Графиня Шатобриан - Генрих Лаубе

Слова короля произвели крайне неприятное впечатление на Франциску. До сих пор она избегала Парижа ради королевы Клавдии, и теперь в ожидании ее смерти считала тем более неприличным явиться туда с королем. Это имело бы такой вид, как будто она боится расстаться с ним и отпустила его от себя всего на четверть часа к смертному одру умирающей соперницы. Еще более поразило ее равнодушие и бессердечие короля относительно жены, которая всегда выказывала ему неизменную преданность и вполне заслуживала его уважение. Она не думала о том, что, быть может, та же участь ожидает ее, потому что слишком любила короля, чтобы в эту минуту заботиться о себе; но горизонт искренней любви настолько чист и прозрачен, что на нем заметно малейшее облако, хотя бы оно поднималось издалека и пока не было никакого основания ожидать, что соберется буря или дождь. Таким облаком была для Франциски мысль, что король далеко не соответствует тому идеальному представлению, которое она составила себе о нем. Она в первый раз позволила себе противоречить ему и умоляла его отменить составленный им план поездки. Король Франциск не отличался упрямством, и его легко было отговорить, пока его намерение не перешло в решение, но если он решался на что-нибудь, то твердо стоял на своем и всякое предложение перемены было неприятно для него. В эти минуты более чем когда-нибудь проявлялся его деспотизм и он резко останавливал тех, которые осмеливались спорить с ним, повелительным жестом руки. Графиня Шатобриан горячо отстаивала свое мнение в надежде доказать королю все неудобства совместной поездки и заставить его отказаться от принятого им решения. Она в первый раз увидела, как нахмурился его высокий лоб над тонким, резко очерченным носом, что придавало его лицу суровое и неприятное выражение.

– Что с тобой, Франциск? – воскликнула она. – Если бы ты знал, как эта морщина на лбу уродует твое красивое лицо! Я вижу, что ты не можешь выносить ни малейшего противоречия даже от любимого человека.

– Дорогая Франциска, требования жизни сложнее, нежели ты предполагаешь; меня осаждают со всех сторон с разными делами! Не осуждай меня за то, что я могу посвятить всего четверть часа исполнению священного долга; ты видишь только факт и не хочешь принять в расчет причины, которые заставляют меня поступать таким образом. Может быть, меня ожидает нечто худшее! Если дальнейшие известия из Италии будут вроде тех, которые я получил сегодня, то скоро наступит печальное утро, когда в моем распоряжении будет не больше четверти часа, чтобы проститься с тобой.

– Нет, Франциск, этого никогда не будет! Если ты отправишься на войну, то я поеду с тобой; тебе известно, что я могу три дня не сходить с лошади. Ты возьмешь меня с собой в Италию, покажешь мне Милан, Болонью и, может быть, Рим, где еще так недавно работал Рафаэль.

– Нет, моя дорогая, это невозможно!

– Почему, Франциск?

– Это невозможно, пока продолжается война. Не следует ничего делать наполовину. Удар меча и поцелуй не могут непосредственно следовать один за другим; иначе поцелуй будет бессмысленный и мимолетный и может только унизить любимую женщину. Бюде расскажет тебе, как погиб храбрый Антоний вследствие того, что Клеопатра сопровождала его на морскую битву. Если положение дел призовет меня в Италию, ты останешься в Фонтенбло и приедешь ко мне, когда я одержу решительную победу. Тогда мы вместе отправимся в Рим, чтобы полюбоваться живописью Рафаэля.

– Мое существование будет самое жалкое, когда ты уедешь отсюда. Несмотря на все мое желание угодить твоей матери, я чувствую, что она смотрит на меня неблагосклонно.

– Но здесь остается Маргарита, которая любит тебя. Только, пожалуйста, избавь меня от этого жалостного тона, Франциска! Плаксивость вредит красоте женщины.

– Я не думаю жаловаться на судьбу. Мужество никогда не оставит меня в твоем присутствии, но я убеждена, что когда я останусь одна, то сознание моего ничтожества будет терзать меня. Никто, кроме тебя, не может утешить меня! Вчера я узнала, что моя мать умерла от удара в аббатстве Святой Женевьевы и, умирая, проклинала меня. Она дурно обращалась со мной, но делала это из любви ко мне! Мысль, что она жива и что есть существо, связанное со мной хотя бы насильственными узами, поддерживала меня; с ее смертью я лишилась и этого утешения! Если мне суждено пережить тебя…

– Я, вероятно, умру раньше тебя, Франциска, – сказал король, прерывая ее. – Слишком продолжительную жизнь можно также считать несчастьем для человека, если его тело не имеет твердости дуба. К сожалению, я не могу похвастаться особенно крепким организмом. В каком-нибудь затаенном уголке моей крови кроется тонкий яд, который погубит меня; я чувствую это иногда в долгие тихие ночи и прихожу в ужас от своего бессилия. Это делает меня нетерпеливым и приводит к слишком поспешным решениям, которые я сам проклинаю. Я люблю тебя больше всех на свете и потому, быть может, всего сильнее могу оскорбить тебя. Прости, если тебе придется страдать от моей болезненной раздражительности, которая чужда моей природе, но я не могу побороть ее. Какой-то враждебный демон терзает меня; я всего менее чувствую его присутствие, когда нахожусь в возбужденном состоянии, и едва начинаю успокаиваться, как он опять поднимается во мне… Ты бледнеешь, моя дорогая Франциска, я напугал тебя. В моих словах, вероятно, много преувеличенного; дело в том, что я не могу выносить ни малейшего неприятного ощущения и зрелище продолжительных страданий и полной беспомощности приводит меня в ужас, как ребенка. Но все это пройдет, и сильное душевное потрясение, вроде предстоящей борьбы за корону и жизнь, заставит меня забыть мелкие личные неприятности. Ты хорошеешь с каждым днем, моя Франциска! Как пополнели твои руки и плечи с тех пор, как ты в Фонтенбло; твои губы стали еще пунцовее, а большие глаза хотя и сохранили прежнее невинное выражение, но получили особый блеск…

– Как я счастлива, что ты находишь меня красивой, Я желала бы всегда казаться тебе такою!

Был теплый лунный вечер. Король и Франциска шли из сада к террасе, где прошлую весну Франциск считал, сколько лет прокукует кукушка. Пять мраморных ступеней вели с террасы в первую и самую красивую галерею с семью окнами в виде арок, которая была устроена королем Франциском в Фонтенбло и названа по его имени. Эти галереи представляли собой подобие продолговатых зал, великолепно украшенных живописью и всевозможными произведениями искусства эпохи Возрождения. Стремление восстановить классическую древность заметно было в картинах, статуях, разных украшениях, колоннах и пестрой мозаике. За этой галереей следовала другая, так называемая галерея Улисса, где стенная живопись изображала жизнь и приключения гомеровских героев. Эта галерея также отличалась изяществом, как все, чего касалась рука Франциска; тонко развитый вкус был в нем таким же врожденным свойством, как талант живописца или скульптора. Только этим и можно объяснить до некоторой степени, почему новый стиль, не представлявший никакого выработанного духовного принципа, не доведен был до утрировки как всякое подражание. Если удачному воспроизведению древнего классического искусства в значительной мере способствовали такие гениальные художники, как Приматис, Ле-Ру и другие, то король не хуже их мог создавать планы роскошных замков и великолепно убранных галерей. Даже теперь, идя под руку с Франциской и занятый совершенно иными мыслями, он заметил, что нужно позолотить резьбу из орехового дерева, украшавшую мозаичный свод, чтобы она гармонировала с пестрыми расписанными стенами. Лунный свет скользил по зеркальной поверхности пола необъятной залы, фантастически освещая то горящую саламандру, служившую символическим изображением короля, то богато украшенного слона – олицетворение победы при Мариньяно. Неслышными шагами шли влюбленные по гладкому полу к углублению в стене, где барельеф изображал спящую нимфу. Король остановился и нажал потаенную дверь в стене, которая тотчас же открылась. За нею виднелась небольшая освещенная прихожая, на потолке которой была нарисована Семела, погибающая в пламени Юпитера. Потаенная дверь закрылась за ними; они вышли из прихожей и, сойдя вниз несколько ступеней, очутились в анфиладе освещенных комнат, в которых жила Франциска.