Затаив дыхание - Адам Торп

— По-моему, Эдвард, тебе стоит проконсультироваться у юриста. Сомневаюсь, что мы можем дать тебе толковый совет.

— Да мне просто нужно с кем-то поговорить. — Он отхлебнул чаю. — Отличный чай, спасибо. «Дарджилинг»? Обожаю. Лилиан его тоже обожала. Дробленый оранж пеко. «Эрл Грей». Любимый чай педиков, как говаривал ее папаша. Она его обожала.

— Она еще не умерла, Эдвард, — заметила Милли.

Глаза Эдварда наполнились слезами.

— На медовый месяц мы поехали в Париж, — осипшим голосом начал он, — это была лучшая неделя в моей жизни. Прямо-таки сказочная, черт побери. Пятнадцать лет назад. Мы не просто сочетались браком, мы слились в единое целое. И все насмарку, потому что она, видите ли, запала на какого-то вебомана из Чизика, у которого голова намазана сывороткой от выпадения волос, а на заднице татуировка. Уж теперь-то ее компьютер не грохнется.

— С компьютерными психами надо держать ухо востро, — сказал Джек. — Особенно с татуированными.

— Прекрасного пола, вот кого надо остерегаться, приятель, — весьма недружелюбно парировал Эдвард, тыча Джеку пальцем в грудь. — Как-нибудь вечерком позабудешь разгрузить посудомоечную машину, и тебя вышвырнут вон.

И вдруг закрыл лицо руками:

— По ребятишкам тоскую… Как я их любил! В них была вся моя жизнь.

Джеку вспомнилось, что по субботам, когда Эдвард уезжал играть в гольф с давними приятелями по школе «Веллингтон»[69], к ним заглядывала Лилиан и всякий раз говорила: «Я не против, пускай бы себе развлекался, если бы проявлял хоть капельку интереса к детям».

Пару дней спустя Джек с Милли сидели с детьми Филипа, старшего брата Милли; ребята, уже далеко не малыши, ходят в частную школу Сент-Данстенз в Найтсбридже, где с 1928 года обучается потомство богачей. Их коричневатая школьная форма очень напоминает цветом и покроем летнюю форму вожаков немецкой Jungvolk[70] 1934 года (с которой, по слухам, ее и скопировали). Каждый год школа заказывает какому-нибудь композитору оперу. Джек заранее решил, что если к нему обратятся с такой просьбой, он откажется, но пока никто не обращался. Джек подозревал, что тут не обошлось без вмешательства Филипа: Филип Дюкрейн, никогда не жаловавший зятя и пренебрежительно относящийся к его творчеству, входил в совет школы. Однажды он отличился, заметив Джеку: «Ты, небось, даже не заметишь, что уже вышел на пенсию, верно?», и эта фраза вошла в семейный фольклор.

Филип давно заказал билеты в театр «Глобус» на дневной спектакль «Зимняя сказка», но его неожиданно вызвали в Дубай (он — большой начальник в компании «Эссо» — заведует документацией по нефтяным промыслам в Ираке, вызывающим у Милли серьезные подозрения в их экологической безупречности), и Арабелла, чрезвычайно занятая золовка Милли, попросила Миддлтонов ее выручить.

Сидеть с племянниками было им отнюдь не в новинку. Милли с удовольствием общалась с мальчиками, но в то же время, естественно, досадовала на их родителей:

— Завели детей, так занимайтесь ими, — ворчала она.

Подспудная причина ее недовольства, по мнению Джека, заключается в том, что Милли еще больше, чем прежде, горюет по погибшему маленькому Максу: слишком многое было поставлено на карту во время той трагедии. Ни жена, ни он сам не желали верить акушеру. Племянники же тем временем росли — им уже исполнилось лет десять или двенадцать, Джек точно не помнит, — и все больше растравляли рану, напоминая ему и Милли о том, чего лишила их судьба. Поэтому при общении с сынишками брата у Милли под напускной веселостью всегда чувствуется напряжение. Впрочем, костлявая Арабелла, работающая в телекомпании «Скай», не отличается чуткостью; эмоциональная драма рождения мертвого сына ей с Филипом недоступна, их раздражают разговоры даже о ее медицинских последствиях, а может быть, они досадуют, что Джек с Милли никак не решатся усыновить ребенка или прибегнуть к экстракорпоральному оплодотворению.

Поскольку большинство приятелей Милли уехали в теплые края плескаться в собственных бассейнах, у нее отпала необходимость регулярно принимать гостей. И хотя в тот день начинался четвертый международный матч по крикету на кубок «Урна с прахом», причем команда Англии показала себя очень неплохо и могла надеяться на победу, Джек все же согласился поехать с женой к племянникам.

Выяснилось, что юным Дюкрейнам стукнуло одиннадцать лет, и вслед за длинной чередой предков их обоих уже записали в Итон. Имя Хью Дюкрейна, двоюродного дедушки Милли, высечено на одной из мемориальных досок, что висят в крытой аркаде Итона. Мальчишек (наверняка по требованию матери) нарекли Ланс и Рекс; ребята нравятся Джеку, но он понимает: не пройдет и четырех лет, как они станут молоденькими копиями своего папаши — разумеется, после непременного периода потасовок в грязи с яростным сопением и изодранными в клочья спортивными брюками. Филип заказал самые дорогие места, но Джек воспротивился и решительно увел мальчиков в дешевую часть партера, предназначенную для простых смертных.

Милли взяла на день отгул: в конторе все равно царит затишье. А вот на следующей неделе, похоже, начнется обычная суета.

Было жарко и пасмурно. Из Излингтона, где живут Филип с Арабеллой, они отправились пешком. Близнецы болтали без умолку, главным образом про крикет, досадуя, что пропускают такой матч. Ланс вообще отличается говорливостью. Он первым выскочил из живота Арабеллы и теперь превратился в крепкого краснощекого самонадеянного парня, а Рекс, худой недоросток с просвечивающими сквозь восковую кожу голубыми венами, явно неуверен в себе. Глядя на их компанию, сторонний человек решил бы, что мальчики пришли с родителями.

Все четверо пересекли узкий сквер возле собора Св. Павла; вокруг бледнолицый офисный планктон жевал обеденные бутерброды; спертый душок замкнутого пространства облаком окутывал клерков. Джек перехватил украдкой брошенный взгляд хорошенькой девицы, с виду типичной секретарши, уплетавшей пирог с ягодами. Она как раз подбирала пальцем с подбородка густой ежевичный сок; комичная неловкость на миг объединила их и тут же упорхнула.

Из-за недавних террористических актов театр был наполовину пуст; а ведь даже во время блица[71] ситуация, судя по свидетельствам очевидцев, была совсем иная. Публика на дешевых местах состояла главным образом из студентов-итальянцев, они хихикали и махали приятелям в дальних концах открытого зала. Мальчики охотно бродили среди зрителей, но переговаривались теперь вполголоса, на лицах появилось сосредоточенное выражение: в школе им задали написать работу о творчестве Шекспира.