Падшая женщина - Эмма Донохью

— Лягнула его?

— Нет-нет. Просто переступила и поставила копыто прямо ему на ногу. А он был без башмаков. — Миссис Джонс видела описанную сцену так ясно, словно это была цветная картинка в книге. Блестящие гладкие коричневые бока лошади, ярко-алое пятно на снегу. — И размозжила ее в кашу.

— Уфф! — Мэри скривила губы.

Миссис Джонс сложила руки.

— И вскоре нога почернела, что твой башмак, честное слово, и начала гнить. На следующий день до колена, еще через день — до самой ляжки. — Она показала это на своей юбке.

— Разве это происходит так быстро?

— Не успеешь оглянуться. Словно плесень на фруктах, — с удовольствием добавила она. — Так вот. Дай Барбер пришел к ним, чтобы отрезать ногу, но мать Томаса — очень хорошая женщина, была нашей соседкой, — мать Томаса заявила: «Убери свою пилу. Мой мальчик умрет со всеми своими членами в целости и сохранности». Мы слышали это своими ушами. — Миссис Джонс прищурилась и вдела в иглу новую нитку. Глаза у нее были уже не те, что раньше.

— И что же было дальше? — Мэри вытянула перед собой затекшую руку.

— Томас лежал в постели. «Послушай-ка, мать! — гаркнул он так, что слышала целая улица. — Я не собираюсь умирать — не так скоро. Принеси мне топор, и я сам отрублю эту проклятую ногу».

Мэри с подозрением глядела на хозяйку. Уже не первый раз миссис Джонс замечала у нее этот недоверчивый взгляд. Откуда он мог взяться у столь юного существа? Должно быть, Лондон ожесточает людей.

— И вот что я тебе скажу, Мэри. Сроду я не слышала такого ужасного звука, как звук той пилы.

— Так, значит, мистер Джонс сам отпилил себе ногу?

Миссис Джонс покачала головой:

— Нет, это сделал Дай Барбер, своей пилой. Он напоил Томаса джином, но бедный мальчик все равно кричал, хоть и был в беспамятстве. Никто из нас на Бэк-Лейн в ту ночь и глаз не сомкнул.

Мэри нахмурилась.

— Так вы жили на Бэк-Лейн? — с любопытством спросила она.

К чему притворяться, подумала миссис Джонс. От слуг все равно ничего не скроешь, это давно всем известно.

— Да, — согласилась она. — Мы с Томасом оба выросли там, дверь в дверь.

Она отметила, как Мэри размышляет над тем, что только что услышала. В такие минуты у нее бывало точь-в-точь такое же задумчивое выражение лица, как у Сью Рис.

— Но что же было дальше с ногой?

— Они обмакнули обрубок в соленую воду, и все зажило начисто — словно бы локоть. Через месяц мальчик уже прыгал по улице, будто одноногий петушок. — Миссис Джонс улыбнулась.

В молчании они подрубили еще один фут отделанного рюшами шелка. Миссис Джонс набрала в грудь воздуха и выдохнула, отгоняя усталость.

— Выходит, он не умер, несмотря на все страхи его матери, — заметила Мэри.

— Нет, слава Создателю. — Миссис Джонс рассмеялась. — Иначе где бы я сейчас была?

— Здесь.

Миссис Джонс уставилась на Мэри. Иногда эта девочка говорила очень странные вещи.

— В Монмуте — может быть, не стану спорить. Но я не была бы миссис Джонс.

— Что, если бы вы вышли замуж за Неда Джонса, пекаря? — лукаво спросила Мэри.

— И в самом деле! — Миссис Джонс рассмеялась и ткнула ее в бок. — Но тогда я была бы другая миссис Джонс, не так ли? По самые брови в муке… ты бы меня и не узнала. — Отчего-то ей и самой понравилось это воображаемое лицо — неузнаваемое, белое как мел. Ее игла заходила еще живее.

Если бы кто-то увидел их вместе, вдруг подумала миссис Джонс, то принял бы их за подруг или за мать и дочь. Она знала, что ей недостает строгости в обращении со слугами. Не то чтобы она не понимала, как следует себя вести. Все книги для хозяек предупреждали, как важно избегать любых проявлений панибратства, а в романе, который она сейчас читала, говорилось как раз о том, как опасно заводить дружбу с теми, кто ниже тебя по положению. Стоит только раз допустить чрезмерно дружелюбный или вольный тон, и это приведет к дерзости. Героиню, кстати, в итоге скомпрометировал некий герцог.

Но что же она могла поделать? Миссис Джонс забывала обо всех советах и предостережениях, когда они с Мэри садились рядом и принимались за шитье. Да, у девочки не было ни гроша за душой, потому что ее никчемный отец умер в тюрьме, ничего не оставив дочери, но разве не была она дочкой Сью Рис? Разве не умела она читать, и писать, и сводить счета — даже лучше своей хозяйки, если уж на то пошло? Миссис Джонс поерзала на стуле. Как же странно, внезапно подумала она. Джейн Ди, выросшая на Бэк-Лейн и бегавшая в детстве без башмаков, теперь являлась госпожой дочери своей лучшей подруги. Как причудлива бывает судьба, как непредсказуемы ее взлеты и падения! Невозможно хоть чуть-чуть не сблизиться с этой девочкой, когда работаешь бок о бок с ней над одним и тем же куском шелка, который шелестит и колышется, словно живой.

— А она все еще болит?

Неожиданный вопрос вывел миссис Джонс из раздумий. Мэри, отодвинув оборку на рукаве, разглядывала свой локоть.

— Нога? Нет. Только иногда зудит в мороз. Томас всегда говорит: то, что он потерял ногу, — это только к лучшему.

— К лучшему? — с ужасом переспросила Мэри.

Как объяснить это пятнадцатилетней девочке, с нетронутым телом и неповрежденной душой, перед которой расстилается целая жизнь, словно один бесконечный праздник?

— С ним уже случилось все самое худшее, — тихо сказала она. — Ему больше нечего бояться.

Побег из города, однако, пришлось отложить. При каждом удобном случае Мэри донимала мистера Джонса расспросами о Бристоле, где он учился ремеслу. Он утверждал, что это самый большой город после Лондона, — не то чтобы он при этом видел Лондон, но исходя из всего, что она услышала, Мэри сделала вывод, что на самом деле Бристоль мало чем отличается от Монмута. Она попробовала разузнать у Дэффи о ближайших городах, до которых можно добраться за пару дней, но получила только лекцию об истории их основания и развития, начиная от времен Римской империи и до наших дней, и список того, чем они торгуют. Все это звучало довольно жалко. Если уж нельзя вернуться в Лондон, подумала Мэри, — к Цезарю и его ножу, — то лучше остаться на прежнем месте. Сидеть тихо, есть, что дают, и зарабатывать деньги.

Просыпаясь среди ночи, она успокаивала себя тем, что оглядывала комнату на чердаке. По крайней мере, у нее есть место в кровати, а не просто соломенный тюфяк. По крайней мере, одеяло не кишит блохами. В стенах нет дыр, через которые свищет ветер. Никто не барабанит кулаками в дверь, требуя платы. Она держит себя в чистоте, никто до нее не дотрагивается. Мэри лежала на кровати и представляла себе самое худшее, что было в Лондоне, чтобы ощутить хоть какую-то благодарность судьбе. Здесь, на Инч-Лейн, она может смотреть на луну сквозь окно, вместо того чтобы подставлять лицо ее холодным лучам в тупике за Крысиным замком… где все еще сидит Куколка, синяя и начинающая разлагаться, теперь, когда пришла оттепель.

Мэри перевернулась на другой бок. Спиной она ощущала ровное тепло Эби. Нет, она не будет думать о Куколке. Что прошло — то прошло, и нечего об этом вспоминать.

Эби была в том странном состоянии между сном и бодрствованием, когда до нее донесся голос лондонской девчонки.

— Эби, — прошипело где-то у нее над ухом. — Ты спишь?

Эби услышала, как она заворочалась и взбила подушку.

— Я не могу уснуть. Слишком устала.

Эби застонала и уткнулась лицом в одеяло.

— Мне кажется, Джонсы не должны так с тобой обращаться, — заметила Мэри.

Эби чуть приподняла голову с подушки, как черепаха, и немного подумала. Не только над тем, что было сказано, но и зачем это было сказано.

— Одна моя подруга, — продолжила Мэри, — всегда говорила: «Никогда не расставайся со своей свободой».

Эби поразмыслила и над этими словами.

— Ты знаешь, что такое свобода? Когда принадлежишь только сама себе?

— У меня никогда не было, — сказала наконец Эби.

— Не может быть, — нетерпеливо возразила Мэри. — Что было до того, как тебя продали в рабство? Когда ты была маленькой и жила в Африке?

Эби потянулась.

— Нет, — медленно сказала она. — Тогда я принадлежала королю.

— Какому? Королю Георгу?

— Нет. Нашему королю. Я, и моя мать, и многие, многие, сотни, женщины, дети — мы все принадлежали королю.

— Как? — поразилась Мэри. — Ты была рабыней даже там, в Африке?

Эби неловко пожала плечами.

— М-м-м… это была семья. Он был отец.

— Так, значит, твой отец держал тебя в рабстве?

Ничего не понимает, подумала Эби и зевнула.

— Была неплохая жизнь. Мало работы, много еды.

— Но он продал тебя белым?

Эби спрятала нос в подушку. Об этом она вспоминать не любила.

— Было нужно оружие, — приглушенно выговорила она.

Тишина длилась так долго, что она начала проваливаться в сон, но Мэри Сондерс заговорила снова: