Андрей Громыко. Ошибка мистера Нет - Нелли Борисовна Гореславская

Золотые брежневские годы

Леонид Брежнев стал руководителем государства не в результате борьбы с Хрущевым и его взглядами. Все было сделано по-тихому, когда Хрущев был в отпуске, с помощью заговора партийного аппарата, которому надоел «волюнтаристский» стиль руководства, бесконечные реформы (все, как у Горбачева), разрушающие страну с катастрофической быстротой. В конце концов у «реформатора», решившего догнать и перегнать Америку по производству мяса и молока, с прилавков магазинов исчез даже хлеб, чего, казалось, уже и представить было нельзя, тем более после целинной-то эпопеи. Еще более не нравилась партийно-хозяйственной верхушке постоянная перетряска кадров, какой и при Сталине не было. Раздражал и мерзкий язык Хрущева, который, не задумываясь, мог любого оскорбить самым хамским образом. Стоит вспомнить хотя бы его слова о Громыко, профессионале высочайшей квалификации, о котором с огромным уважением отзывались все зарубежные коллеги, а Хрущев, назначивший его в свое время министром иностранных дел СССР, называл «абсолютно бесцветной личностью» и «лизоблюдом до мозга костей». (Каким, кстати, был сам при Сталине, о чем все «товарищи по партии» прекрасно помнили). Однажды он даже заявил: «Заставь Громыко снять в морозный день штаны и сесть… на лед, он и это сделает». Такие «меткие» замечания, характеризующие скорее его, а не тех, кого он оскорблял, Хрущев отпускал не только по адресу Громыко.

Словом, «дорогой Никита Сергеевич» так достал и народ, и его руководство, что его уход из власти был предрешен. Но почему именно Брежнев, не блиставший ни эрудицией, ни какими-то другими особенными способностями, был избран Первым секретарем ЦК, то есть в той системе власти – главой огромного государства?

Оказывается, вопрос об избрании Брежнева твердо предрешен не был, не было даже четкой договоренности на этот счет, но сам ход событий, вся обстановка наверху играла именно в его пользу. Страна устала и от сталинского перенапряжения, и, может быть, еще более от хрущевских непоследовательных перекроек и перетрясок. Народ был озлоблен неожиданными нехватками продовольствия. Людям, включая партийный аппарат, нужен был передых, в том числе и для того, чтобы спокойно осмотреться и поразмыслить о прошлом и особенно будущем. То есть само время настоятельно требовало спокойного и осмотрительного руководителя. В этом смысле добродушный, терпеливый, осторожный и мягкосердечный Брежнев устраивал всех.

Брежнев отбросил хрущевские истерические метания, грозившие гибелью Советской державе. Он пытался продолжить все лучшее, что осталось от его предшественников: развитие державной мощи государства, космоса, научных достижений, искусства, культуры, спорта… Его «царствие» для простого российско-советского труженика, то есть для громадного большинства народа, стало самым благоприятным временем во всем многострадальном XX столетии. Ни войн, ни революций, ни репрессий. Ни голода, ни потрясений. Жизнь, пусть не быстро, но улучшалась. Советский рубль и вклады в сберкассы были незыблемы. Жилье получали по большей части бесплатно, хотя появились и так называемые кооперативные квартиры, которые можно было купить. Юноши и девушки из самых простых семей могли без блата и взяток поступать в лучшие столичные вузы. Абсолютно бесплатной была медицина. Впрочем, обо всем этом уже говорилось. В этом спокойствии и заключался секрет власти Леонида Ильича, не обладавшего, как опять-таки уже говорилось, особыми теоретическими и организаторскими способностями, но правившего половиной мира в течение восемнадцати лет – громадный срок по современным меркам! Впрочем, аппаратное чутье, способности к внутриаппаратным интригам у него были весьма высокими, что тоже не стоит сбрасывать со счетов. Он умел тихо, но эффективно расправляться с соперниками, без репрессий и скандалов удаляя и задвигая их на малозначащие должности и периферию власти. Так, однажды, в доверительной беседе академик Арзуманян, который был хорошо знаком с Брежневым, сказал о нем еще в начале его правления: «Учить этого человека борьбе за власть и расставлять кадры не придется».

Чего не было у Леонида Ильича, так это ясного понимания идеологических вопросов, их важности и приоритетности. Он был практик, хозяйственник, как и большинство его соратников. Между тем важнейшим политическим вопросом той поры было отношение нового руководства к оскверненной памяти Сталина. Безмолвно, но однозначно реабилитации вождя требовал народ. Трудно было в те годы увидеть грузовик или автобус, на лобовом стекле которого не красовался бы портрет Сталина. Офицерство армии и флота открыто требовали восстановления памяти Верховного главнокомандующего. Правда, партаппарат высшего звена оставался в этом вопросе, по крайней мере в своем большинстве, на «курсе XX съезда», но весь грандиозный партактив всего Советского Союза, близкий к народу, держал в основном обратную сторону.

Что касается ближайшего брежневского окружения, то в нем были, как говорится, «и те и эти». И «сталинисты», и сторонники хрущевской, т. е. троцкистской, линии XX съезда.

Между противоположными по духу группами началась ожесточенная борьба, сугубо закрытая даже для деятелей Центрального комитета партии. Борьба «за душу» самого Брежнева. Как вспоминает Г. Арбатов, один из тех, кто готовил будущую «перестройку», «ключевым, так сказать, исходным в сложившейся ситуации был все-таки вопрос: во что верит, чего хочет, что думает сам Брежнев? Первое время он был очень осторожен, не хотел себя связывать какими-то заявлениями и обещаниями, и, если бы меня спросили о его изначальной политической позиции, я бы затруднился ответить. Может быть, Брежнев, пока не стал Генеральным секретарем, даже не задумывался всерьез о большой политике, а присоединялся к тому, что говорил сначала Сталин, потом Хрущев, – вот и все. Такое в нашей политической практике тех лет было вполне возможно».

Но общество требовало четкого ответа: в 1965 году исполнялось 20 лет Победы в Великой Отечественной войне, роль Сталина в которой обойти было невозможно. После долгих соображений Брежнев решил последовать совету Андропова, который, по воспоминаниям Ф. Бурлацкого, «предложил полностью обойти вопрос о Сталине в докладе, попросту не упоминать его имени, учитывая разноголосицу мнений и сложившееся соотношение сил среди руководства. Юрий Владимирович считал, что нет проблемы, которая в большей степени может расколоть руководство, аппарат управления, да и всю партию и народ в тот момент, чем проблема Сталина. Брежнев в конечном счете остановился на варианте, близком к тому, что предлагал Андропов. В докладе к 20-летию Победы фамилия Сталина была упомянута только однажды».

Но реакция на это оказалась совершенно неожиданной и для Брежнева, и для его советников. «Что началось в зале! – пишет Сергей Семанов, смотревший это торжественное заседание в честь юбилея Победы по телевизору. – Неистовый шквал аплодисментов, казалось, сотрясет стены Кремлевского дворца, так много повидавшего. Кто-то стал уже вставать, прозвучали первые приветственные клики в честь Вождя. Брежнев, окруженный безмолвно застывшим президиумом, сперва оторопело смотрел в зал, потом быстро-быстро стал читать дальнейшие фразы