожидалось сложное. Дом должен был стать красивым и, главное, комфортным для житья его специфических обитателей.

Специалисты уже все обсудили и ждали отлучившегося шофера, когда Принц, рассеянно скользя взглядом по стене, заметил что-то округлое, табачно-пестрое на подоконнике углового окна на первом этаже. Протер глаза, взглянул снова – нет, зрение не обманывало. Принц подошел ближе, взволнованный, остро ощущая полную потерю времени и места…

Это была раковина. Та самая Харония Тритонис, которую он отправил с фокусником Русалочке в неизвестную чужую страну очень давно. Принц узнал бы свой Рог Тритона из сотни подобных, он столько раз видел его во сне! Замельтешили лица, окутанные смуглым фотографическим маревом, изображения складывались пиксель к пикселю. Альбина Николаевна осторожно поглаживала ободранную спину мазью от солнечных ожогов: «Говорила же, не сиди без майки на солнцепеке…» Галина Родионовна крупно шагала по тропе, тряся небрежно скрученным пучком пепельных волос, точно узелком грязного белья на голове… Вспомнилась красная против солнца ладонь, хлестнувшая девочку по лицу – мальчика по сердцу… Белоконь, такой могучий в детдоме, казался теперь несчастным, обманутым ребенком… Страшная кривая ухмылка мелькнула в кустах за железным забором, в болотистой полутьме, прорезанной пыльными лучами… Рваные прорехи смотрелись словно дыры заплесневелого сыра в безумной мышеловке, охотящейся не на мышей…