Купеческая дочь замуж не желает (СИ) - Шах Ольга

— Минька, а воровал зачем? Если есть хотел, так подошёл бы и попросил. Дядька вот этот не вредный, поди дал бы кусок хлеба с чем — нибудь вкусным — я кивнула на Димара.

Пацан сглотнул слюну, голодный всё — таки, независимо цыкнул зубом, но плюнуть на пол не решился.

— Да не нужна мне ваша еда! Я рыбу продал бы кому, пацаны говорили, она шибко дорогая, отдал бы деньги, тогда бы меня в приюте не колотили бы, наверное… — тихо совсем закончил пацан.

— Поправь меня, если я ошибаюсь. Значит, тебя зовут Минька, ты сейчас живёшь в приюте, рыбу ты украл, чтобы продать и тогда тебя не будут бить другие мальчики в приюте. Я правильно говорю? — вспомнила я свое педагогическое прошлое.

— А как ты попал в приют? И давно? Что случилось с твоими родными?

Минька немного помолчал, потом неохотно начал говорить:

— В приюте я пять месяцев, когда мать померла, а отца я и не знаю. Кому я нужен? Вот соседи и привезли в приют. Только там бьют все время и еду отбирают! У меня даже рубашку, что мама шила и сапоги, почти новые, отобрали!

В голосе у мальчишки уже слышны были близкие слезы, но он крепился.

— А девчонку я вашу не бил! Она сама, как кошка дурная, в меня вцепилась и волосья драла. И по грязи катала! И кошелек ейный я не брал!! Сама потеряла или украл кто. И синяк я ей не ставил, это она об телегу треснулась!

Так, все, прекращаем допрос, сейчас у мальчишки начнется неконтролируемая истерика, вон руки трясутся.

— Все, хватит! Тарин, веди мальчика мыться, стричься, посмотри, чтобы вшей не было или болячек каких нехороших — я махнула рукой на вскинувшегося возмущённо пацана — Димар, найди какую — нибудь одежду ему. Да принеси ему, пока мыться будет, хоть бутерброд какой, потом Малия пусть накормит его. И спать куда пристройте. Завтра разберемся, куда его.

Мужчины с незадачливым воришкой ушли, а я ещё сидела и думала, что делать с пацаном. Не отправлю я его в приют, ясно. Пристроить тут, в поместье? Посмотрим завтра, решим. А пока, как верно говорят, утро вечера мудренее.

Глава тридцать первая

О, Господи! Скажи, куда мне деться?

На помощь звать, скажи, каких богов?

Сегодня на меня взглянуло детство

Печальными глазами стариков!

Голодные, немытые, худые,

С вихрами непричесанных волос.

То безразличные, то откровенно злые,

Окутанные дымом папирос.

Г.Гедерт

Утром мне помогала с гигиеническими процедурами горничная по дому. Отводя глаза в сторону и пробормотав, что Лима неважно себя чувствует. Надо бы зайти, проведать ее. Мало ли. Но за завтраком Талия и Димар, родители Лимы, сказали, что ничего страшного, просто стесняется выйти с синяком под глазом. Сейчас она просто сидит в их комнате, если желаю, могу ее проведать. Димар рассказал, почему вчера Лимка так убивалась.

Дело в том, что наша Лимка начала осознавать себя девушкой. Не просто девчонкой Лимкой, с острыми, вечно сбитыми коленками, растрёпанными косицами, бегающую с компанией такой же ребятни. А наконец — то почти взрослой барышней Лимией в городском платье, с нарядными бусиками, в общем, красавицей. Нет, пока ничего серьезного нет и увлечений тоже, она пока только училась вести себя по — девичьи, кокетничать, стрелять глазками и прочая девичья чепуха. Возчиком на фургоне вчера был молодой симпатичный парень, и Лимка с ним кокетничала, он отвешивал неуклюжие комплиманы ей, она стреляла глазками.

И вот такой конфуз — прямо на глазах у остолбеневшего парня является Лима, вся из себя неповторимая, в грязном, изорванном платье, взлохмаченная, с фингалом, да ещё и обворованная! Бусики, нет, бусики остались. В сочетании с платьем в навозе смотрелись они убойно. Вот теперь Лимка и сидит, комплексует.

Талия вдруг негромко засмеялась. Мы все с недоумением посмотрели на нее.

— Димар, а ты вспомни, ты же внимание на меня обратил только тогда, когда я в пруд с гусями свалилась, а гусак ещё и долбанул меня клювом прямо по щеке! Вот, может, и нашей дочери такое же счастье привалит По

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-144', c: 4, b: 144})

Посмеялись все, закончили завтракать, и я попросила Милаша привести вчерашнего пацана ко мне в кабинет.

Отмытый и кривовато подстриженный, в чистой и целой одежде мальчишка производил ещё более жалостливое впечатление — худой, бледный, с плохо зажившей длинной царапиной на руке и жёлтым синяком на цыплячьей шее. Короче, обнять и плакать. Одежку, видно, кто — то из работников от своих детей принес — хоть и не новая, но чистая и крепкая. На ногах старенькие, но не обшорканные сапожки. Но пацан по — прежнему смотрел недоверчиво.

— Садись, Минька! — я показала рукой на ближний к столу стул.

Мальчишка присел осторожно, полубоком, готовый в любой момент задать стрекоча.

— Давай, рассказывай, что умеешь, грамотный ли, чему сам хотел бы научиться? Тебя покормили? Никто здесь не обидел? Смотрю, подстригли, одели.

— Одели — пробурчал себе под нос пацан — остригли, как деревенского какого — то дурачка.

— А ты, стало быть, городской барчук у нас?

Пацан пробурчал что — то вообще неразличимое.

— Нет уж, будь добр, коли обзываешь, то отвечать на вопрос и объяснить, почему ты лучше деревенских мальчишек. В моем поместье все дети в школу ходят, и неграмотных детей нет. А вот про тебя мы ещё ничего не знаем. (Кстати правда, школа в Кузьминках имелась, примерно класса до пятого, туда возили детей и с двух других деревень.)

Немного помявшись, мальчишка рассказал. Жил он с матерью, отца он хоть и не знал, не признал его отец законным сыном, тем не менее, им с матерью помогал, не бедствовали. Дом был, Минька в школе учился, хорошо, в общем, было. Пока мать не умерла. Сразу появились какие — то родственники, которые предъявили бумаги о том, что мать брала у них деньги в долг и не отдала. Поэтому дом забрали, а самого Миньку отправили в приют. Хотя сам Минька помнит, что мать никогда в долг ни у кого не брала. А про приют он уже рассказывал. А что ему нравится, так он ещё не знает. Вот мама когда болела, так он сильно хотел стать таким лекарем — волшебником, чтобы маму вылечить. Вот так взмахнуть рукой, и вылечить.

Я задумалась, глядя на мальчишку. Вот куда его? В приют? Погибнет там, как впрочем, и на улице. Ай, пусть живёт в поместье! Пока за мной побегает на посылках, там видно будет. Я усмехнулась — ишь, лекарем волшебным. Хотя, почему бы и нет?

Я объяснила Миньке, в чём пока будет его задача, ну и то, что он на полном пансионе здесь. Он проникся важностью задачи, обещал соответствовать.

Потом навестила Лимку. Выглядела она… необычно. За ночь синяк приобрел и глубину цвета, и объёмность, теперь глаз выглядел щелочкой в окружении всех оттенков синего. Для начала я рассказала ей историю Миньки. Лима, добрая душа, повздыхала, признала, что и правда, мальчишка ее не бил, а синяк сама получила — под телегой ударилась обо что — то и рукав у платья оторвала. Тут ее мордочка плаксиво скривилась, и она приготовилась вновь реветь. Я поспешила успокоить ее, сказав, что куплю ей новое платье, как только поеду в город. Все, слезоразлив прекратился, и Лимка стала сама собой прежней — веселой и доброй девчонкой, которую я люблю.

Только вышла от Лимки, как услышала какой — то шум у дверей, кто — то громкий отдавал команды, правда, неразборчиво. Я побежала к дверям. Неужели это долгожданный гость?

И действительно, выскочив на крыльцо, увидела заляпанную грязью знакомую дорожную карету, известного уже кучера, суетящегося возле багажа, и отца, который стоял возле крыльца и разглядывал окружающий его вид.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-145', c: 4, b: 145})

— Папенька! — в этот вопль я вложила все самые искренние чувства — страх за отца, дочернюю тоску по родному человеку, нетерпение узнать новости, переживания за длинную дорогу. Я бежала с высокого крыльца прямо в широко распахнутые объятия любимого отца. Именно в этот момент я приняла лэра Нессира своим отцом в своем сердце, и буду любить точно так же, как своего далёкого отца из другого мира.