Небесный корабль - Софус Михаэлис

С отбытием не связано было никаких ужасов. Отплывающим давался снотворный цветок, действовавший, как наркотическая маска; нюхая этот цветок, люди в блаженном экстазе отплывали в ладье Смерти по желтым водам канала,

XXX

Парк бесплодия

Эрколэ Сабенэ безнадежно вздыхал о запретном райском плоде, каким была для него и его эротических единомышленников женская красота на Рале. Вместе с японцем Томакурой бродил он вокруг недоступной золоченой клетки.

Здесь не было продажного товара. Да и чем мог бы он заплатить? У него не было ничего, что имело бы цену на чужой планете. Даже никаких личных преимуществ. Те немногие марсианки, которым ему удалось заглянуть в глаза, невидимому, даже не поняли его взгляда. Резкие черты его римского лица с черными косматыми бровями не очаровывали, не привлекали, а в лучшем случае возбуждали лишь любопытство, как приметы выходца-из другого мира, где мужская наружность была грубее, ближе к звериной, чем та, которая соответствовала здешнему идеалу.

И военщиной здесь не интересовались. Напрасно Эрколэ Сабенэ принимал самый свой молодцеватый вид героя окопов. Даже будь у него с собой все его воинские доспехи, чтобы выступить в полном параде, и тогда его геркулесовские плечи не произвели бы здесь никакого впечатления. Что значили здесь блестящие пуговицы, галуны, золотые звезды на воротнике, красные, синие и желтые выпушки, украшенная спектром грудь? Сам командир лейб-гвардии, во всем своем величии и великолепии, с пылающими лампасами на черных штанах, в мундире, расшитом серебром, украшенном шнурами и аксельбантами, в золоченом шлеме с сияющим гребнем и пышным султаном, не влюбил бы здесь в себя никого; на него посмотрели бы лишь, как на распетушившегося человеческого самца.

Увы! На Рале вообще, по видимому, не имели понятия ни о любовной войне, ни о любовных победах. Здесь любовь была как бы одним из предметов учебно-воспитательной программы: окончившие школу молодые люди подвергались экзамену на своего рода «аттестат зрелости»; экзаменаторами являлись двуполые жрецы, а женщина была наградой за хорошо усвоенный курс. Всякие же медали и кресты за храбрость не играли здесь никакой роли.

Эрколэ Сабенэ становилось скучно. Весь здешний режим казался ему жалким. И вместе с тем его двойственная натура подымала мятеж. Марсианки казались ему очаровательными, несмотря на их ледяное равнодушие к нему.

То же самое происходило с японцем. На своей родине он привык дарить своим восхищением и любовью нежных, как цветы, женщин, вся прелесть которых была в их покорности, в тихих скользящих движениях, в птичьем щебетании, в кротком характере; их ведь с детства обучали искусству любви, любви нежной, изящной, целомудренной. Храмами этого искусства служили «цветочные лодки» или «чайные домики», и лишь испорченные европейцы могли заклеймить их названием притонов разврата. Здесь, на Марсе, японец мог предполагать еще боль шее богатство женской прелести и красоты, чем где бы то ни было. К сожалению, здесь не было ни чайных домиков, ни Иошивары, а лишь какой-то университет любви, куда можно было попасть только по строгому экзамену.

Эрколэ Сабенэ все-таки попытался пустить в ход свои испытанные земные уловки. Он повел, атаку в ячейке своего хозяина, атаку на его законно приобретенную супругу. Она была беременна и относилась к мужу с трогательной нежностью и преданностью. Эрколэ громко вздыхал по ней; пожирал ее глазами; под всякими предлогами старался прикоснуться к ее обнаженному правому плечу, что на Марсе считается большей фамильярностью, чем рукопожатие на Земле; впивал в себя ее аромат, как благоухание цветка; преклонял перед нею колени, — чтобы завязать зеленый листок на ее беленькой, прекрасной ножке.

Однажды, когда она в саду-столовой пригнула к его губам ветку с отборными плодами, губы его вместо того, чтобы схватить плод, неожиданно прильнули к хорошенькой ручке. Он целовал и ласкал ее тонкие пальчики, она же так удивилась, что даже забыла отнять руку. Его поцелуи забирались все выше по ее ослепительной обнаженной руке, пока, наконец, молодая женщина не отдернула ее и не отряхнула с таким же ужасом, с каким земная женщина стряхнула бы с руки ужалившего ее скорпиона.

С тех пор он больше не видел марсианки. Она не показывалась ни в саду, ни в парке. Ее маленькая шестигранная средняя келья была закрыта для него, а в соседних она уже не появлялась. Эрколэ Сабенэ подумал было, что она готовится родить или родила, но скоро убедился, что она просто избегает его. Ее муж продолжал оказывать ему гостеприимство, но Эрколэ понял, что безвозвратно потерял право видеться с его женой.

Эрколэ Сабенэ злила такая чопорность. На что это похоже? Неужели столь пустячная вольность со стороны мужчины принимается здесь женщиной за кровную обиду, которая навсегда лишает его ее общества? Неужто все марсиане-люди без крови, без темперамента? Каким же образом удовлетворяют они любовное влечение помимо официального спаривания в храме, сопряженного с записью в книгу жизни, с предварительным экзаменом и — строго урегулированным размножением? Позже он узнал, что и на Марсе была известна неофициальная любовь, нечто в роде проституции, к которой прибегали мужчины, когда чувствовали потребность.

Ниже всех парковых и садовых террас, в густой заросли кустарников, на которых вместо настоящих цветов зеленели лишь бутоны, похожие на зерна перца, ютились узаконенные «дома любви», напоминая подобные же земные притоны тем, что, как и отхожие места, располагались в сторонке, щадя общественную стыдливость.

Открыв существование подобных домов, Эрколэ Сабенэ, пригласил японца и пруссака отправиться вместе в чащу на разведки. Всех их влекло любопытство. Но они жестоко обманулись в своих ожиданиях, воображая, что девушки Марса пойдут им навстречу.

Вместо грота Венеры они нашли мрачную, заросшую долину, откуда и не подумал вылететь им навстречу рой пикантных бабочек. У входов в поросшие мхом беседки не виднелось размалеванных красавиц. Ни одного открытого окна или оконца в большом хмуром, похожем на, сарай доме… Ниоткуда не выглядывало беленького приветливого личика, не слышалось ласкового зова. Все как-будто вымерло в зеленых сумерках чащи сорных растений, каких земные гости нигде больше не встречали на Марсе.

По мере приближения их к ступеням красного крыльца с красною же дверью ими все сильнее овладевали сомнения. Каковы-то окажутся здешние гурии? Вдруг они примут чужестранцев столь же чопорно, как проэкзаменованное супруги? И чем здесь платят? Разврат — ведь купленная любовь. А на Марсе не было прямых денежных знаков.