Меделень - Ионел Теодоряну

Господь Бог засовывает руку в печку, достает горсть раскаленных углей и кладет на стриженую головку Моники.

Дэнуц закрывает глаза. Неужели Моника сгорела? Нет. У нее выросли новые косы.

Господь дарит куклу Дэнуцу и змея — Ольгуце… Так, значит, Моника осталась куклой?..

Слышится стук в дверь. Их разыскивают домашние. Ольгуца хмурится. Дэнуц вздрагивает. Только Господь Бог улыбается.

Что делать? Дом окружен со всех сторон. Герр Директор, отец и мать изо всех сил стучат в дверь.

Ничего не замечая, Господь снимает с гвоздя образок, превращает всех троих в нарисованных святых и вешает образок на место. Теперь пускай ищут!

Герр Директор вставляет в глаз монокль и осматривает комнату.

Дэнуц подмигивает святым. Святые умирают со смеху.

Герр Директор всматривается, замечает икону и крестится. Святые подталкивают друг друга локтями и хмурятся так сердито, что Герр Директор снова крестится.

Они сумели обмануть Герр Директора!

А вот и мама! Она тоже смотрит на них… но что-то уж очень пристально.

Святые моргают глазами.

Мама берет в руки икону, склоняется над ней — при этом Дэнуц отчетливо различает запах ее духов — и целует Дэнуца в лоб.

— Ну, Дэнуц, вставай, — прошептала госпожа Деляну, лаской встречая это последнее пробуждение в родительском доме мальчика с каштановыми кудрями.

Хотя близилось утро, дом все еще был погружен в ночную темноту.

Женщины вошли в прихожую с зажженными лампами, за ними Ион и Прикоп, второй конюх. Несмотря на знаки и просьбы госпожи Деляну, сапоги Иона и Прикопа громко стучали по полу, грозя нарушить сон девочек.

Аника и Профира, тепло одетые, с закутанными в черные платки головами, казались сонными, невыспавшимися.

Дэнуц, бледный, облаченный в синий бархатный костюм с жестким отложным воротником и изящным галстуком, завязанным бантом, рассеянно озирался вокруг. Он то и дело с недовольным видом облизывал сухие губы: по ошибке он налил в стакан с водой слишком много зубного эликсира, и ему пощипывало десны.

Сквозняк задувал огонь в лампах. Сундук с постельными принадлежностями был вынесен во двор. Али вбежал в дом через открытую дверь. Никто его не гнал.

Люди подняли сундук в комнате Дэнуца. В тишине, нарушаемой лишь стуком сапог, тени людей, которые несли сундук, выглядели зловеще.

На чердаке со старым хламом, при слабом свете свечи, Дэнуц резинкой стирал усы и бороду у куклы. Ничто не изменилось на чердаке с тех пор, как он расстался с Робинзоном Крузо. Тот же запах, тот же покой, те же персиковые косточки, сухие и пыльные.

Энергичные движения резинки вернули кукле ее былую женственность. На подбородке снова появилась ямочка; губы утратили дерзость мушкетерской улыбки, обретя нежность. Только отсутствие локонов еще напоминало о бедах, которые обрушились на ее бедную голову.

Держа куклу за талию, Дэнуц слегка отодвинул ее от себя, внимательно разглядывая. В душе у Дэнуца еще жил ночной сон, и в этом сне присутствовала кукла.

«Жалко, что я ее остриг», — покачал головой Дэнуц.

Во сне кукла была похожа на Монику; кукла, которую он держал в руках, была коротко острижена и не похожа на куклу из сна. Это и было досаднее всего, потому что только теперь он вспомнил, как во сне Бог дал ему куклу, похожую на Монику, и у него как-то странно билось сердце; но никто не знал об этом, потому что ему было стыдно перед Ольгуцей. И Дэнуц со вздохом поместил куклу в ящик с книгами, рядом с Робинзоном Крузо. Кукла в белом шелковом платье, одна среди стольких книг, напоминала принцессу в изгнании. Теперь ее ожидала пыль, как старость среди чужих людей. Дэнуц закрыл ящик.

Ночь для куклы началась вместе с пением петухов, — ночь и бессонница, потому что Дэнуц позабыл закрыть ей стеклянные глаза, которые с грустью поведали ему, почему поцеловал Фэт-Фрумос Иляну Косынзяну, оставшись с ней наедине.

На почетном месте во главе стола сверкал и шумно пыхтел медный самовар. В его желтоватых боках отражалась столовая, стол с тремя сотрапезниками, комически искаженными и похожими на монгол.

Ожидая, пока у него остынет чай, Дэнуц в задумчивости грыз посыпанные тмином рогалики, только что вынутые из духовки: кухарка встала раньше всех.

Госпожа Деляну рисовала пальцем на скатерти голову сына.

Господин Деляну пил чай с молоком, то и дело проверяя узел галстука. Он был в хорошем настроении. После бесконечно долгих и тихих каникул в деревне, в кругу семьи, его ждал Бухарест…

Машинально взяв со стола бутылку, он налил в стакан Дэнуца слишком много рома… так наливают не глядя, когда за спиной играют музыканты.

— Нет-нет-нет! Это нет!

— Ну почему, Алис? Он взрослый мальчик, что ты, право!

Взрослый мальчик! Эти слова не радовали, а пугали, как черный поезд, который должен был увезти его из дома. В чай с ромом упало несколько слезинок.

Наконец румяная, как цветущая молодость, заря осветила окна дома. Госпожа Деляну встала из-за стола и выглянула наружу.

В полной тишине пыхтел и насмешливо посвистывал самовар, чем-то неуловимо напоминая паровоз.

— С добрым утром, целую руки!

— А, дед Георге! Вот хорошо! — просиял Дэнуц, увидев его на козлах.

— Дед Георге! — погрозила ему пальцем госпожа Деляну. — Мы ведь договаривались, что ты побудешь дома.

— Так-то оно так, барыня! Только мне что в этом зипуне, что дома — все одно!

Все слуги высыпали на крыльцо. Лошади, стоя на месте, нетерпеливо перебирали копытами. Дэнуц уселся посредине, между господином и госпожой Деляну. Аника и Профира подоткнули с обеих сторон плед.

— Ну прямо князь! — громко воскликнула кухарка.

Дэнуц натягивал кожаные перчатки. Госпожа Деляну с улыбкой наблюдала за ним. Лошади тронулись. Дэнуц помахал на прощание дому и слугам и вдруг увидел на пороге Монику — или это ему показалось? — с распущенными волосами, в слишком широком кимоно, с зажатым ладонями ртом…

Поля побелели от инея; небо было серо-синее; заря на востоке золотисто-красная.

Али мчался следом за коляской. При въезде в деревню пастушеские псы набросились на него. Дэнуц встал во весь рост.

— Мама, смотри, мама! Давай возьмем его в коляску, — попросил он, гладя руку матери.

— Останови, дед Георге!

Али прыгнул в коляску и уселся на плед в ногах у Дэнуца. Лошади снова тронулись. Деревня осталась позади. И каникулы…

Илэ, Илэ,Здоровила,Дуб творожный,Придорожный…

— Какой чистый воздух! — воскликнул господин Деляну. — Как подумаешь о Бухаресте…

— Тсс! Он спит! — шепнула госпожа Деляну, прижимая к себе тяжелую голову сына.

За ворота на прогулкуВышла ночью дочка турка…

На одном конце вокзальной скамьи, держась за руки, сидели рядом Дэнуц и госпожа Деляну. Сидя на другом конце, господин Деляну спешно листал пачку вызовов в суд, копии и выписок из дел, слушая объяснения господина Штефли по поводу процесса, дошедшего до апелляционного суда… Господин Деляну требовал от своих клиентов, когда ему приходилось их выслушивать, быстроты и точности — качеств, которых был начисто лишен господин Штефля. Их диалоги были непрерывным столкновением экспресса с товарным поездом.

— Да ведь, господин Йоргу, мне теперь не сносить головы. Как же так?.. Что мне, целый уезд призывать в свидетели?!

— Сударь мой! — ледяным тоном перебил его господин Деляну, подымая глаза от бумаг.

Господин Штефля вытер мокрый лоб и вздохнул.

Госпожа Деляну шепотом беседовала с сыном.

— Напиши маме, как только приедешь… все-все-все, что ты делаешь. Слышишь, Дэнуц?

И она поправила ему галстук и берет.

— Господин Штефля! — произнес господин Деляну тоном, не допускающим возражений.

Господин Штефля почтительно поклонился.

— …Я пробуду в Яссах до вечера. Сегодня я назначу вам дату суда и просмотрю досье. Вечером вы должны меня ждать у бухарестского поезда. Я вам скажу, что нужно делать.

Среди деревенской тишины перрона, совсем как в театре, прозвенел звонок. Двое крестьян встали со своих мест. Госпожа Деляну поднялась со скамейки. Рука Дэнуца крепко сжала ее руку.

Поезд подошел к перрону, длинный, дымный, зловонный. Вагон первого класса остановился далеко от того места, где они стояли. Они помчались туда. Из окон выглядывали сонные, бледные, неумытые лица.

— Быстрей, — торопил Иона господин Деляну, подталкивая ногой чемодан. — Ты что же, не видишь?

Дэнуц проглотил обиду: отец нечаянно задел его ногу.

— Дэнуц, Дэнуц! — звала его госпожа Деляну, идя рядом с поездом, который уже тронулся.