Оружейный остров - Амитав Гош

– Говорит, об этом не думал, – перевел я. – Он был не один, его товарищи друг друга поддерживали и ободряли.

Парень ухмыльнулся и задал мне встречный вопрос:

– А как вы сюда добрались?

– Самолетом.

– И что, это не опасно? – Ухмылка у парня стала шире. – Вы просчитали все риски, прежде чем взойти на борт?

– Нет.

– Вот и я – нет. Иногда просто поступаешь по чужому примеру. И потом, молодежь особо не задумывается об опасности.

Парень подхватил ведро и поспешил вдогонку за новым покупателем. Я перевел его слова, и Чинта кивнула, словно получив подтверждение своим давним мыслям.

– Порой я себя спрашиваю, как великие путешественники – Марко Поло, Никколо де Конти[61], Амброзио Бембо – восприняли бы сегодняшнюю Венецию? С кем у них больше общего? С нами, итальянцами двадцать первого века, которые переложили всю грязную работу на иммигрантов? С туристами, прибывающими в роскошных лайнерах и самолетах? Или с этими ребятами-мигрантами, которые, поставив на карту свою жизнь, отправляются в путь, как все знаменитые венецианские мореплаватели прошлого?

Мы покинули мост Риальто и, свернув направо, вышли на площадь, соседствовавшую с пассажем, под арками которого тянулся ряд старых лавок, ныне закрытых.

– Здесь был рынок, – рассказывала Чинта, – на котором Купец сбывал свои раковины каури, торговался с оптовиками, снаряжавшими корабли в Атлантику. В Западной Африке эта валюта пользовалась большим спросом, ибо там быстро развивался популярный по тем временам вид коммерции: работорговля уже была столпом колониальной экономики Европы.

Мы пересекли запруженную туристами площадь и ступили в тихую узкую улочку.

– Следует помнить, что во второй половине семнадцатого века золотые дни торгового владычества Венеции уже миновали, с открытием новых морских путей в обе Америки и Индийский океан она превратилась в захолустный городок. Вдобавок наступила пора злосчастий Малого ледникового периода, когда на земле и в небесах творилось черт-те что. Для Венеции пик невзгод пришелся на 1630 год. За Альпами бушевала Тридцатилетняя война, наподобие той, что ныне бесчинствует по ту сторону Средиземного моря. В довершение всех бед на людей ополчилась погода: разверзшиеся небеса затопили равнины Северной Италии, доселе невиданные дожди смывали посевы, уничтожали урожай. Подскочила цена на продукты, землю охватили голод и его неизменные спутницы – болезни.

В 1629-м немецкие солдаты занесли в Милан чуму, за короткое время скосившую десятки тысяч людей. Эпидемия шествовала из города в город – от Мантуи в Падую и далее в Венецию, куда, по слухам, ее доставил некий дипломат.

Здесь зараза была не внове, имелся богатый опыт прошлых вспышек чумы, еще в пятнадцатом веке были созданы постоянные санитарные управления, издавались многочисленные брошюры по борьбе с напастью. Можно сказать, современные противоэпидемиологические меры зародились в Венеции. И оттого пандемия 1630 года не застала врасплох отцов города. – Чинта потыкала в меня пальцем, словно удерживая от поспешных выводов. – Они были отнюдь не верхогляды. Почти все окончили Падуанский университет, сию цитадель рационализма, в которой некогда преподавал Галилей, чье учение об упорядоченности природы для них было сродни Священному Писанию. Их можно сравнить с нынешними чиновниками Евросоюза, компетентными, хорошо образованными управленцами, которые не склонны к фантазиям, но безгранично верят в мощь человеческого разума.

Городские власти тотчас взялись за дело, предприняв экстренные меры – объявили карантин и комендантский час. Всех с подозрением на заразу свозили на один изолированный остров, немногих выздоровевших – на другой. Все публичные заведения были закрыты, жителям запретили покидать свои дома, по городу свободно передвигались только военные. Опустевшие улицы стали зарастать травой, пробивавшейся меж плитами. Особые приставы в масках с клювами ходили по домам, окуривали помещения, высматривали зараженных.

Однако чума не знала устали. Люди умирали тысячами – мастеровые и священники, дворянки и базарные торговки, болезнь не щадила даже знатных probiviri, третейских судей. За короткий срок сгинула четверть городского населения. Барки не успевали вывозить покойников, мертвецы заполонили каналы, в Арсенале, где сейчас проводят художественные выставки, трупы лежали штабелями, было некому облить их щелочью.

Но посреди этого ужаса был крохотный уголок, улочка Корте Нова, не поддавшаяся заразе. Юная художница написала образ Пречистой Девы и выставила его в начале улицы, сказав, что чуме не одолеть сию преграду. Как ни странно, тамошние жители и в самом деле избегли чумной напасти, о чем немедля пронесся слух.

Венецианцы всегда истово почитали Деву Марию, и теперь весь город воззвал к ее милости. Даже градоначальники, мужи разума, признали свою полную беспомощность и вынесли постановление о строительстве большого храма в честь Мадонны. Вскоре после этого чума отступила, и все сочли, что сие чудо сотворила Санта-Мария делла Салюте – Пресвятая Богородица Доброго Здравия. – Чинта остановилась и показала на внезапно представший взору большой серый купол, вознесшийся над Большим каналом: – Вот он, этот собор, ныне один из главных символов Венеции.

– Да, я помню его на картинах Тернера.

– Этот храм запечатлели многие художники и фотографы. Он, можно сказать, являет собою памятник катастрофическим бедствиям Малого ледникового периода.

Мы полюбовались восьмигранным собором, на белоснежном фасаде которого играли блики Большого канала.

– Оружейный Купец не увидел его завершенным, ибо строительство шло почти полвека, – сказала Чинта. – Одно только возведение свайного фундамента в иле заняло много лет. Но если Купец и впрямь был здесь в шестидесятых годах семнадцатого века, он мог видеть восьмигранную ротонду, поддерживающую купол, наблюдать за возведением собора и знать, почему он строится. А как же иначе? В то время еще была свежа память об ужасной чуме 1630 года.

По Большому каналу проплыл вапоретто, и блики на фасаде собора стали водоворотом мерцающих отсветов. Теперь я разглядел, что храм не только прекрасен, но как будто излучает грозное предзнаменование, став воплощением вопля беспросветного отчаяния, обратившегося в камень.

По монументальным ступеням мы поднялись к парадным дверям, вошли в собор и круговым проходом приблизились к величественному алтарю, в центре которого сиял позолоченный образ темноликой Мадонны с Младенцем.

– Вот она, Черная Мадонна-целительница, Панагия Месопандитисса, посредница, что готовит нашу встречу с Христом и стоит между нами и олицетворением Земли со всеми ее счастьями и бедами. – Чинта улыбнулась. – Как видишь, икона в византийском стиле. Вообще-то сюда ее привезли с Крита, из города Ираклион, который всегда ассоциируется с Асасараме. – Чинта взглянула вопросительно: – Ты знаешь, кто это?

– Нет.

– Минойская[62] богиня змей.

Чинта зажгла свечку, опустилась на колени и стала молиться, а я отошел в сторонку и, задрав голову, устремил взгляд в пещеристую пустоту огромного купола. Пока я его рассматривал,