Кружево-2 - Ширли Конран

Абдулла поискал глазами принца Хасана. Мальчик никогда не жаловался и покорно исполнял необходимые ритуалы, но покорность, с точки зрения Абдуллы, не входила в число королевских добродетелей. И хватит ли у Хасана воли заставить подчиниться себе людей, таких, как те, с кем он сидел сейчас рядом?

Абдулла не любил племянника. После смерти своего обожаемого сына он вообще никого не любил и никому не верил. Он целиком посвятил себя стране, проблемам своего народа, своей армии. Его мать умерла во время родов, и всю жизнь в сердце Абдуллы ныла рана этой утраты. Убийство отца вызвало в нем лишь холодную ярость. Осознание постоянной опасности, грозящей ему самому, привело его к мысли, что ему не стоит связывать себя крепкими узами ни с кем.

Абдулла торжественно восседал на одном из ковров, которыми был устлан шатер, и, хотя голова его держалась абсолютно прямо и неподвижно, глаза бегали по сторонам.

Мальчики в белых халатах внесли серебряные подносы с рисом и кусками баранины, зажаренными здесь же, на костре, перед входом в шатер. Восемь человек скрестив ноги сидели возле каждого подноса, брали с блюда кусочки баранины и макали их в чашу с йогуртом, отправляя в рот вслед за тем шарики риса.

За ними последовали подносы с канафой – сладкими пирожками с белым козьим сыром и горячим сиропом. Потом раздались звуки кларнета, флейты и барабанная дробь – прелюдия к танцам и национальным песням с их неизменным, не подлежащим никаким веяниям ритмом.

Генерал Сулейман Хакем перехватил взгляд Абдуллы и чуть заметно ему кивнул. Он был готов начать церемонию представления племени принца Хасана. Глядя на этого человека с худым жестким лицом, Абдулла думал о том, как странно, что они вместе с Сулейманом проходили курс в военной академии в Сандхерсте. Вместе сидели за длинными, отполированными до блеска столами под светом хрустально-серебряных канделябров, вместе переезжали на велосипедах из одного учебного корпуса в другой и вместе в тяжелых кованых сапогах маршировали на бесконечных парадах. Вместе они познавали премудрость командования пехотным батальоном, вместе, одетые в камуфляжную форму, бросались в реки и прыгали с парашютом. Оба они были признаны лучшими наездниками и лучшими стрелками, в чем не было ничего неожиданного: ведь у себя в пустыне они только и делали, что скакали верхом и стреляли. Оба могли на полном скаку попасть в крыло куропатки, как, впрочем, мог это сделать и любой мужчина, сидящий рядом с ними в шатре. И неожиданно Абдулла остро ощутил, что его жизнь на Западе и на родине – это два совершенно разных, почти несопоставимых друг с другом этапа.

Когда Абдулла поднялся, музыка смолкла, и он начал произносить свою ритуальную речь, прося у Хакемского племени поддержки для себя, наследника и всей правящей династии. Потом он попросил подняться Хасана. Мальчик встал, но тут же глаза его замутились, и он как подкошенный упал на ковер.

Голоса присутствующих слились в одном тревожном крике. Генерал Сулейман поднял мальчика на ноги, но тот бессильно повис на нем. Принц был без сознания, его лицо стало белее полотна. Абдулла внешне оставался совершенно спокойным. Он невозмутимо попросил Сулеймана отвести мальчика в женский шатер.

В течение десяти минут все присутствующие в шатре оставались неподвижными, пока наконец не вернулся генерал Сулейман и не сообщил королю, что принц потерял сознание, по всей видимости, из-за усталости от бесконечных переездов и торжественных церемоний последнего месяца.

Последовал всеобщий вздох облегчения.

Абдулла омыл руки над специальной серебряной чашей, лицо его по-прежнему выражало полнейшее спокойствие, и никто из бывших рядом с ним не мог догадаться, как глубоко он был на самом деле взволнован. Принц Хасан бесконечно болел в Порт Регисе, английской школе, где он учился. Либо ребенок пал жертвой медленно действующей отравы, либо он изначально, по природе своей, не годился для трона.

Стоял жаркий июньский день. Солнце нещадно палило, почти расплавляя асфальт. Вдоль трека прогуливались жандармы, отгоняя самых усердных болельщиков от гоночной полосы. Крики людей, сигналы автомобилей раздавались по всей округе, пока участники гонок подруливали к старту. Расположившаяся на одной из трибун возбужденная группа болельщиков радостно размахивала черным флагом «Игл моторз».

– Где же Грегг? – Максина изо всех сил вглядывалась в клубящееся дымом пространство, но не могла найти на старте «спеар» и ее водителя.

Лили выскочила из зрительской ложи и побежала к механикам «Игл моторз», которые сгрудились вокруг «спеар».

– Чудовищная жара, – обернулся к ней Грегг, стараясь перекричать рев стартующих машин. – Мы можем потерять круг: дроссель полетел к чертовой матери!

Лили смотрела, как, подобно лошадям, в нетерпении застыли на линии старта машины и как потом, в нарастающем темпе крещендо, они вступают в гонку. Автомобили уже завершали первый круг, когда «спеар» нырнула наконец на трек.

К концу второго часа машина Грегга шла десятой.

– Боже, как она хороша! – победоносно прокричал он, выскакивая из кабины и уступая место сменщику.

– Кто лидирует? – крикнула Лили. В какофонии звуков и красок она не могла сама уследить за ситуацией на трассе.

– Наннини в своей «ланче», – успел ответить Грегг, прежде чем «спеар» с его напарником за рулем помчалась дальше, срезая нос зеленому БМВ.

Пятью минутами позже «канон порше» потерял контроль и столкнул с трассы «ротман порше», который, впрочем, через пять минут уже мчался в потоке других машин, хотя лидерство было утеряно.

К четвертому часу «спеар» шла шестой. У нее разболталось колесо, которое механики сменили за двадцать пять секунд.

– Поняла теперь, зачем нужно так много запасных частей? – проговорил Грегг, занимая место в кабине водителя.

Первый раз в жизни Лили почувствовала, что чья-то безопасность может так ее волновать. Гонки казались ей уже не утомительными, но и не увлекательными – они пугали ее.

Она не чувствовала ничего, кроме отчаянного страха за Грегга, когда увидела, что «Мазда 717» на мгновение словно прилипла к «спеар», и потом обе машины разлетелись в разные стороны.

К исходу пятого часа оба «астона» сошли с дистанции и Грегг был уже вторым, уступая только «порше».

Вдруг в репродукторе, установленном позади трибун, отчетливо прозвучало имя Грегга.

– Что случилось? – прокричала Лили Чарльзу.

– Он лидирует, «порше» сошел с дистанции!

Но Грегг знал, что за ним мчатся еще восемь «Порше 956» и что благодаря отличным немецким конструкторам эта марка обычно бывает первой на длинных дистанциях. А на гонках в Ле-Ман зачастую случалось так, что, даже не успев сойти с трассы, машины буквально разваливались на части – не выдерживали ни металл, ни резина, ни пластик. Только самые крепкие переживали Ле-Ман.