Григорий Распутин. Авантюрист или святой старец - Александр Боханов

Для того чтобы стать в тридцать девять лет директором тайной полиции, надо было обладать способностями незаурядными. Белецкий ими обладал. Он прекрасно понимал, что, заняв одно из ключевых мест в системе Министерства внутренних дел, должен проявлять чудеса служебной эквилибристики, тонко улавливать малейшие изменения настроений среди различных группировок наверху власти. Его должность, позволявшая получать конфиденциальную информацию самого различного свойства, открывала большие возможности. Он старался этим воспользоваться в полной мере.

Распутин, который к моменту занятия Белецким должности директора Департамента полиции все еще являлся неразгаданной шарадой, чрезвычайно его заинтересовал. Необычное Царское распоряжение об охране «этого мужика» лишь умножило интерес. Он знал, что при Курлове проводилось полицейское дознание, но, как быстро установил начальник тайной полиции, его «следов в Департаменте не осталось».

Белецкий решил полностью во всем разобраться и стать хранителем уникальной информации, которая ему, как он не сомневался, пригодится в собственных карьерных видах. В 1912 году полицейское наблюдение за Распутиным возобновляется. Главную же задачу начальник полиции видел не в «охране», а в сборе информации. Сам Белецкий позднее обрисовал свой план, который он и претворял в жизнь.

«Мною с полковником Коттеном был выработан план охраны, сводившийся к командированию развитых и конспиративных филеров (агентов. — А.Б.), коим было поручено, кроме охраны Распутина, тщательно наблюдать за его жизнью и вести подробный филерский дневник, который, к моменту оставления мною должности, представлял собой в сделанной сводке с выяснением лиц, входивших в соприкосновение с Распутиным, весьма интересный материал к обрисовке его, немного односторонне, не личности, а жизни».

Ясное дело, что этот замысел не вытекал из Царского повеления, предусматривавшего только охрану Распутина. Но на закате Монархии воля Иператора не являлась уже для многих должностных лиц непререкаемым законом. Они «делали свою игру». Не составлял исключения и Белецкий.

В соответствии с давней полицейской традицией надо было «заагентурить» осведомителей. Это оказалось непросто. Пришлось специально посылать своего человека для жительства в Покровское. Завербовать же агентов из односельчан Распутина не удалось, так как, по словам Белецкого, «крестьянство местное жило с ним в хороших отношениях, и он многое сделал для своего селения».

Ну, естественно, какой может быть ценный агент, если он находится с «объектом наблюдения» в «хороших отношениях». Не дай Бог, станет посылать «розовые сводки». В Петербурге же ждали совсем иного.

Белецкий задумал составить досье с компроматом, чтобы использовать его в своих видах. И он его составил. Все, что поступало к директору Департамента полиции, в «письменной форме я держал у себя в служебном кабинете и не сдавал в Департамент; и при моем уходе я эти сведения в форме дела оставил в несгораемом шкафу, внеся его в опись, представленную мною H.A. Маклакову, но на другой день, по требованию Маклакова, в числе нескольких других дел, его заинтересовавших, ему сдал и это дело. У себя лично я только оставил копию сводки его (Распутина) образа жизни».

Итак, высшие государственные служащие — Министр внутренних дел и директор тайной полиции — самовольно организуют целую полицейскую акцию, которая длится два года. Мало того, получаемую информацию директор Департамента полиции заносил в особое досье, которое находилось в его личном распоряжении, а после удаления с поста «оставил у себя копию» служебных бумаг. Это просто вопиющий случай служебного самоуправства!

При этом речь шла не о досье на врагов государства, которых в тот момент было более чем достаточно и которых Департамент полиции успешно «разрабатывал». В руководящих органах революционных партий России тайная полиция имела немало «ценных сотрудников». В Департаменте полиции знали не только, о чем говорил и что делал в тот или иной момент лидер большевиков Владимир Ульянов-Ленин в своем эмигрантском далеке. Руководители полиции могли получать надежную информацию о нюансах повседневного времяпрепровождения «пламенных революционеров» вплоть до ежедневных меню. Но вне рамок служебных занятий быт и нравы революционной среды Белецкого не занимали, эти данные он не копировал.

Он собирал материал на человека, которого принимали Венценосцы и которого он, как глава тайной полиции, обязан был лишь охранять. Удивительно, но в близком окружении Распутина не нашлось человека, которого полиции удалось бы «заагентурить». Поэтому информацию получали от тех, кто должен был выполнять функцию охраны. К Распутину был прикомандирован постоянно целый наряд в составе 8—10 полицейских. Филеры поставляли сведения, которые Белецкий собирал, «обрабатывал» и «конфиденциально» показывал премьеру В.Н. Коковцову, Великому князю Николаю Николаевичу, чете Богдановичей и некоторым другим лицам, горевшим желанием «разоблачить Распутина».

Неизвестно, какие именно «факты» были представлены на обозрение сим лицам, но, судя по тому, как опростоволосился Николай Николаевич, можно судить об их откровенной тенденциозности. Когда Великий князь в 1914 году решил провести «решительное объяснение с Ники», то он очень рассчитывал на информацию Белецкого, любезно ему и предоставленную. Встретившись с Монархом, двоюродный дядя стал убеждать Его «изгнать Распутина», который «позорит Династию», подрывает веру в Царя. По словам Великого князя, это «развратник» и «хлыст».

Осталось неустановленным, какие чувства испытал Николай II во время этого разоблачительного монолога; ведь его поносил тот, кто некоторое время назад был самым горячим сторонником старца, но когда дошло дело до «фактов», то тут же возразил. Во-первых, «хлыстовство», твердо заявил Монарх, было опровергнуто расследованием духовной консистории. Что же касается «разврата», то ведь в этот вечер, который, по данным Николаши, Григорий якобы пировал в обществе женщин легкого поведения в ресторане, весь тот вечер Распутин провел вместе с Их Семьей. Николай Николаевич был обескуражен и бесславно ретировался и больше за «надежной информацией» к Белецкому не обращался.

Великий князь Николай Николаевич и его жена «ненаглядная Стана» (Анастасия) последние годы просто люто ненавидели не только Распутина, но и Императрицу. Великий князь даже не стеснялся прилюдно делать публичные заявления такого рода, на которые другие ненавистники не осмеливались. Вот образчик его размышлений в Ставке в 1915 году, сохраненный для потомства протопресвитером отцом Георгием Шавельским: «В Ней — все зло. Посадить бы Ее в монастырь, и все пошло бы по-иному, и Государь стал бы иным». Эти слова не какой-нибудь генеральши Богданович, а члена Династии!..