Современная венгерская проза - Магда Сабо

Когда они пересекали Дорож, Иза, опустив голову, молчала. Домокош проехал через комплекс, задержал взгляд на нарядном, сверкающем корпусе водолечебницы, не подозревая, что перед ним. Дорож теперь причинял Изе двойную боль: из-за Антала и из-за матери. Как она, бедняжка, встречала ее здесь: с раскрасневшимся, разгладившимся лицом, с сияющими своими молодыми глазами, как махала, бежала к ней! Все это было так недавно — и вот ее уже нет. «Где они, те, кто умер? — подумала Иза. — Куда делся отец? Где мать?» И тут же устыдилась своих странных мыслей. Кто-кто, а уж она-то прекрасно знала, что за ненадежная конструкция, что за непрочная и скоропортящаяся субстанция человеческое тело, которым она занималась день за днем. Куда деваются мертвые… Да никуда. Источник бурлил теперь в гроте из какого-то красного камня, стеклянная его крыша ослепительно сверкала под косыми лучами осеннего солнца; источник окружен был бетонным кольцом, любопытные, стоя на нем, заглядывали в самое жерло. Когда-то здесь бегал Антал, его босые мальчишечьи ноги вязли в обжигающем иле.

Родной город Изы мало напоминал ту картину, что сложилась в воображении Домокоша по рассказам старой. Главная улица была точь-в-точь как любая из оживленных столичных улиц, магазины и лавки мало чем отличались от пештских. Многократно повторенные плакаты возвещали о всевенгерском съезде агрономов.

«Показывай дорогу», — сказал ей Домокош, когда они добрались до площади Кошута, и это тоже было противоестественно — говорить, где повернуть направо, где налево, ехать по улицам ее детства, в городе, который так изменился со времен детства и все же остался тем же самым. Домокош видел, как задрожали вдруг ее губы, когда они повернули у какой-то большой школы и в конце проулка Буденц показалась улица, куда они ехали. Он взглянул на ворота дома под номером 20, дома, где Иза жила когда-то; но она вышла немного дальше, у следующих ворот, и принялась с нетерпением дергать звонок. Никто не появлялся, ворота были заперты. Минута, пока он стоял рядом с Изой, читая убогую вывеску «Маргит Хорн, изготовление епитрахилей» и слушая звяканье колокольчика, так не вяжущееся с их настроением, — минута эта надолго осталась в его памяти. Спустя годы, думая об Изе, он вспоминал ее лицо, осунувшееся, тревожное, напряженное, видел, как она встает на цыпочки, чтобы достать до высоко, от ребятишек, подвязанного шнурка и дергает, дергает его, словно веревку набатного колокола.

Гицы не было дома; им пришлось пойти к соседним воротам.

Ворота были открыты. «Сейчас я увижу, — думал Домокош, — этого человека. Какое впечатление он произведет на меня? Будет ли мне неприятен?»

Антал ему понравился с первой минуты. Понравилась уверенность, исходившая от его приземистой сильной фигуры, его густые брови, большой рот. Лицо, в которое смотрел Домокош, трудно было назвать красивым, но оно привлекало добротой и открытостью, сразу бросающимися в глаза. Антал выглядел более удрученным, чем Иза, под глазами темнели круги, лицо выдавало усталость: должно быть, он не спал эту ночь.

— Я не знал, что вы приедете вдвоем, — сказал он, и в словах его не было никакой двусмысленной интонации; мол, вижу вас насквозь, знаю, почему вы вместе, — В гостиницу вам попасть не удастся, я звонил туда, сейчас начинается какой-то конгресс, Минсельхоз три недели назад забронировал все номера. Но Деккер предложил свою комнату, один из вас остановится там, другой у меня. Мама…

Иза смотрела на него, словно не слыша, что он говорит. Антал умолк.

Домокош, что бывало с ним редко, разглядывал человека просто из любопытства. Он наблюдал постоянно, копил в себе, раскладывал по полочкам увиденное, но на этот раз ничего подобного не было. Он смотрел на Антала просто как человек, не как писатель.

Слова «Бальзамный ров» ничего ему не сказали, и он никак не мог себе уяснить, почему старую нашли там ночью, упавшей с лесов строящегося здания. Как скуп на слова этот Антал, думал Домокош, упорно говорит «умерла» и ни разу «несчастный случай», а ведь это был, очевидно, несчастный случай, иначе с чего бы она оказалась в недостроенном жилом квартале.

— Бальзамный ров… — повторила Иза. Она разглядывала свои перчатки; голос и глаза ее были совершенно пустыми.

Антал рассказывал, как он забрал к себе старую, как они вместе поужинали, как затем он оставил ее одну, как они искали ее у Гицы, у учительницы, у Кольмана, у всех, к кому она могла бы пойти в тот туманный вечер, и как объясняли себе поначалу неожиданное исчезновение старой тем, что ее, должно быть, одолели воспоминания, и она убежала от них на улицу. У Изы напряглась спина, она прислонилась к спинке стула. Как выяснилось, Антал затем все же позвонил в полицию, оттуда им и сообщили часов в одиннадцать вечера, что мама нашлась, «скорая помощь» увезла ее в клинику. «Что это за множественное число? — думала Иза. — С кем он был?» По словам сторожа, ничего бы и не случилось, если б старая не испугалась пьяного, сначала она тихонько сидела, о чем-то все думала, поворачивая колесо колодца. Вечером был туман, необычайно густой, сторож не видел, куда она скрылась.

Домокош не переставал наблюдать даже сейчас, жалея старую и Изу. Эти детали: туман, какой-то колодец, место со странным названием, размахивающий руками пьяный… Какая причудливая картина! Иза не поднимала глаз; Антал проглотил слюну.

— Завтра тебе придется пойти в полицию, — сказал он Изе. — Ничего не поделаешь… А ты заночуешь, конечно, у меня?

Он спросил это у Домокоша, которому показалось вполне логичным, что он остается здесь; он даже был рад этому. Но Иза вдруг резко запротестовала. Нет-нет, пускай Домокош идет к Деккеру, а здесь она будет ночевать. Она говорила почти в истерическом тоне, высоким, повелительным голосом. Антал взглянул на нее и опустил глаза; у него были по-детски длинные и густые ресницы, лежавшие на щеках черными полукружиями. «Не хочет, чтобы мы оставались вдвоем, — думал Домокош, — чтобы я говорил с Анталом. Но почему?» Он пытался осознать, что для него означает тот факт, что Иза будет ночевать у бывшего мужа, и с удивлением констатировал: ничего. Практически ничего; разве что немного завидует ей: он сам бы остался здесь с удовольствием. Он так давно хотел познакомиться с настоящим врачом, с этаким эскулапом, который всерьез полагает, что болезни можно лечить.

Антал, судя по всему, не был в восторге от решения Изы, но возражать не стал. Он сказал, что проводит Домокоша к Деккеру; в клинике ему дадут поужинать, принесут прямо в комнату; Иза, очевидно, поужинает здесь. Пока он не вернется, пусть она никого не впускает, если хочет покоя. У Гицы, правда, есть свой ключ, так что пусть Иза закроет дверь на засов.

Домокош, уходя, поцеловал Изу на глазах у Антала. Она сама удивилась, насколько холодной оставил ее этот поцелуй. Она слышала, как они закрывают за собой дверь прихожей, слышала, как запрыгал по двору Капитан; от этого сердце ее заболело особенно сильно. За окнами зазвучали оживленные голоса мужчин, в интонациях чувствовалась вспыхнувшая внезапно симпатия. «Со мной он никогда так не говорил», — подумала Иза о Домокоше.

Теперь она жалела, что отказалась ночевать в клинике, — хотя представить, что ей пришлось бы провести ночь под одной крышей с останками матери, было столь же невыносимо, как и допустить, что Антал и Домокош будут дружески беседовать, может быть, до самого утра. Потом она успокоилась немного и даже пожала плечами, презирая себя за слабость, за то, что не посмела пойти к Деккеру, оставить мужчин вдвоем. Что может Антал рассказать о ней Домокошу такого, что она хотела бы скрыть от него? Она никогда не скрывала правду, Домокош и так знает, что это Антал ушел от нее, а не она. Лучше б они оставались здесь, а она бы сейчас шагала к клинике, вдыхая горькие запахи парка.

Теперь остается ждать, пока все оживет здесь вокруг, пока заговорят немые предметы. Такие вот сумерки, непрочные, зыбкие, подсвеченные изнутри, когда в домах уже топят печи, а на дворе к вечеру пахнет морозцем, Винце называл золотыми. Вещи вокруг, и новые, приобретенные Анталом, и старые, сохранившиеся от родителей, были почти ощутимо живыми. Черная полированная горка стала шкафчиком с баром; открыв его, она увидела внутри толстую, смешную отцовскую кружку. «Бальзамный ров, — устало думала Иза. — Наваждение какое-то!»

Она не могла усидеть на месте. Выйдя в другую комнату, спальню Антала, посмотрела его книги; у него стало вдвое больше книг, чем в то время, когда они были женаты. Сегодня, конечно, она будет спать не здесь, а в большой комнате, где они жили когда-то вместе. Если бы Антал не забрал старую к себе, если бы не боялся, что у Гицы она простудится… Но Антал всегда был сентиментален. Уж лучше бы она простудилась: хотя бы осталась жива.

Она вышла в прихожую. Палка Винце, его табачное сито висели возле кованых крючков вешалки, из материного настенного кармана с вышитыми крестиком словами «Мир и благословение» торчали забавные пластмассовые щетки в крапинку. Она открыла дверь в их бывшую с Анталом комнату, нашарила на стене выключатель.