Труды по истории Москвы - Михаил Тихомиров

В документах конца XV века встречаются прямые указания на существование в Москве хлебного рынка. В завещании московского боярина Тучка—Морозова говорится о его долгах: «А что мой долг, – пишет завещатель, – в сей духовной грамоте писан, а сын мой Михайло ис тех сел, что серебра на людех вымет да испродасть хлеба, да приказником моим те денги отдаст».[418]

Продукты, поступавшие на московский хлебный рынок, шли из ближайшей деревенской округи. Каждое феодальное хозяйство старалось обеспечить себя собственными продуктами сельского хозяйства. На реке Раменке, там, где, как мы знаем, недавно производились раскопки пригородных подмосковных селений, стояло Голенищево с прилегающими к нему лесами, лугами и реками. «А те христиане голенищенския и селятинскиа и тех деревень беспрестани на дворе митро—поличи страдную работу работают», – такими словами заканчивается запись о пустынном месте, где митрополиты устроили для себя загородную резиденцию.[419] Страдная работа – земледельческая работа.

Прекрасный очерк московского хозяйства XV века дан в статье С. В. Бахрушина, одной из лучших наших работ по истории хозяйства в России XV–XVI столетий.[420]

Московский рынок отличался чрезвычайным обилием различного рода продуктов. «Изобилие в хлебе и мясе так здесь велико, что говядину продают не на вес, а по глазомеру. За один марк вы можете получить четыре фунта мяса; семьдесят куриц стоят здесь червонец, а гусь не более трех марок … Зимою привозят в Москву такое множество быков, свиней и других животных, совсем уже ободранных и замороженных, что за один раз можно купить до двух сот штук».[421]

Правда, это заявление сделано с чужих слов, потому что автор его в Москве не был. Но о том же самом говорит и другой итальянец, побывавший в Москве конца XV века: «Москва, – пишет он, – изобилует всякого рода хлебом». Он особо подчеркивает дешевизну продуктов питания. Торговля съестными припасами была сосредоточена на временном рынке, который зимой устраивался на льду Москвы—реки. «На таковой рынок ежедневно, в продолжение всей зимы, привозят хлеб, мясо, свиней, дрова, сено и прочие нужные припасы. В конце же ноября все окрестные жители убивают своих коров и свиней и вывозят их в город на продажу. Любо смотреть на это огромное количество мерзлой скотины, совершенно уже ободранной и стоящей на льду на задних ногах».[422]

Традиция устраивать рынок на льду Москвы—реки додержалась до нашего столетия. Старые москвичи еще помнят «грибной рынок» на льду, устраивавшийся на первой неделе великого поста.

Описание московского продовольственного рынка с его изобилием и дешевизной съестных припасов имеет не только чисто бытовой интерес. Ведь обширный рынок, торгующий съестными припасами, характерен для больших городов, часть населения которых уже оторвалась целиком или частично от сельского хозяйства. Для потребностей этой части населения и существовал крупный продовольственный рынок. Таким образом, ближайшая подмосковная округа все более втягивалась в торговый обмен с городом. Как видим, этот обмен получил уже большое развитие в конце XV века.

МОСКОВСКИЙ ТОРГ

Московский городской рынок, «торг», отличался большими размерами и был центральным местом великого посада. По имени торговых рядов древний Подол, лежавший под горой, у Москвы—реки, назывался Зарядьем. О расположении рядов в XVII веке мы имеем достаточно сведений в связи с тем, что была составлена опись рядов после страшного пожара 1626 года. Московские торговцы упорно тянулись к старине, и в 1626 году в прежнее расположение рядов внесены были только некоторые изменения, в остальном сами власти придерживались раздачи «торговых мест против старых их купленных, и вотчинных, и оброчных мест».

В начале XVII века городские ряды тянулись от Никольской улицы до Ильинки – «каменные лавки к городу к Кремлю лицом». До «разорения», т. е. еще в начале XVII столетия, в них сидели пирожники и харчевники. Ряды продолжались и далее к Варварке и вниз от нее, под гору, к Живому мосту на Москве—реке. Вся площадь перед Кремлем была занята скамьями торговцев, которые сидели и у Василия Блаженного, и на Лобном месте, и на Неглименском мосту.

В более раннее время торг, несомненно, находился в том же месте, что в XVI–XVII веках, так как торговцы были весьма консервативны и неохотно меняли насиженные места, к которым привыкли покупатели. Место для торга находилось в непосредственной близости к Москве—реке, за пределами кремлевских стен, «на посаде», где жили ремесленники и куда свободно могли приезжать крестьяне подмосковных сел.

В XVII–XVIII веках московский рынок описывался неоднократно, хорошо известны нам и названия отдельных торговых рядов, многие из этих названий восходят к древнему времени, но для историка раннего периода московской истории они дают очень немного. Любопытнее других два названия: «Сурожский шелковый ряд» (от Спасских ворот к Ильинскому крестцу) и «Суконный Смоленский ряд» (от Никольского крестца). Первое название связывает шелковые товары с Сурожем (Судаком), откуда они привозились в Москву. «Суконный Смоленский ряд» указывает на то, что сукна в основном привозились из Смоленска, торговля с которым имела для Москвы немаловажное значение.[423]

Для приезжих купцов существовал особый двор, о котором некоторые сведения можно почерпнуть из позднейших документов. Впрочем, гостиные дворы в Москве существовали уже в XV веке, что видно из запрещения удельным князьям, владевшим под Москвою дворцовыми селами, ставить на них гостей, «иноземцев и из Московской земли и из своих уделов». Приезжие гости должны были останавливаться только на «гостиных дворах» великого князя.[424]

СРЕДНЕВЕКОВАЯ ОРГАНИЗАЦИЯ ТОРГОВЛИ

Торговля Москвы XIV–XV веков носила типично средневековый характер и была ограничена целым рядом стеснений и пошлин. Наиболее часто в документах упоминается «тамга», иногда с обозначением – московская, коломенская, городская. Но тамга была только самой распространенной и, возможно, самой тяжелой пошлиной. Кроме нее, существовало значительное количество других пошлин, далеко не полное перечисление которых находится в завещании одного из князей—совладельцев Москвы, князя Владимира Андреевича Серпуховского. Владимир завещает своей жене «треть тамги московские, и восмьчее, и гостиное, и весчее, пудовое и пересуд, и серебряное литье, и все пошлины московские». Из других московских грамот известно о существовании таких пошлин, как «костки московские», «пятно ногайское»,[425] отданное Троице—Сергиеву монастырю будто бы еще при Дмитрии Донском.[426]

Тамга и осмничее взимались с цены на товар, «а тамги и осмничего от рубля алтын», то есть по 3 копейки с рубля, или 3 %. Мыт и костки собирались с торговых людей.

Прежде чем продать тот или иной товар, продавец вынужден был уплатить целый ряд пошлин. Надо было платить за взвешивание товара («весчее»), за переезд по мосту («мыто») и т. д. Мелочные сборы буквально преследовали торгового человека и создавали для него множество неожиданных трудностей. Продавец, ехавший в город на возах, при переезде через реку должен был платить «мыто» и «костки». На таможенных заставах в середине XV века платили по деньге с воза и с человека («косток»). Проезд через мыто и платеж пошлин оберегался высокими штрафами за их нарушение; кто промытился,[427] тот с воза платил промыта шесть алтын (18 копеек), а заповеди шесть алтын, сколько бы возов ни было.

Тамга и осмничее собирались лишь с тех, кто приезжал торговать, но мыт и костки платились и в этом случае. От пошлин освобождался только тот, кто ехал «без торговли». Но как можно было на практике установить, едет ли человек для торговли или по своим надобностям. «Мытники» придирались к проезжим, поэтому слово «мытарь» стало синонимом неправедного хищного человека, а «мытарство» обозначало мучение.[428] Грешные люди, по понятиям, средневекового времени, после смерти должны были ходить по загробным «мытарствам», само это слово осталось в русском языке выразительным обозначением людей, «мытарившихся» по учреждениям и по разным местам в тщетных поисках правды и суда. Доходы от различного рода пошлин делались предметом княжеских дарений в пользу церквей и монастырей. Богородица на Крутицах получила право собирать четвертую часть московской тамги, Успенский и Архангельский соборы, по тому же пожалованию великого князя Ивана Ивановича Красного, сделались обладателями московских косток.[429] Троице—Сергиев монастырь получил «пятно ногайское». Троицкие чернецы так отстаивали свое право на «ногайское пятно» и на конскую «площадку» в Москве, что не постеснялись составить подложную запись на «данье» Дмитрия Донского. Конечно, в пожалование церквам шли только второстепенные пошлины, главная же из них – «тамга» – охранялась междукняжескими договорами.