Моя (не) родная - Алиса Ковалевская

Подошедший к нам Игорь взял Наташу за плечи. Она дёрнулась, но он удержал её. Я вдруг вспомнила, что сама позвонила ему и попросила приехать в больницу. Сейчас я не очень понимала, зачем. Мама замолчала. Её всё ещё влажные от слёз глаза были полны решимости. Отец же всё это время хранил молчание. Воцарившуюся тишину нарушало только свистящее дыхание Наташи.

– Пойдём, – Игорь потянул её в сторону.

Наши с ним взгляды встретились. До меня вдруг дошло, что руки его лежат на её плечах не так, как лежали бы руки друга. И тела их соприкасаются тоже не так. То ли у меня окончательно помутился разум, то ли…

– Пойдём, Наташа, – сказал он настойчиво, а затем повернул голову ко мне. – Лучше я увезу её. Позвоню тебе позже.

Кажется, я кивнула. На большее меня просто не хватило. Прижалась к стене и закрыла глаза. Из груди вырвался стон. Владик… Я попыталась вспомнить его, живого, его смех, но в памяти был только холод. Его холодное мокрое тело, холодные пальчики, холодные мёртвые губы.

– Вы были детьми, – прозвучал мамин голос совсем близко. Я подняла веки и увидела её, стоящую рядом. – Никто не виноват. Несчастья случаются, Агния. Случаются, но нужно жить дальше. Мы с отцом живём. Отпусти и ты уже наконец прошлое. У тебя есть настоящее.

Настоящее… Бурое пятно на халате медсестры вспыхнуло алым перед глазами. Я повернулась к дверям операционной, мельком заметила держащего на руках Мирона отца. И тут краем уха я уловила шум. Сердце забилось ещё быстрее в миг, когда двери распахнулись. Из операционной вышла ещё одна медсестра, но не успела я броситься к ней, появился мужчина. Высокий, в салатовом, покрытом бурыми пятнами костюме. Уставший и безучастный.

– Родственники Каширина? – он посмотрел на маму. Не на меня.

– Да, – ответила я. – Я… Я его жена. Ч-что… – голос сорвался. Новый приступ истерики сжал горло железной хваткой, но я всё-таки смогла задать самый важный вопрос: – Он жив?

Взгляд врача оставался безучастным. Сердце покрылось ледяной коркой.

– Жив, – сказал хирург, и я сделала вдох.

Первый настоящий вдох за последние часы.

В палату к Дане меня не пустили. Как я ни умоляла, хирург остался непреклонен. Плевать ему было на мои слёзы и чувства. Оставалось только сидеть у двери палаты интенсивной терапии и ждать. Из слов врача я поняла только, что отделался Данил легко. Если бы не шлем, разговаривать было бы не о чем. Вернее, не о ком.

– То ли ваш муж в рубашке родился, то ли так хорошо справился с мотоциклом. Бригадир скорой сказал, что тридцать сантиметров в сторону, собирали бы его по всему асфальту.

Про чёрный юмор врачей я была наслышана. Но этот не шутил.

– Он гонщик, – ответила я. Сперва тихо, а потом увереннее: – Хороший гонщик. Ягуар.

Поймала непонимающий взгляд врача и, ничего не отвечая, сделала знак, чтобы он не обращал внимания. Настаивать на продолжении разговора ему было не за чем. Свою часть работы он сделал. А мне оставалось ждать.

Время подходило к обеду. Мирон устал сидеть на одном месте и стал капризничать. Спрашивал, зачем сидеть в больнице, если к Данилу всё равно до завтра будет нельзя. А потом принялся валять дурака. У меня не было сил ни ругать его, ни останавливать. И в конце концов они с отцом поехали домой, а мы с мамой остались.

– Езжай и ты, – попросила я. – Папе нужна поддержка. Ты же понимаешь, что он просто не показывает свой страх.

– Конечно, понимаю. Но ты – моя дочь. И тебе тоже нужна поддержка. – Мама посмотрела на двери. Они оставались закрытыми.

Я облизала губы. Они оказались сухими, словно обветрились на морозе.

– Ты должна быть с папой, – настояла я. – А я… Со мной всё будет хорошо. Врач сказал, что жизни Дани ничего не угрожает. Так что со мной всё будет хорошо.

Мама промолчала. Только ладонь её опустилась мне на колено. Чувствуя её пристальный взгляд, я опустила голову.

– В тот вечер, когда Владик…

– Не надо, Агния, – тихо сказала мама. – Мёртвые мёртвым, живые живым. Его не вернуть, я это давно приняла. А вас я больше терять не хочу. Никого из вас.

Я глянула на неё из-под ресниц, боясь снова увидеть слёзы в родных глазах. Но глаза мамы были сухими.

– Наверное, мне действительно надо поехать к отцу, – она погладила меня по ноге. Уверена, что справишься?

Я кивнула. Положила руку поверх её ладони.

– Может быть, тоже поедешь домой, Агния? Что ты здесь будешь сидеть?

– Нет, – прошептала я. – Я останусь. Если уеду, с ума сойду. Может быть, всё-таки уговорю пустить меня к нему хотя бы на минутку, после пересменки. Я больше не оставлю его, мам. Никогда не оставлю. И не отдам никому.

– Если мужчина захочет, он уйдёт. Поэтому отдавать или не отдавать… – она вздохнула. – Человека нельзя отдать.

– Да. Я просто… Просто… – не зная, как сказать, что чувствую, я замолчала. Но мама поняла. Похлопала меня по руке и поднялась. Напоследок обняла, поцеловала в висок.

– Будь его музой. Будь его стимулом жить. Это самое важное, что может быть, Агния. Женщина создана для того, чтобы вдохновлять. На подвиги, на стихи или на жизнь, не имеет значения. Он должен знать, что ты поддержишь его во всём, что ему важно.

– Я поддержу, – мои глаза снова стали мокрыми. – Обязательно поддержу. И он это знает.

Почувствовав прикосновение к плечу, я резко открыла глаза и едва сдержала стон. Плечо затекло и теперь ныло, отзываясь болью на любое движение. Бессонная ночь дала о себе знать, и я, видимо, задремала.

– Вы родственница Каширина? – передо мной стояла молодая медсестра.

– Жена.

После сна и слёз голос был слабым. Я кашлянула в руку, потёрла локоть. Заметила на безымянном пальце девушки кольцо.

– Он пришёл в себя.

Ещё недавно я думала, что, когда услышу это, облегчённо выдохну. Но