Дорога в декабре (сборник) - Захар Прилепин

– Егор, сосчитал? – спрашивает меня Куцый и вновь повторяет всем, не дождавшись моего ответа, которого и не могло быть. – Через овраг будем уходить, ребятки! Через овраг!

Я еще раз смотрю вокруг, начинаю считать, несколько раз сбиваюсь, вычитаю Шею и Язву… Тельмана… Черткова… уехавшего Кизю… Кеша! Где Кеша? На чердаке, Кеша на чердаке. Снова сбиваюсь…

«Сейчас мы отсюда выйдем, и все кончится! Господи, помилуй, Господи! Прости меня, Господи! Я больше никогда, никого, никогда!»

Астахов делает еще один выстрел.

– Пошли! – ревет Семеныч.

«Надо забежать за Кешей, надо забежать… Он давно не откликается по рации».

– Скворец! Будь со мной! – кричу я. – Надо Кешу забрать с чердака!

Тупой бестолковой гурьбой бежим по коридору, куда только что влепил два заряда Астахов, зачищая нам путь. Те, что бегут впереди, стреляют…

Посреди коридора сквозная дыра в полу – первый выстрел Астахова разворотил, проломил пол.

Дыру обегают, кто-то бросает туда, на первый этаж, гранату.

Заглядывают в комнаты, в нескольких лежат убитые наши пацаны.

– Егор! Погоди! – зовет меня Скворец.

Он забегает в комнату, где я отлеживался, прибитый кирпичом. Вбегаю за Саней. Сплевываю кислую, горькую, поганую слюну. Это глупо, что Скворец пошел к тому парню, раненому, которого он забрасывал тряпьем. Бля, это глупо, Скворец! У парня нет лица, ему в упор отстрелили всю башку, чего ты идешь на него смотреть? чего ты хочешь увидеть? чего ты тянешь за мои нервы? может, когда мы уходили, он уже был мертвый?

Я молчу, глядя в спину Скворца. У меня дергается веко.

Скворец разворачивается, идет мимо меня, не видя меня.

Я хватаю его за грудь левой рукой, рывком прижимаю к стене.

– Саня! – ору я. – Мне на хер это не надо, понял? Так вышло! Чего ты сам не унес его на шее? Так вышло!

Саня бьет меня по руке, освобождаясь. Вырывается, уходит.

Подбегаю к окну, даю длинную очередь в густой, мутный, безвкусный дождь, в полумрак… Рожки пустые, выбрасываю их с силой на улицу. Присоединяю, вытащив из второй разгрузки, полный рожок.

Выхожу в коридор. Иду туда, где толпятся сырые спины, грязные затылки, грязные руки, сжимающие горячие автоматы.

Несколько человек бестолково палят из автоматов вниз, в пролет лестницы, пытаясь очистить проход, чтобы нам спуститься на первый этаж и вырваться в овраг, чтобы уйти отсюда, убежать.

Астахов бросает пустую «трубу» вниз – у него больше нет зарядов.

– Патроны есть? – спрашивают у меня несколько человек.

Я не отвечаю, пустой, никчемный, никакой, прохожу мимо.

Нет патронов, нет патронов, нет. Есть, но мало. Не дам.

Бегу по лестнице вверх, на чердак.

На чердаке полутьма, сырая затхлость. Кеша лежит спокойно, словно спит. На затылке его бугрится сукровица. Его убили выстрелом в лицо – вижу я, присев рядом. Забираю Кешино «весло». Кеша валится на бок. Иду, пригибаясь под балками, к выходу, у выхода меня ждет Скворец. Ничего не говорю.

Где-то рядом грохает разрыв. Они нас не выпустят. Они нас всех здесь угробят.

Быстро спрыгиваем вниз, не оставаться же здесь, на чердаке…

Видим, что нескольких наших парней, рванувших на первый этаж, сразу положили из пулемета… Они скатились по лестнице, их, нелепо раскоряченных, убивают в сотый раз, стреляя и стреляя в мертвые тела, которым больше неведомо отчаянье, преисполняющее нас.

Все остальные толпятся на втором этаже.

Бросаю на пол ненужное мне «весло».

Прибежал Хасан:

– Семеныч! Три гранаты осталось! У Плохиша три гранаты!

Стоим в коридоре, грязные, сырые, усталые, но не желающие смерти.

Смотрю на Семеныча.

«Семеныч, ну выведи нас…»

– Давай туда! – указывает Семеныч на большое разбитое окно в пролете между вторым и третьим этажами. – Некуда больше, ребятки!

Будем прыгать в овраг, в грязь и воду, заполнившую его, подошедшую в упор к школе…

– У кого гранаты остались? – орет Семеныч.

Несколько парней выходят.

– Костя, – Куцый обращается к Столяру, – организуй! На первый этаж – «дымы»! И прикрытие, пока ребятки будут выбираться! Плотней огонь! Последний рывок, ребятки! Выйдем, родные!

Пацаны извлекают «дымы» из разгрузки – длинные трубки, которые, расчадившись, должны спрятать нас от стреляющих.

– Первыми кто? – Семеныч оглядывает пацанов, указывает на близстоящих: на Диму Астахова и дернувшегося от указующего пальца командира Амалиева. – Как выпрыгнете, бейте в дверь первого этажа! В запасный выход! Дима, Анвар, ясно?

Спустя несколько секунд на первый этаж летят «дымы» и следом – последние гранаты…

Столяр, сам Семеныч, Вася Лебедев, прыгая по ступеням, бегут к площадке, подскакивают к окну, лупят ногами, осыпая стекло.

Кто-то выпрыгивает первым…

Хасан кричит в рацию, вызывая Плохиша.

Взглядываю на Саню – ему даже не надо ничего объяснять.

– Хасан, мы сбегаем! – говорю я. – Там еще Конь.

Грохочем разбитыми серыми берцами по коридору. У поворота чуть замедляемся, выглядываем. Плохиш присел на одно колено, держа в чуть отведенной назад левой руке гранату без кольца, напряженный, словно прислушивающийся.

– Плохиш, уходим! – кричу, подбегая.

Плохиш кидает гранату, берет автомат.

– Чего, трап подогнали? – спрашивает.

Не понимаю, о чем он говорит.

Дав напоследок длинную очередь, Плохиш не очень спешно бежит по коридору.

– Ну, вы скоро? – орет он, обернувшись.

Машу рукой – беги, мол, без нас.

Вызванный Скворцом Андрюха Конь выходит из «почивальни», почему-то с распухшим лицом, весь в глубоких, полных влагой – то ли по́том, то ли гноем, то ли кровью – царапинах, с желтыми оскаленными зубами, раздраженный, словно никуда не собирался идти, словно он зверюга, зверина, у которого отняли голую, розовую женщину.

– Быстрей, Андрюха! – прошу я.

– Куда «быстрей»? – спрашивает он презрительно. – Напугались? Сдали школу?

Он поворачивается в ту сторону, откуда только что ушел Плохиш, запускает длинную очередь.

– Пошли! – говорю я зло. – Там раненые, понял? Надо их выносить!

Иду по коридору, готовый перейти на бег, но Андрюха Конь, идущий позади, не торопится, и это заставляет меня придерживать шаг, дико и дурно злиться на себя, на него. Я готов его убить.

– Быстрей, парни! – говорит поспешающий впереди Скворец, самый нормальный из нас.

Андрюха Конь разворачивается там, где коридор уходит вправо, дает еще одну очередь. Мы ждем его за углом, кривя лица.

Убежал бы, ей-богу, если бы не Скворец.

– Во, бля! – произносит Андрюха Конь, выскакивая к нам скорее удивленный, чем напуганный. – Ублюдки!

Ему стреляют вслед. От стены, замыкающей коридор и видимой нам, отваливаются крупные куски побелки. Чечены орут и топают, бегут к нам, не переставая орать и стрелять. Как дичь загоняют, тупую и пугливую.

Мы срываемся с места, я бегу, не оглядываясь на Андрюху Коня, по херу на Андрюху, заколебал он, мать его…

Саня с разлету проваливается в дыру, пробитую выстрелом Астахова в полу.

Саня, что ты натворил, Саня!..

Готовый истошно заорать, развалиться на части, останавливаюсь. На сотую долю секунды встречаемся глазами с Андрюхой Конем, взгляд его словно намылен – то ли бешен, то ли бессмыслен, но мы сразу понимаем, что и кто из нас будет делать.

Падаю на пол, выискивая взглядом Саню, и нахожу его, прижавшегося к стене спиной, сидящего на корточках в грязной воде, озирающегося по сторонам и, кажется, видящего людей, готовых его убить.

– Саня! – ору я и тяну вниз руку.

Андрюха Конь, расставив ноги, стоит надо мной, полосуя из пулемета туда, где вот-вот… должны…

Саня, бросив автомат, подпрыгивает, цепляясь двумя руками за мою ладонь, за пальцы мои, за рукав, и я чувствую его цепкую, живучую, жаждущую силу. Но тут же эта сила исчезает, сходит на нет, и Саня, простреленный насквозь, разжимает свои пальцы, и я не в силах его удержать, и мне незачем его держать…

На затылок, на спину мне падают тяжелые гильзы, выплевываемые из пэкаэма.

Внизу, на первом этаже, смеются люди, я слышу их смех.

– Сдохните, мрази! – ору я в пролом. – Мы всех вас выебем!

Кто-то снизу стреляет в потолок.

Мы бежим с Андрюхой Конем к своим, к выпадающим в окно, в грязь и дождь пацанам.

Снизу, с первого этажа, тянет дымом, сквозняком разгоняет слабую гарь по этажам, по коридорам.

На площадке несколько трупов, кровища, кишки, неестественно белые кости, куски мяса – видно, снизу пальнули из «граника». Кто-то визжит неумолчно.

Никто никого не прикрывает.

Семеныч – вся безумная рожа в крови – подгоняет оставшихся пацанов. Кажется, он рыдает, у него голос, словно он рыдает…

Кто-то выпихивает раненых, те бестолково валятся за окно.

Андрюха Конь остервенело смотрит на происходящее, пытаясь понять, почему все это происходит, почему все лезут в окно, зачем…

– Давай! – толкаю я Андрюху Коня.

Кажется, он отвечает: «Я не вылезу», – или: «Я не полезу». Наверное, последнее.