ОНО - Стивен Кинг
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Но когда пришло время десерта, этот высокий человек не заказал ничего, кроме одной порции виски с содовой, — лучшего и нельзя было предполагать. Лампочка его не загорелась, и стюардесса скоро забыла о нем, ведь в рейсе дел по горло. В сущности, о такого рода рейсе хочется забыть сразу же после его окончания: будь у вас время, не миновать бы вопросов о возможностях вашего собственного выживания.
41-й лавирует между уродливыми карманищами грома и молнии, как хороший лыжник, спускающийся вниз. Воздух очень тяжелый. Пассажиры издают возгласы и через силу шутят по поводу молнии, которая вспыхивает в плотных облаках вокруг самолета. «Мама, это Бог фотографирует ангелов?» — спрашивает маленький мальчик, и его зеленая от страха мама невольно смеется. Первый десерт оказывается единственным той ночью для 41-го. Стюардессы все время стоят в проходах, отвечая на вызовы.
Сигнал пристегнуть ремни появляется через двадцать минут и остается. «Ральф сегодня очень занят», — говорит ей старшая стюардесса, когда они встречаются в проходе, — старшая стюардесса идет назад с лекарствами против воздушной болезни. Это полушутка. Ральф всегда занят на полетах, связанных с тряской. Самолет трясет, у кого-то вырывается крик, стюардесса слегка наклоняется, вытягивает руки, чтобы удержать равновесие, и внимательно смотрит в немигающие, невидящие глаза пассажира в кресле 1-А.
Боже мой, он мертв, — думает, она. — Виски… затем воздушные ямы… его сердце… напуган до смерти.
Глаза долговязого мужчины смотрят на нее, но не видят ее! Они не моргают.
Они совершенно неподвижны и пусты. Вне всякого сомнения это глаза мертвого человека.
Стюардесса отводит глаза от этого леденящего душу взгляда, ее собственное сердце рвется из груди, она не знает, что делать, как поступить, и благодарит Бога, что у него хотя бы нет попутчика не будет крика и паники. Она решает сначала предупредить старшую стюардессу, а потом мужчин из экипажа. Может быть, они смогут накрыть его одеялом и закрыть ему глаза. Пилот не выключит свет ни в коем случае, даже если воздух разрядится, поэтому никто не сможет пройти к туалету, а когда пассажиры будут высаживаться из самолета, они подумают, что он просто спит.
Эти мысли мгновенно проносятся в ее голове, и она снова встречается глазами с этим ужасным взглядом. Мертвые, ничего не говорящие глаза смотрят на нее… и вдруг труп подносит ко рту стакан и немного отпивает из него.
Именно в этот момент самолет трясет, качает, и удивленный крик стюардессы теряется в других криках, криках страха. Глаза мужчины едва заметно моргают, достаточно, чтобы она поняла, что он жив и видит ее. «Странно, — думает она, — когда он садился в самолет, мне казалось, что ему около пятидесяти, а сейчас он выглядит моложе, хотя волосы его уже тронула седина».
Она подходит к нему, хотя слышит сзади нетерпеливые просьбы (Ральф действительно очень занят сегодня: после посадки в О'Харе тридцать минут назад уже семьдесят человек попросили аптечки).
— Все в порядке, сэр? — спрашивает она, улыбнувшись. Улыбка выглядит фальшивой, неестественной.
— Все прекрасно и в полном порядке, — говорит долговязый мужчина. Она смотрит на табличку его кресла в отсеке первого класса, его зовут Хэнском. — Прекрасно и в полном порядке. Только сегодня немного трясет, не правда ли? У вас, наверно, работы по горло. Не беспокойтесь обо мне. Я… — Он награждает ее принужденной улыбкой, улыбкой, которая наводит ее на мысль о пугалах, стоящих на мертвых ноябрьских полях. — Со мной все в порядке.
— Вы выглядели
(мертвым)
похуже погоды.
— Я вспоминал минувшие дни, — говорит он. — Я только сегодня осознал, что это такое — старое, былое, во всяком случае, что касается меня.
Еще вызовы.
— Извините меня, стюардесса! — зовет кто-то нервно.
— Ну хорошо, если вы абсолютно уверены, что с вами все в порядке…
— Я думал о запруде, которую строил со своими друзьями, — говорит Бен Хэнском. — Я полагаю, первыми друзьями в моей жизни. Они строили запруду, когда я… — Он останавливается, испуганно смотрит, потом смеется. Это искренний, почти беззаботный смех ребенка, и он звучит несколько странно в трясущемся, качающемся самолете. — когда я заглянул к ним. Именно это я и сделал. Во всяком случае, они совершенно запутались с этой запрудой. Я это помню.
— Стюардесса!
— Извините, сэр, я должна приступить к своим обязанностям — Ну, конечно, идите.
Она уходит, скорее счастливая, что больше не видит этот мертвый, почти гипнотический взгляд.
Бен Хэнском поворачивает голову к окну и смотрит в него. Молнии пронзают огромные грозовые тучи милях в девяти от правого борта. В заикающихся вспышках света облака кажутся огромными прозрачными мозгами, наполненными дурными мыслями.
Он ощупывает кармашек жилета, но серебряных долларов нет. Ушли из его кармана в карман Рикки Ли. Вдруг захотелось хоть один из них подержать в руках. Конечно, можно было бы пойти в любой банк — разумеется, не в этом трясущемся самолете на высоте двадцати семи тысяч футов — и получить там пригоршню серебряных долларов, но где гарантия, что они не окажутся паршивой подделкой, которую правительство пытается выдать за настоящие. А против оборотней и вампиров нужно нечто подобное блеску звезды, нужно чистое серебро. Требуется серебро, чтобы остановить монстра. Требуется…
Он закрыл глаза. Воздух вокруг него был наполнен криками и шумом. Самолет вздрагивал, подпрыгивал, трясся, слышался перезвон. Перезвон?
Нет… звонки.
Это были звонки, это был звонок, звонок всех звонков, звонок, которого вы ждали целый год. Тот звонок — апофеоз всех школьных звонков — сигнализировал свободу.
Бен Хэнском сидит на своем первоклассном месте, подвешенный среди громов на высоте двадцати семи тысяч футов, его лицо обращено к окну, и он чувствует, как стена времени вдруг утончается; происходит какая-то ужасная и чудесная перемена. Бог мой, — думает он, — меня переваривает мое собственное прошлое.
Свет молнии озаряет его лицо, и хотя он не знает этого, день только что завершился. Двадцать восьмое мая 1985 года стало двадцать девятым мая над темной, грозовой землей, какой является западный Иллинойс сегодняшней ночью; фермеры, у которых болит спина от работы в поле, спят как убитые и видят свои быстрые, живые, ртутные сны, и кто знает, что может происходить в их амбарах, их подвалах и их полях, когда молния гуляет, а гром болтает? Никому не ведомы эти вещи. Они знают только, что сила высвобождается ночью и что воздух — сумасшедший от высокого напряжения бури.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});