Карл Смелый - Вальтер Скотт

— Рыцари, вельможи, дворяне и почетные граждане! — сказал он. — Вы все видели, хорошо ли я исполнил приговор высшего правосудия, и я прошу вас засвидетельствовать, что казнь совершена мной одним ударом, без промаха и без повторения.

Рукоплескания опять раздались.

— Да здравствует мастер Штейнернгерц!.. и да исполняет он всегда свою обязанность над тиранами!..

— Благородные друзья, — сказал палач с низким поклоном, — я имею сказать вам еще одно слово и произнесу его с гордостью. — Упокой Господи душу храброго рыцаря Арчибальда фон Гагенбаха. Он был покровителем моей юности и вождем моим на пути чести. Восемь степеней прошел я к свободе и к званию дворянина, срубив по его воле и приказанию головы восьми рыцарям и дворянам, девятый же шаг к этой цели сделал я, срубив голову ему самому, за что в знак благодарности я отслужу панихиду за упокой души его, заплатив за то из кошелька с золотом, который он дал мне час тому назад. Дворяне и благородные друзья, которых я могу теперь считать за равных себе, Ла-Ферет лишился одного дворянина и приобрел другого. Да упокоит Матерь Божья умершего рыцаря Арчибальда Гагенбаха и да благословит и дарует успех Франциску Штейнернгерцу фон Блутакеру, теперь по всем правам свободному и благородному.

При этих словах, вынув перо из шляпы покойника, которая, орошенная его кровью, лежала подле тела на эшафоте, он воткнул это перо в свою собственную красную шапку. Толпа вновь осыпала его рукоплесканиями, одни из одобрения, а другие в насмешку над таким странным превращением.

Арнольд Бидерман наконец получил способность говорить, которой он, от чрезвычайного изумления, совсем было лишился. Впрочем, все это произошло с такой быстротой, что ему невозможно было воспрепятствовать случившемуся своим вмешательством.

— Кто осмелился устроить это кровавое позорище? — вскричал он с негодованием. — И по какому праву оно произведено?

Молодой человек в великолепном синем платье взялся отвечать ему:

— Вольные граждане Базеля последовали в этом примеру отцов швейцарской свободы; тиран Гагенбах пал по тому же праву, по которому умер тиран Геслер. Мы терпели, пока чаша не наполнилась, но долее не могли терпеть.

— Я не говорю, что он не был достоин смерти, — возразил Бидерман, — но вы должны были бы щадить его до тех пор, пока воспоследует на то воля герцога.

— Что вы нам говорите о герцоге? — вскричал Лоренц Нейнперг, тот самый синий всадник, которого Артур видел на тайном сборище базельской молодежи вместе с Рудольфом. — Что вы нам говорите о Бургундии? Мы не ее подданные. Император, наш единственный законный государь, не имел права отдавать в залог Ла-Ферет, принадлежащий Базелю, не обидев этим наш вольный город. Он мог только уступить с него доходы, и если предположить, что он это сделал, то долг вдвое уже заплачен благодаря налогам этого притеснителя, получившего должную кару. Но продолжайте путь ваш, ландеман Унтервальденский! Если поступок наш вам не нравится, то отрекитесь от него при подножии престола герцога Бургундского, но сделав это, вы отречетесь от памяти Вильгельма Телля, Штауфахера, Фюрста и Мельхталя, отцов швейцарской свободы.

— Вы правы, — сказал Бидерман, — но время дурно выбрано. Терпение исцелило бы ваши бедствия, которых никто сильнее не чувствует и избавить вас от которых никто так пламенно не желает, как я. Но ты, безрассудный юноша! Ты забыл скромность, приличную твоему возрасту, и повиновение к старшим. Вильгельм Телль и товарищи его были люди пожилые и опытные, супруги и отцы, имевшие право заседать в совете и действовать по своему усмотрению. Довольно! Предоставляю старейшинам и Сенату вашего города одобрить или осудить ваши поступки. Но вы, друзья мои, — ты, бернский знаменосец, ты, Рудольф, а больше всех ты, Николай Бонштетен, товарищ мой и приятель, — почему вы не взяли этого несчастного под свое покровительство? Этим вы доказали бы герцогу Бургундскому, что мы оклеветаны теми, которые возглашают, будто бы мы ищем предлога с ним поссориться или возбуждаем к мятежу его подданных. Теперь все эти предубеждения утвердятся в уме людей, которые естественным образом более склонны к дурным, чем к благоприятным для нас заключениям.

— Так же верно, как то, что я питаюсь хлебом, любезный кум и сосед, — отвечал Бонштетен, — я именно хотел сделать то, что ты говоришь, и собирался было идти на помощь к Гагенбаху, как именно в это время Рудольф Донергугель напомнил мне последний приказ твой оставаться на месте и предоставить базельцам отвечать за их поступки. Уж, конечно, — сказал я тогда про себя, — мой друг Арнольд лучше всякого из нас знает, что прилично делать.

— Ах, Рудольф, Рудольф, — сказал Бидерман, посмотрев на него с недовольным видом, — не стыдно ли тебе было так обмануть старика!

— Обвинение в обмане для меня очень тяжко, господин мой, — отвечал Рудольф с обыкновенной своей почтительностью, — но от вас я могу все перенести. Скажу только, что, будучи членом этого посольства, я обязан мыслить и объявлять мое мнение, особенно же в отсутствие того, который по уму своему в состоянии руководить и управлять нами.

— Ты всегда сладкоречив, Рудольф, — возразил Бидерман, — и надеюсь, что намерения твои так же чисты. Однако бывают минуты, в которые я не могу в них не усомниться. Но оставим споры и дайте мне совет, друзья мои. Однако прежде пойдем в церковь и возблагодарим Бога за избавление нас от убийства, а потом рассудим о том, что нам делать.

Бидерман впереди, а за ним по старшинству все его товарищи двинулись в церковь Св. Павла. Это дало случай Рудольфу, как младшему, пропустить всех вперед себя и, подозвав старшего сына Бидермана, Рюдигера, шепнуть ему на ухо, чтобы он постарался удалить поскорее двух английских купцов.

— Отправь их, Рюдигер, если возможно по-дружески, но только не медли. Отец твой как будто заколдован этими английскими торговцами; а нам с тобой, любезный Рюдигер, известно, что таким людям негоже давать указания свободным швейцарцам. Собери как можно скорее отнятые у них вещи или хотя бы то, что из них осталось, и пусть они с Богом отправляются.

Рюдигер кивнул головой в знак согласия и пошел предлагать свои услуги Филипсону, дабы ускорить его отъезд. Он нашел благоразумного купца столько же расположенным удалиться от смятения, царствующего в городе, сколько Рудольф и Рюдигер заботились о том, чтобы поскорее его спровадить.

Он только желал получить обратно ящичек, отнятый у него Гагенбахом, и Рюдигер тотчас принял меры, чтобы отыскать его; на успех в этом деле тем более можно было надеяться, что швейцарцы, вследствие простоты своих нравов, не могли знать настоящей цены находившегося в ящичке ожерелья. Немедленно обыскали не только тело казненного Гагенбаха, у которого не нашлось драгоценного ящичка, но и всех тех, которые к нему приближались во время казни или которых считали пользовавшимися его доверием.

Молодой Филипсон охотно бы ускользнул на несколько минут, чтобы проститься с Анной Гейерштейнской. Но ее серое покрывало не показывалось больше в рядах швейцарцев, и надо было полагать, что в суматохе, последовавшей за казнью Гагенбаха, и в то время, когда посольство отправилось в церковь, она удалилась в один из соседних домов. Окружавшие ее солдаты, не удерживаемые более присутствием своих начальников, рассеялись, одни для отыскания сокровищ, отнятых у англичан, другие для того, чтобы принять участие в пиршествах победоносной базельской молодежи и жителей Ла-Ферета, которые так охотно приняли их в свой город.

Все они кричали, что в город Ла-Ферет, так долго считавшийся уздой соединенных швейцарцев и преградой для их торговли, необходимо поставить гарнизон для защиты от притеснений герцога Бургундского и его военачальников. Весь город предавался необузданному веселью, и между тем как граждане оспаривали друг у друга честь угощать швейцарцев, молодые люди, составлявшие стражу посольства, в своем торжестве старались воспользоваться обстоятельствами, которые так неожиданно переменили в гостеприимство столь вероломно приготовленную против них засаду.

В этой суматохе Артуру нельзя было покинуть своего отца, несмотря на желание иметь несколько минут собственно для себя. Печальный посреди общего веселья, он остался при отце, помогая ему укладываться и навьючивать на лошаков тюки и сундуки, которые честным швейцарцам удалось отыскать после смерти Гагенбаха. Старику Филипсону стоило большого труда уговорить этих честных людей, чтобы они согласились принять награду, которую англичанин предложил им из оставшихся при нем наличных денег и которую по простоте своей они считали гораздо ценнее того, что они ему возвратили.

Это продолжалось около десяти или пятнадцати минут, как вдруг Донергугель, подойдя к старому Филипсону, вежливо пригласил его идти с ним в совет начальников посольства швейцарских кантонов, который, по словам Рудольфа, желал воспользоваться опытностью Филипсона для разрешения некоторых вопросов относительно того, как им поступить в столь непредвиденных обстоятельствах.