Пушкин и его современники - Юрий Тынянов

* "Ученые записки II Отд. Имп. Академии наук", 1859, стр. LVII.

** Переписка Грота с Плетневым, т. III, стр. 721.

*** Там же, стр. 731.

**** Там же, стр. 32.

Приведу пример того, как Плетнев собственные литературные убеждения вкладывает в уста Пушкина. Грот заметил разницу в языке "Арапа Петра Великого" и "Дубровского": в "Арапе Петра Великого" "часто встречается оный и сокращенная форма местоимения который", чего "почти нет" в "Дубровском", и спрашивал, "которая повесть писана прежде". * Плетнев ответил на это Гроту: "Дубровский" и "Арап" изучены мною давно. Напрасно думаешь ты, что различие их языка произошло от промежутка времени, в которое их писал автор. Обе пьесы принадлежат последней эпохе совершенствования Пушкиным его искусства - эпохе, когда он постигнул, что язык не есть произвол, не есть собственность автора, а род сущности, влитой природою вещей в их бытие и формы проявления. Автору остается только постигнуть вещь, ее природу и все слитое с бытием ее: тогда он должен на этом основании вырвать и язык из этой вещи. Вот в каком расположении ума и убеждения Пушкин писал все со времени "Полтавы", и высшее произведение этого периода есть "Капитанская дочка". В "Арапе" ты встретишь кои и оные, потому что это период языка еще времен Петровских; в "Дубровском" уже менее их, потому что это екатерининская эпоха". ** Грот, по-видимому, напутавший в первом письме, отвечал на это: "Что касается до "Арапа" и "Дубровского", то ты, объясняя разность слога разностию эпох, к которым относится рассказ, явно ошибаешься, потому что оные и кои встречаются в "Дубровском", а не в "Арапе", как ты полагаешь". ***

На это Плетнев отвечал уже совсем в другом тоне: "Ужели ты сериозно считаешь за что-нибудь, если Пушкин раз написал которой, а после коей? **** Таким образом, мелкий (и притом неверный) факт, проходя через призму плетневского представления о Пушкине, заставил его высказать довольно важное и, разумеется, голословное утверждение о "расположении ума и убеждениях Пушкина", в котором все, конечно, плетневское, а не пушкинское.

* Переписка Грота с Плетневым, т. III, стр. 266.

** Там же, стр. 271.

*** Там же, стр. 272.

**** Там же, стр. 278.

Плетнев и сам говорит о себе: "С кем долго живешь вместе, не заботишься о сохранении в памяти, а еще менее на бумаге, частностей жизни, потому что все настоящее и близкое представляется обыкновенным. Одна отдаленность наводит радужные цвета на происшествие". [9]

Мы вправе предположить, что сообщение Плетнева, сделанное в 1869 г. в обстоятельствах, сугубо торжественных и официальных, было результатом некоторой подстановки, совершенной в духе его стереотипных представлений о пушкинской эпохе, тем более что уже к 40-м годам все факты пушкинской эпохи покрывались по отдаленности радужным лаком.

Еще один мелкий, но характерный факт. В 1829 г. Пушкин пишет эпиграмму "Собрание насекомых", где в тексте оставлены свободные места для имен. Имена предоставлялось угадывать; они были полуоткрыты метром: из характерных имен, приблизительно подходивших, в стих подставлялись те имена, которые по метру могли быть туда подставлены. Некоторые имена были угаданы и подставлены очень скоро как по характерным эпитетам, так и по метрическому месту, уделенному им. Такими бесспорными именами были Глинка (божия коровка), Каченовский (злой паук), Свиньин (российский жук); два же последних имени вызвали некоторые разногласия:

Вот *** черная мурашка,

Вот *** мелкая букашка.

Предание подставляло в первый стих последовательно Одина и Рюмина, во второй - Одина и Раича.

Имя Рюмина более или менее правдоподобно для первой строки. Имя же Одина для второй - один из вариантов, по-видимому, мало удачных. Расцветом деятельности Одина, как мелкого, но плодовитого поэта и бойкого, но среднего журналиста, были 1820-1825 гг.; в 1829 г. Один уже не был литературной фигурой, сколько-нибудь притягивавшей внимание. Между тем имя Раича, конечно, здесь более оправданно. Как раз в 1829-1830 гг. журнал "Галатея" занимает непримиримую позицию по отношению к Пушкину. **

Над мелкотою Раича как поэта смеялась в 1830 г. "Литературная газета", полемизировавшая с "Галатеей"; *** ср. в особенности насмешку над Раичем в № 13 (стр. 106): "Г. Раич счел за нужное отвечать критикам, не признававшим за ним таланта. Он напечатал в № 8 "Галатеи" нынешнего года следующее примечание: "Чтобы вывести некоторых из заблуждения, представляю здесь перечень моих сочинений" (следует список... из семи стихотворений). "Прочие мелкие стихотворения мои - переводы. В чем же obtrectatores **** нашли вялость воображения, щепетильную жеманность чувства (просим покорно найти толк в следующих словах!), недостаток воображения". Мы принуждены признать неоспоримость сего возражения. Таким образом, мелкота Раича как поэта была литеpатуpной чертой; он был не только "мелкий" (маленький) поэт, но и поэт "мелочей". (В противоположность Одину, который был маленьким, но не мелким поэтом: Один подвизался в жанре монументальной элегии, писал поэмы и т. д. Кюхельбекер назвал его в своем дневнике "горе-богатырем" - поэмы и элегии Одина претендуют на грандиозность). В экземпляре Пушкина, принадлежавшем П. А. Ефремову, имена проставлены, по-видимому, по нескольким спискам. ***** Так, в строках:

Вот *** черная мурашка,

Вот *** мелкая букашка,

- проставлены имена в первой - Рюмина, во второй - Раича, с правой же стороны зачеркнутые: к первой строке Раича, ко второй Рюмина. (По-видимому - отвергнутый Ефремовым вариант.) Но характерно, что с левой стороны первой строки приписано (и не зачеркнуто): Тютчев. Таким образом, до Ефремова докатился вариант:

Вот Тютчев - черная мурашка.

Здесь, конечно, нужно принять во внимание, что оба стиха:

Вот *** черная мурашка,

Вот *** мелкая букашка,

- легко путались между собою из-за полного стихового сходства. (Это видно хотя бы из-за отвергнутого Ефремовым варианта, где Рюмин и Раич просто поменялись местами в сходных стихах.)

Таким образом, имя Тютчева мы можем считать относящимся к одному из двух стихов. Возможно, что имя Тютчева ассоциировалось с именем его учителя и подменило его, но во всяком случае любопытен самый факт существования такой версии (хотя бы и в виде предположения, "отгадки"). Литературные отношения Пушкина к Тютчеву ("черной мурашке" или "мелкой букашке") рисовались, по-видимому, современникам в несколько ином виде, нежели в ретроспективно нарисованной Плетневым и Аксаковым картине.

* Материалом для этой главы я обязан Б. В. Томашевскому.[10]

** Ср. отзывы о "Евгении Онегине", статью "Письмо к Г-ну ***". "Галатея", 1830, № 7, 13, № 10, стр. 195, 196; № 14, стр. 124-139 и т. д.

*** Ср. "Литературная газета", 1830, № 8.

**** Недоброжелатели (лат.). - Прим. ред.

***** Основным для П. А. Ефремова является лобановский список.

Сомкнувшаяся в литературном сознании Плетнева в недвижную монументальную картину "пушкинская плеяда" совпала в своих очертаниях с более сложной, но тоже схематической картиной "пушкинской эпохи" в литературном сознании Аксакова.

В эти статические схемы и Плетнев и Аксаков привносили свое понимание литературной эволюции - и это понимание окрасило n необычно яркие цвета факты очень скромного значения.

Казалось бы, после того как в 1914 г. документально удостоверена принадлежность Пушкину характерного отзыва о Тютчеве, легенда о старшем поэте, благословляющем младшего, должна бы отпасть. Но такова сила монументальных образов, недвижных, статических групп в истории литературы, - они непроницаемы для фактов, и легенда душит, уплощает историю.

Но каковы причины того, что Пушкин обошел Тютчева, признав Хомякова и Шевырева? Причины эти столь сложны, что укажу только на некоторые. [11]

Это прежде всего - жанр Тютчева. Тютчев создает новый жанр - жанр почти внелитературного отрывка, фрагмента, стихотворения по поводу. Это поэт нарочито малой формы. Он сам сознает себя дилетантом. В ответном письме на приведенное письмо к Гагарину он отчетливо и намеренно ставит себя в ряд дилетантов: "Поразительная вещь - этот поток лиризма, который наводняет всю Европу; и главная причина этого явления - в чрезвычайно простом обстоятельстве, - в усовершенствованном механизме языков и стихосложения. Каждый человек в известном возрасте жизни - лирический поэт; все дело только за тем, чтобы развязать ему язык. *

* "Русский архив", 1879, кн. 2, стр. 119. [12]

Здесь, на Западе, Тютчев забывает "звание певца" (выражение Аксакова) и в атмосфере западного и русского дилетантства находит новый жанр фрагмент.

Между тем в русской литературной действительности творилось как раз то, о чем писал Тютчев по отношению к Западу: "развитие поэтического языка", казалось, идет по ровному пути и оставалось только его усовершенствовать. Этому соответствовало появление эпигонов Жуковского и Пушкина, переходивших в дилетантство, в мимолетные, однодневные явления (пример Ал. Крылова, провозглашенного Плетневым замечательным поэтом), а эпигонство, работавшее на выветрившихся формах, было связано органически с малой формой. Плетнев (сам окруженный атмосферой эпигонства) пишет в своей статье в "Северных цветах" 1825 г.: "Труднее написать шестнадцать стихов, сряду прекрасных, нежели шестьдесят, в коих было бы перемешано тридцать прекрасных с тридцатью дурными". [13]