Лёха - Николай Берг

— Справедливо! — Середа довольно усмехнулся, кинул себе в рот треугольный ломтик, протянул коробочку менеджеру и тот с радостью взял и себе кусочек. Вкус у шоколада был отменный, горько–сладкий. Жуя вкусность, вернулись к работе.

В шесть рук справились достаточно быстро, общим решением выкинув только противогазы, но оставив себе футляры от них — отчасти для дополнительной маскировки, отчасти потому, что вещмешков ни у одного из них не осталось, а в гофрированные цилиндры можно было много чего напихать. Результат порадовал всех троих, навешенные сзади катушки надежно прикрывали от чужих взглядов ноги красноармейцев. Жанаев последним куском провода подпоясал гимнастерку. Середа глянул, кивнул и тоже сделал также, повесив на подпояску и кобуру с пистолетом. На удивленный взгляд Лёхи пояснил:

— Я без пояса как‑то себя бабой чувствую, распояской. Не зря в плену ремни отбирают, не зря. Сильно это из седла вышибает.

Жанаев кивнул, потом скрылся в кустах. Как засек Лёха — он уже третью сигаретку курил. Семёнова привели в порядок быстро. Позвали Жанаева, поглядели друг на друга — все ли в порядке, Середа удовлетворенно кивнул головой, расселись по местам, прикинули куда ехать и Лёха аккуратно тронулся с места. Переключение передач прошло удачно, теперь машина практически и не виляла по дороге.

Такая успешность привела его в восторг. Теплая, приятно щекочущая волна пошла от желудка, пробежала по телу, вызвав сладкую мгновенную истому. Сердце забилось часто–часто, накатило радостное возбуждение, словно кто‑то сильный и добрый вдохнул новые силы в уставшее тело, протер мягкой теплой тряпочкой уставший мозг. Энергия переполняла веселого Лёху, хотелось петь и танцевать, все вокруг стало радостным и ярким, словно и лес и дорогу старательно помыли и почистили. Он словно бы летел по дороге, машина неслась уверенно и стремительно и повиновалась малейшему его желанию. Голова стала ясной, все в этом мире было понятно Лёхе, и он мог в нем все, тем более что рядом были отличные ребята, с которыми можно было свернуть горы! И расчетливый Семёнов и умный Середа и симпатичный Жанаев, который так по–дружески отдал ложку за обедом — их всех Лёха в этот момент искренне любил, почти как свою маму, а может быть даже и сильнее. Он знал, что этот мир принадлежит ему, и он может в нем все! Он все видит, все слышит и все может! Прилив сил сделал его глаза зоркими, как у орла, стальные руки крепко держали руль, он просто слился с послушным вездеходом и они составляли единое целое. Его мозг царил! Прилив сил сделал Лёху неуязвимым, ему были смешны эти тупые фрицы и он знал, что проедет сквозь их войска как невидимый и неслышимый дух. Все было вокруг подвластно любому желанию Лёхи. Потому что Лёха был Великим Воином и Мужчиной! Он ощущал восхитительное чувство, что видит суть вещей, что может при желании разглядеть даже отдельные атомы и их взаимосвязь, если только захочет. Воздух прозрачными вихрями вился вокруг него, приятно овевая, мотор пел ему песню и мир просто волшебно преобразился, став из угрожающего и опасного волшебным, красочным и обещающим множество радостей побед и удовольствий. Лес вокруг стал словно текучим, при желании Лёха мог бы изменить тут все, но ему было сладко нестись вихрем по дороге. Откуда‑то всплыла какая‑то очень подходившая к моменту музыка, и от переполнявших его чувств Лёха завопил во всю глотку:

— Таттаратара, таттаратара, таттаратара, таттарата!!!!

Боец Семёнов

— Эй, надо решить, что делать, если с немцами встретимся — перекрикивая рокоток мотора, окликнул пехотинец артиллериста.

— Значит так: кричу «Хальт» - Лёша тормозит. Кричу «Алярм» - уносим ноги!

— А если все тихо? — весело крикнул Лёха.

— Тогда едем дальше. Я заметил, что ихних регулировщиков за последний день видел всего один раз. Они вместо себя теперь столбы с указателями ставят. Вот близко к фронту — часто попадались — заявил уверенно Середа.

— Это которые с бляхами на груди? — уточнил Семёнов.

— Они самые. Фельджандармы. Эсэсманы — кивнул знаток немецкого языка.

— Боятся их гансы — отметил очевидный факт боец.

— А то! Драконы настоящие, только огнем не плюются — даже с некоторой вроде гордостью за этих самых фельджандармов заявил Середа.

Вездеход, который бойко несся по дорожке, подпрыгнул на выбоине, Семёнов прикусил язык и словно опомнился. Ему было непонятно, с чего это степенный и сдержанный Середа разболтался, почему так весел Лёха и почему он сам, вымотанный до предела, после всего лишь порции обычного советского горохового супа из концентратов так вдруг приободрился. Винтовка в руках казалось легкой, словно пушинка, не то, что пудовая трехлинейка, которую он метнул из последних сил. Потом пистолет было не удержать в прыгающей руке. Так позорно промазал, в другое время было бы стыдно, а сейчас боец был счастлив, причем и сам не смог бы объяснить — с чего чугунная усталость и страх сменились легкостью и весельем. Никогда такого самочувствия не было, очень как‑то непривычно. Но теперь боец знал — с ними ничего не может произойти, они все могут и справятся с чем угодно.

Лёха опять загорланил какую‑то дикую песню без слов. Семёнов через некоторое время додумался до такой в общем неочевидной мысли, что музыка эта может показаться немцам не подходящей. Боец даже присвистнул, восхитившись самим собой и тем, что таких глубоких мыслей у него раньше просто не было, он внезапно поумнел. Немножко даже гордясь своей наблюдательностью и предусмотрительностью, он подергал за плащ — палатку артиллериста и поделился с ним своими соображениями.

Середа с уважением посмотрел странными глазами, в которых радужки почти и не было, только тонкая каемочка вокруг расширившегося на полную катушку зрачка и важно кивнул:

— Эту — можно. Это — Вагнер. Немецкий компонист!

И со значением поднял кверху указательный палец. Радуясь тому, какие замечательные ребята собрались вместе с ним, Семёнов от переполнявшей его радости потряс в воздухе винтовкой, и толкнул в бок пыхтящего сигареткой Жанаева.

Вездеход разогнался и мчался вперед, словно паровоз какой‑то. Немцев навстречу не попадалось, лес словно вымер. Выскочили на поле, опять никого не увидали, Лёха заткнулся на некоторое время, но когда опять въехали в лесок, завопил с утроенной силой.

И Семёнова удивило, как лихо и задорно у потомка получается орать во всю глотку, изображая музыку неведомого Вагнера, из бывших наверное.

Тут Середа рявкнул бодро свое это самое «Хальт», вездеход по инерции прокатился некоторое расстояние и встал. Боец повернул голову, дивясь тому, как хорошо и ловко поворачивается его голова на его шее и без особого удивления увидел сбоку — на обочине дороги — лошадь. Середа спрыгнул с вездехода и заговорил с кем‑то, тараторя по–немецки. Опять вовсе не удивившись, Семёнов увидел, что тут же на обочине удобно развалившись в странном низком не то стуле, не то кресле сидит немец без пилотки, без ремня и в расстегнутом до пупа кителе. Вокруг немца стояли бутылки — много, с десяток.

Бойкий Середа уже прихватил одну из них, звонко звякнул ее горлышком о бутыль в руках сидящего немца, сказал, что он просит, после чего и немец и артиллерист приложились к бутылкам. Семёнов обнаружил с веселым изумлением, что у него теперь странное зрение — он может разглядеть каждую ниточку в мундире немца, каждую вдавлинку в каждой пупырчатой алюминиевой пуговице его кителя, но при этом не может одновременно увидеть немца, лошадь и лесок за спиной немца. Получалось только по отдельности и это чрезвычайно веселило бойца. Немец был изрядно пьян, тоже что‑то бормотал Середе. И это тоже смешило красноармейца, потому что речь немца то странно сливалась, то как бы по буквам растягивалась, и это было больно уж чудно. Стоило, пожалуй, немца застрелить и Семёнов уже стал брать винтовку поудобнее, на что сидевший в кресле немец и внимания не обратил, но тут Жанаев ухватил соседа за рукав — жестко и цепко. Боец поглядел на азиата и засмеялся от души — бурят как‑то странно съежился, втянув голову в плечи, так что каска практически лежала на его плащ–палатке и в маленькую щелку между каской и камуфлированной тканью смешно торчала только дымящаяся сигаретка. А еще Жанаев забавно шипел и куда‑то осторожно показывал пальцем. Приглядевшись, Семёнов увидел с другой стороны дороги еще лошадей, ходивших и сидевших у странных палаток немцев — и довольно много. Палатки эти что‑то напоминали и, подивившись своей наблюдательности, боец понял, что это такие же как у них немецкие плащ–палатки, только вот на них с Жанаевым и Середой эти куски ткани были одеты как плащи. А вот тут за кустиками их ловко и толково собрали как‑то вместе по несколько штук, и они стояли уже как палатки. Стрелять в немца боец раздумал, занятый тем, что разглядывал — как именно сделаны эти шатерки. Остроумно, определенно остроумно!