Вторжение - Сергей Ченнык

Расчеты не всегда бывают точными. Как бы ни хотелось, но жизнь всегда вносит свои поправки. В нашем случае они были минимальными и не повлияли на ход операции в целом. Когда гвардейских гренадер погрузили на борт парохода «Simoon», оказалось, что 1300 человек — это слишком много. В результате пришлось 200 пересаживать в экстренном порядке на другие корабли и транспорты.{549}

Некоторые отправлявшиеся в экспедицию, правда, скорее путешественники, чем участники, были в восторге, который другие почему-то не разделяли. Один современный исследователь так прокомментировал восторженное заявление корреспондента лондонской «Таймс» Рассела, писавшего, что еще ни одна армия в мире не перевозилась с такой роскошью: «Ему, наверное, предоставили каюту I класса». Действительно, Рассел в начале экспедиции восторгался всем. Время его критических и нелицеприятных для военной администрации и правительства Великобритании репортажей еще не наступило. Пока все хорошо. В конце августа — начале сентября 1854 г. отец военной журналистики был бесконечно горд, оказавшись в составе армии вторжения. Приобретя в одном из лондонских оружейных магазинов новенький револьвер Кольта, он чувствовал свою причастность к чему-то великому. Офицеры его общество терпели, однако своим не считали, недоумевая, для чего Раглану нужен этот писака.

Ранцевый вопрос

Иногда самое незначительное ставит под угрозу великое. Так получилось и с экспедицией в Крым. Казалось, элементарная проблема едва не поставила под угрозу саму высадку. Оказывается, британские солдаты были до того измотаны болезнями, что не могли самостоятельно нести груз, находившийся в ранцах. Несколько миль пути от лагеря к причалам могли стать для них непреодолимыми.{550}

Для французов эта новость дала благодатную почву для насмешек над союзниками. Мало того, что англичане ничего не делали, предаваясь в основном празднествам, они умудрились потерять в своих развлечениях много людей. Потери эти боевыми или санитарными назвать было трудно.

В первый же день двухдневных скачек в Варне насмерть разбился капитан Стрелковой бригады Маркхам, на следующий были тяжело травмированы капитан Конноли и сержант из 33-го полка. 7 или 6 человек утонули, купаясь в море. Множество людей покалечились при работе с лошадьми.{551}

А тут еще ситуация с ранцами…

Частично проблему решить удалось: для доставки солдатских пожитков до места посадки на корабли пришлось использовать нанятых носильщиков.{552} Ранцы Легкой дивизии несли на своих спинах пони.{553} Английский адмирал на турецкой службе Адольфус Слейд (Мушавер Паша) был в ужасе от происходящего. Сбывались его худшие предположения. Скорость погрузки личного состава часто шла вразрез с их обеспечением. Многое из необходимого приходилось оставлять в Варне.

Конечно, физиология и военные медики диктовали свои условия, предупреждая, что вес собственного скарба для многих солдат английской армии, измотанных болезнями, будет непосильным. Врачи категорически запретили личному составу иметь при себе ранцы.{554} Если до транспортов их еще можно было доставить, то в Крым носильщиков и пони не возьмешь.

По приказу командования с ранцев снимались ремни, которые использовались для крепления свертка из минимально необходимых предметов снаряжения и униформы, а сами ранцы подписывались и нумеровались владельцами, после чего грузились на корабли вместе с подразделениями, но отдельно от владельцев.{555}

«Солдаты оставили свои ранцы на борту кораблей в соответствии с приказом, взяв с собой самое необходимое на три дня: одеяло, рубашку, пару ботинок и носков, все это завернув в шинель…».{556}

Вначале солдаты радовались этому. Капрал гвардии Мак Милан вспоминал, что общий вес того, что приходилось носить на себе солдату в мирное время, в условиях войны становился слишком большим, доходя до 80 фунтов, учитывая, что для гвардейцев, кроме обычных, как и во всей армии, комплектов рубах, брюк и ботинок, немало хлопот доставляли их медвежьи шапки. Некоторые сержанты гвардии, будучи людьми более состоятельными, нежели их армейские коллеги, кроме штатного оружия, имели при себе приобретенные за личный счет револьверы.

Запрет на ранцы был категорическим, но некоторым он был явно не по душе. Чуть ли не угрозой бунта отказались выполнять предписание медицинской службы гвардия и горцы (1-я дивизия). Для них было позором поставить себя в один ряд с армейскими полками. Командование смирилось с требованиями солдат — и пять полков (два гвардейских[142] и три шотландских[143]) поднимались по трапам в полной выкладке. Но все равно десять миль из лагеря гвардии Алладин ранцы солдат были перевезены до места погрузки на мулах.{557} Что, кстати, многими оценивается положительно.{558}

Как показали дальнейшие события, гвардейцы оказались самыми предусмотрительными, ибо через некоторое время вернувшиеся за своим добром хозяева, разбившие русскую армию при Альме, увидели, что мрачные прогнозы адмирала Слейда имели свойство сбываться. В Балаклаве, где многие из солдат впервые снова увидели свои ранцы, их ожидало разочарование: многие из них пропали бесследно,{559} а часть личных вещей победителей Альмы была разграблена личным составом свидетелей этой победы — матросами королевского флота. Морякам тоже хотелось кушать, а голод, как говорится, не тетка.

По воспоминаниям полковника Гордона, адъютанта командира 1-й дивизии, это было невероятной ошибкой, дорого стоившей британским солдатам. Он приводит в пример гораздо лучше поставленную тыловую службу французских союзников, отмечая, что даже во время сражения для охраны имущества зуавов, снявших ранцы перед подъемом на южный берег Альмы, была оставлена группа солдат.{560}

Это вполне понятно. Любой, служивший в армии, знает, что для солдата ранец — это не просто элемент снаряжения. Тут имеет место нечто большее, иногда почти мистическое. Ранец — это собственный нехитрый мир, помещенный в небольшой объем и навешенный на спину. Это и дом, и кухня. Без него солдат превращается в создание с минимальными шансами на выживание в суровых полевых условиях войны. Хотя английский армейский ранец и был «…безобразной грудой из дерева, клеенки и кожи, до крайности обременявшей солдата и нередко порождавший болезни», это был его скарб, делавший жизнь более-менее комфортной.{561} Англичане трепетно относились к ранцам, поэтому остаться без них было равносильно потере значительной части комфорта. Моряки не понимали этого, относясь к прихотям пехоты скептически. Капитан флота Виндхам не разделял стенаний армейских коллег, считая, что три дня можно было бы потерпеть без ранцев.{562}

В гвардии возмущались все. Офицеры считали, что медики не имели права принимать это решение, не посоветовавшись с командирами полков, в результате «большая часть наших дальнейших страданий связана с этим решением».{563}

Не слишком добрый к французам Сомерсет Калторп и тут нашел преимущество английского метода погрузки. Он пишет, что когда перевернулась по неопытности командовавшего ею гардемарина французская шлюпка, то 27 зуавов утонули, так как были в полном снаряжении и с ранцами за спиной.

«Я увидел Канробера вечером в самом расстроенном виде. Он сидел, заламывая руки, и постоянно повторял: «Моя несчастная дивизия. Моя несчастная дивизия…», имея в виду утреннее происшествие с зуавами».{564}

Поднявшись на борт транспортов, английские солдаты и офицеры почувствовали облегчение. Хотя люди продолжали умирать, число тел несчастных, завернутых в тряпки и с грузом на ногах выброшенных за борт в волны Черного моря, уже не пугали своим числом: в Стрелковой бригаде умерли 7 чел, в 33-м полку — 10, в Гвардейском гренадерском — I.{565} Лайсонс говорит, что в 88-м полку уже на борту кораблей умерли 13 человек, в 33-м — еще больше.{566} И все-таки пик эпидемии был позади, с каждым днем выздоравливавших становилось больше. Смена обстановки и свежий воздух оказывали благотворное воздействие.{567}

Хиггинсон пишет, что даже когда транспорты уже направились к Крыму, за кормой виднелись мертвые тела.{568} Но ни вид разлагавшихся тел, ни вид гребных катеров, ежедневно перевозивших на берег десятки новых умерших, не портили общее приподнятое настроение. Все знали, что за погрузкой последуют высадка, взятие Севастополя и к концу осени — возвращение домой «…в старую Англию к мирным домашним очагам».{569}

Свежий воздух — это конечно, хорошо. Однако исключительно им сыт солдат не будет. Тем более, что фридриховскую аксиому: «если кто хочет устроить армию, то должен начать с брюха; оно — фундамент армии» никто еще не сумел опровергнуть. Серьезно изменился рацион. Ступив на палубу корабля, каждый английский солдат стал питаться тем, что можно было приготовить в условиях трюма. Хотя он нес с собой рацион в виде трехдневного запаса продуктов, состоявшего из соленого свиного мяса, бисквитов, небольшого количества чая, сахара и питьевой воды, но этот паек предназначался для использования после высадки. Из этого расчета на корабли был погружен продуктовый запас на 12–14 суток. Точно таким пайком британцы питались все время нахождения в море: естественно, ни о каких изысканных блюдах не могло быть и речи в условиях корабля. Точно так же обстояло с приготовлением. Армия Раглана больше двух недель не имела горячей пищи!{570}