И проснуться не затемно, а на рассвете - Джошуа Феррис

– Когда мне было двадцать восемь, – продолжал Мерсер, – я совершил поступок, от которого воздерживался десять лет, с того дня на платформе метро. Я поехал в Бруклин. У меня был адрес, но в том доме я никогда прежде не бывал и не ожидал, что увижу на пороге ту самую женщину, однако под звонком значилось ее имя. «Вы меня узнали?» – спросил я. Она кивнула, но точно вспомнить не смогла. Конечно, ведь прошло десять лет.

– После чего?

– После того как мы увидели друг друга на платформе. Она была в толпе в тот день.

– Где вы взяли ее адрес?

– Говорю же, я знал имена и адреса каждого, кто там стоял.

Мерсеру надо было просто уйти – увидеть ее, убедиться и уйти. Но она пригласила его в дом, и он принял приглашение. Они выпили кофе, и женщина спросила его, нашли ли полицейские преступника.

– Преступника? – переспросил он.

– Ну да. Человека, который вас ударил.

Этот человек, полуголый, продрался сквозь толпу на платформе и ударил Мерсера медным чайником по голове. Поэтому Мерсер и упал.

– Вы стояли, никого не трогали, а он на вас набросился.

– Я думал, все было иначе.

– И как же?

– Я знаю, как вас зовут. И где вы живете. Откуда, по-вашему?

– Я рассказала все полиции. Думала, вы спросили у них.

Двадцать лет спустя, когда Грант Артур стал рассказывать ему об ульмах, Мерсер был готов его выслушать. Им Господь тоже больше не являлся. Ни для того, чтобы упрекнуть. Ни для того, чтобы наставить на путь истинный. Ни для того, чтобы утешить. Ни для того, чтобы успокоить. Ни для того, чтобы отпустить им грехи.

– Прошло уже три тысячи лет, а Господь к ним так и не пришел. Ко мне он не приходил больше тридцати. Кто способен понять преимущества сомнения лучше, чем человек, который видел Бога, но память об этом у него отняли?

Мерсер опустил глаза.

– Наверное, вы считаете меня сумасшедшим.

– На свете чего только не бывает, – ответил я.

Он посмотрел на меня тяжелым пьяным взглядом. Я вспомнил, что он пришел в бар гораздо раньше, и сколько бы «штрафных» я ни выпил, нагнать его вряд ли получится.

– И все-таки я был настроен скептически. Даже нанял частного детектива. Азиатку. Если подумать, они могли и ей заплатить…

– Как можно сомневаться в Боге, которого вы видели собственными глазами?

– Так вы еще не читали?

– Что?

– Двести сороковой кантонмент.

– Нет.

– Прочтите. Все вопросы отпадут.

– Что там написано?

Он допил и попросил налить еще.

– Я не сумею передать всю красоту этого кантонмента.

– Ну, хоть самую суть.

– Простите, не могу. И даже пытаться не стану. Это будет несправедливо. Такое нужно испытать самому, это ни с чем не сравнимо. Посетите Сеир.

Мерсер поднял стакан и покачал его из стороны в сторону, как колыбель, глядя на жидкость внутри и сквозь нее.

– Я больше не хочу задаваться вопросами, – сказал он. – Слишком от многого мне пришлось отказаться из-за своей дотошности. Она не принесла мне ничего, кроме несчастья. – Он посмотрел на меня искоса: голова и шея его уже не слушались. – Я не христианин, не буддист, не зороастриец. Не иудей. – Он осушил стакан. – Я – шлюха, Пол. Шлюха, которая заглядывает в окна всех проезжающих мимо машин. Я устал. Я хочу стать собой.

Мерсер жестом попросил бармена налить ему еще.

– На исходе дней почувствовать, что Господь тебя покинул, – это ужасно, спору нет. Но чувствовать, что Господь игнорировал тебя всю жизнь? Это, мой друг, просто ад.

Настали выходные, и я решил повидаться с Макгоуэном. Мы пошли в бар и пропустили несколько кружек пива. Он рассказал, как идут дела у «Ред Сокс». Я признался, что меня уже много дней преследуют навязчивые картинки: Харпер и Брин вместе ходят в торговый центр, катают детей на качелях, купают их в ванне и готовят им макароны с сыром. Макгоуэн не знал, кто такие Харпер и Брин. Я сказал, что в наши дни отстать от жизни проще простого.

– И кто же они?

– В сущности, обычные нормальные люди. Только знаменитости. Почему я не могу быть нормальным человеком?

– Потому что ты ненормальный. Больной на всю голову.

– Спасибо.

– Нет, в самом деле, Пол, ты больной на всю голову. У тебя вечная депрессия. Чтобы почувствовать связь с миром, ты смотришь матчи «Ред Сокс». И слишком близко к сердцу принимаешь свою работу.

– Я не принимаю работу близко к сердцу. Я просто работаю.

– Ты думаешь о людях, волнуешься за них. Так нельзя. Их беды и горести не должны тебя касаться. Пациент – это огромный рот.

– В следующий раз постараюсь думать именно так.

– Постараешься. Но не сможешь.

Я подумал, что он ко мне слишком строг. Черт, да я всего лишь хотел отблагодарить его за доброту – за то, что помог мне тогда добраться до дома.

– Ты прав. Я больной на всю голову.

В воскресенье я поехал в Пафкипси, в дом для престарелых имени Сары Харвест Додд. Там жила моя мама. Мне бы хотелось сказать, что мы премило поболтали и отлично провели время, но она уже больше пяти лет была овощем. Мозг ей отказал. Она не могла сама мочиться, испражняться и есть. Только бубнила что-то себе под нос и смотрела в телевизор. Она всегда выглядела одинаково: постаревшей лет на десять. Она сидела в инвалидном кресле, в комнате с длинными цветастыми шторами и столом для пинг-понга, но без сетки. Я сел рядом и начал задавать привычные вопросы: «Как ты себя чувствуешь?» Нет ответа. «Тебе удобно?» Нет ответа. «Подложить подушку?» Нет ответа. «Соскучилась?» Нет ответа. «Чем сегодня кормили?» Нет ответа. «Что смотришь?» Нет ответа. «С тобой здесь хорошо обращаются?» Нет ответа. «Что мне сделать, мам? Чего ты хочешь?» Нет ответа. Тогда я стал рассказывать о себе. «У меня все хорошо. Работа кипит. Все довольны и счастливы. Правда, есть и плохие новости. Мы с Конни расстались. Мы и раньше расставались, но на сей раз уже навсегда. Она встретила другого. Я рад за нее – насколько могу быть рад. То есть очень рад, просто до одурения, ма. Ты помнишь Конни? Конечно, нет, – сказал я. – Ты понятия не имеешь, кто такая Конни. Она к тебе приезжала пару раз. Ты ей понравилась. Честное слово, она тебя даже причесывала. Это в ее духе. Просто с ума сойти. Я тогда чуть не расплакался». Я взял ее за руку. Нет ответа. «Мама», – сказал я. Нет ответа. Ее лицо было повернуто почти в направлении телевизора. «Помнишь, как я не мог спать?» Нет ответа. «Папа умер, и я не мог спать». Нет ответа. «А потом как-то раз ты мне рассказала про китайцев». Нет ответа. «Я так боялся остаться единственным бодрствующим человеком на всем белом свете. Не знаю почему, но боялся. И ты мне сказала, что я не могу быть единственным бодрствующим человеком на свете, потому что как раз в этот момент в Китае утро и все китайцы просыпаются. Помнишь?» Нет ответа. «Это помогло. Ты знала?» Нет ответа. «Хотя китайцы мне тогда казались очень странными людьми, ну, из-за глаз. Надеюсь, я успел тебе это сказать, пока ты еще не съехала с катушек». Нет ответа. «Прости, что мешал тебе спать. Ты пыталась спасти семью, дать мне нормальную жизнь. И у тебя получалось. Я говорил тебе, что ты сумела дать мне нормальную жизнь?» Нет ответа. «Я когда-нибудь тебя благодарил?» Нет ответа. «Можно, я сейчас поблагодарю?» Нет ответа. «Можно тебя поцеловать? Вот сюда, в лоб?» Нет ответа. Я ее поцеловал. Нет ответа. «Даже сейчас, когда у меня бессонница, я вспоминаю про китайцев – и это помогает. Все благодаря тебе. И когда я наконец-то засыпаю, то сплю как убитый, ма. Каждую ночь я сплю как младенец».

Глава девятая

Зукхарт позвонил сообщить новости.

– Я нашел экземпляр!

– Кантаветиклов?

– Я сам удивлен не меньше вашего. Прямо-таки потрясен. Я подумать не мог, что… и теперь… вы ведь понимаете, какая это находка? Что теперь будет?

– Как вы их нашли?

– Продавец связался с моим коллегой, который наводил справки.

– И кто он такой, этот продавец?

– Он пожелал остаться неизвестным. В нашем деле такое часто встречается. Уверен, вы понимаете…

– Но Кантаветиклы в самом деле существуют?

– Существуют, и в наших руках – полное издание. Полагаю, оно имеет венгерское происхождение и датируется серединой восемнадцатого века.

– Написано на арамейском?

– Как ни странно, на идише.

Я удивился.

– А вы знаете идиш? Можете прочесть книгу?

– Дорогой мой друг, никто не может прочесть книгу на идише. Но не волнуйтесь. Сначала мы убедимся в подлинности книги, затем найдем вам переводчика с идиша, и вы прочитаете ее от корки до корки. Но при одном условии: вы должны поделиться с остальными.

Зукхарт умолк.

– Ну? – спросил он. – Я покупаю книгу?

Сегодня был тяжелый день, – написал он. – Ко мне подошел человек, который заботится о нашем благополучии: ведет хозяйство, делает ремонт. Умеет снимать плесень со стен и чинить проводку, цитирует Кьеркегора и Псалмы. Он живет с нами уже семь лет, и все семь лет он не знал горя. Но в последнее время ему начали сниться сны. В них он видит свою покойную жену. Она рассказывает ему о Боге. О рае. Сны очень правдоподобные и яркие, он просыпается – и не может их забыть. Чувствует в комнате ее присутствие. Он хочет знать мое мнение о мертвых. Я отвечаю ему строчками из Кантаветиклов. Мертвые мертвы. Он кивает. Это умный и задумчивый человек, я вижу, как он мучается. Он знает, что в некоторых культурах мертвых считают живыми. Они живут рядом с нами, оказывают на нас влияние. Он спрашивает меня, разве это не лучше – чтобы живых от мертвых отделяла лишь тонкая мембрана, которую последние при необходимости могли бы разрывать? Так называемые “чудеса”. Я отвечаю ему строчкой из Кантаветиклов. Чудес нет, есть только люди. Но мои слова не помогают ему избавиться от снов.