Мир приключений 1964 - Кубанский Г.

— Да что же тут доказывать? — взмахивает вдруг рукой старший брат Маши, Сергей. — В средней-то школе вы учились ли? Должны знать тогда, что теория относительности вовсе не отрицает классической физики. Она лишь исследует более сложные явления, связанные со скоростями, близкими к скорости света.

— Подкрепи же и ты его чем-нибудь, — толкает внука локтем в бок Михаил Богданович.

Но, прежде чем Илья успевает раскрыть рот, в бой вступает второй брат Маши, Алеша:

— И вообще, читал ли кто-нибудь из вас Эйнштейна? — простодушно спрашивает он.

— А сами-то вы читали? — хихикает какой-то бородач.

— Кое-что читал. Потому и знаю, что теория относительности не разрушает классической физики, а позволяет оценивать старые понятия с более глубокой точки зрения.

— Вот за это-то мы и боремся! — восклицает Холло. — Мы тоже за оценку старых понятий с более современных позиций. А старые понятия не учитывали ведь вращения Земли и изменения в связи с этим течения времени.

— А каковы же эти изменения? — спрашивает наконец Илья, начавший уже было опасаться, что с этим “ультра” расправятся и без пего.

— Какие бы ни были, но они есть, — неопределенно отвечает Холло.

— А надо бы знать, какие именно, — вставляет и Михаил Богданович.

Все “ультра”, как по команде, поворачиваются к своему идеологу, а он угрюмо молчит.

— А ведь вы па физико-математическом учились, могли бы и знать, — укоризненно качает головой Михаил Богданович.

— Да он знает, конечно! — выкрикивает Антон Мошкин. — Ему просто невыгодно называть эти цифры.

— А цифры таковы, — продолжает Илья. — Земля наша вращается вокруг своей оси со скоростью ноль целых четыреста шестьдесят три тысячных километра в секунду и движется по орбите вокруг Солнца со скоростью тридцати километров в секунду. И даже скорость обращения Солнца со всеми его планетами вокруг центра Галактики не превышает двухсот сорока километров в секунду. А течение времени начинает заметно сказываться лишь при скоростях, близких к тремстам километрам в секунду.

Бородачи смущенно ежатся, а Митро Холло все еще не теряет надежды одержать победу.

— Ну, а то, что по Эйнштейну пространство искривлено, — спрашивает он, — вы тоже будете отрицать?

— И не собираемся, — спокойно покачивает головой Илья. — Установленная Эйнштейном связь между тяготением и геометрией мира подтверждена экспериментально.

— Из этого не значит, однако, что вы имеете право уродовать человеческие тела и корежить натюрморты! — выкрикивает Антон Мошкин.

— Почему же, если факт искривления пространства подтвержден экспериментом? — усмехается Холло. — В наше время только метафизики изображают пространство прямыми линиями.

— А вы знаете, каково это искривление прямых линий в природе? — спрашивает Илья. — В настоящее время совершенно точно установлено, что световые лучи, испускаемые звездами, проходя мимо Солнца, искривляются лишь на ноль целых восемьдесят семь сотых угловой секунды. К тому же эта кривизна, составляющая менее одной угловой минуты, сказывается лишь при длине луча, равной примерно ста пятидесяти миллионам километров. А каковы размеры вашей натуры?

Кое-кто из “ультра” смущенно хихикает, уже без прежнего почтения поглядывая на своего вдохновителя.

— В стане врагов явное смятение, — шепчет Илье Михаил Богданович. — Пора наносить им решающий удар.

— Давайте уж поговорим теперь начистоту, товарищ Митрофанов, — решительно выступает вперед Илья.

— Не Митрофанов, а Холопов Митрофан, — поправляет его кто-то из соратников Холло.

— Прошу прощения, товарищ Холопов, — извиняется Илья. — Ну, так вот, давайте-ка поговорим начистоту, как физик с физиком. Разве же вы не понимаете, что, для того чтобы иметь основание применять в живописи эйнштейновскую трактовку пространства и времени, нужно предположить, что объектами вашей живописи являются тела, движущиеся со скоростью света. Либо допустить, что сами вы движетесь к своей натуре с такой скоростью.

— А это явный абсурд! — запальчиво восклицает Сергей Зарницин. — Теория относительности рассматривает ведь скорость света как предельную даже для элементарных частиц. А для таких макротел, какими являются люди, она вообще не достижима.

— Но допустим, однако, возможность такого движения художника к его натуре или наоборот — натуры к художнику, — спокойно продолжает свое рассуждение Илья. — Что же тогда произойдет? А произойдет то, что и объект произведения и его творец, сокращаясь в направлении своего движения, просто перестанут существовать друг для друга как протяженные тела, согласно законам той самой теории относительности, на которую вы так опрометчиво ссылаетесь.

Теперь смеются уже все абстракционисты. Растерянно улыбается и сам Холло.

9

Маша плохо спит эту ночь. Ей снятся изуродованные человеческие тела, лица, скомканные необозримые пространства, чудовищные галактики, излучающие диковинно искривленные лучи. Лишь изредка мелькают нормальные человеческие лица и среди них строгий профиль Ильи Нестерова. У абстракционистов она видела его впервые, и он запомнился ей. И, как ни странно, во сне она разглядела его лучше, чем тогда в подвале. Он очень похож на мать, Ирину Михайловну. Такой же энергичный профиль и красивые глаза. А густые брови — это у него, видимо, от деда, Михаила Богдановича…

Проснувшись, Маша думает, что уже утро, но из-под дверей комнаты братьев сочится электрический свет — значит, это еще ночь и они сидят за своими книгами или шепчутся, обмениваясь впечатлениями от схватки с абстракционистами.

Надо бы пойти заставить их потушить свет и лечь спать, но у нее нет сил подняться с дивана. Она чувствует себя такой усталой, будто весь день провела на изнурительной репетиции. Да и просыпается она только на несколько мгновений и тут же снова засыпает. Лишь проснувшись в третий раз и снова увидев свет под дверью комнаты братьев, она поднимается наконец и идет к ним, полагая, что они давно уже спят, забыв выключить электричество.

Она бесшумно открывает дверь, чтобы не разбудить их, и с удивлением видит братьев сидящими за столом в пижамах и с такими перепуганными лицами, будто она застала их на месте преступления.

— Ну, куда это годится, мальчишки! — строго говорит она. — Уж утро скоро, наверное…

— Что ты, Маша, какое утро! Всего час ночи, и мы как раз собирались лечь.

Она недоверчиво смотрит на часы и укоризненно качает головой.

— Не час, а второй час, а впереди, сами знаете, какой день. Но раз уж вы не спите, давайте поговорим серьезно.