Е.И.В. штрафные баталлионы. Часть 1. - Андрей Саргаев

Дела в Европе обстояли немного хуже – неприятно оживилась Австрия, из Парижа доносили о полном уничтожении Египетской армии Наполеона, так и не дождавшейся нашей помощи. Буонапарте. Говорят, негодовал по поводу отказа русского царя, то есть моего отказа, поставить пушечное мясо для la belle France. Врёт, скотина, как сивый мерин. Я разве отказывал? Наоборот, целиком и полностью согласен был – на определённых условиях. Моя ли в том вина, что на выполнение этих условий у французов банально не хватило денег? Жмоты!

А в остальном всё тихо и спокойно – ждём известий из Стокгольма. Да, чуть не забыл… на свадьбе Фёдора Толстого и Лизаветы Лопухиной, будучи изрядно подшофе, вместо "горько" кричал "Гитлер капут!" На следующий день в Петербурге и окрестностях арестовали одного Гидлера, двух Хитлеров, нескольких Гитлевичей, неизвестно отчего – Булгакова, и, наконец, сенатора Хитрово. Потом, правда, разобрались и отпустили с рекомендацией сменить фамилию, особенно последнему.

– Павел! – голос императрицы за спиной заставил вздрогнуть от неожиданности и спрятать за голенище сапога неосмотрительно оставленную на столе фляжку. – Ты опять грустишь в одиночестве?

– Дорогая, – стараюсь не дышать в сторону Марии Фёдоровны. – Душа моя, я вовсе не грущу, а работаю с бумагами.

– Вот именно, Павел. Всё время работаешь, работаешь, работаешь, и никакой личной жизни.

– Личная жизнь? Солнце моё, если что-то и было раньше… Сама знаешь прекрасно – ты умнее и красивее всех этих прости… хм… фрейлин.

– Возможно, – императрица улыбается нехитрой лести. – Но разве разговор об этом?

– А разве нет?

– Вот видишь, ты так заработался, что… Всё, бросай бумаги, нам необходимо развеяться.

– Каким образом?

– Мы пойдём в народ.

– Э-э-э…

– Нынче вечером в салоне у Вяземских Гавриил Романович Державин представит новую поэму, посвящённую героическим защитникам Петербурга. Ты обязательно должен присутствовать.

– Но удобно ли будет?

– Поедем инкогнито, всего лишь со взводом конвоя.

Ну что же, если женщина просит поэтический вечер, она его получит. А спорить… увольте.

Пять часов спустя.

– Лизонька, ты теперь замужняя дама, не забывай об этом!

– Матушка, вы напрасно беспокоитесь! – при выходе в свет Лизавете Михайловне Толстой, в девичестве Лопухиной, пришлось оставить домашнее "ты" и обращаться к матери исключительно на "вы". – Разговоры о нарядах давно вышли из моды, и обсуждение преимуществ казнозарядного оружия пред заряжаемым с дульной части не может считаться дурным тоном.

– Но твои неприличные жесты…

– Матушка! – возмутилась Лиза. – Как вы могли такое подумать? Я объясняла княжне Куракиной порядок подготовки к стрельбе штуцера старого образца!

– Значит это…

– Ну конечно же подразумевался шомпол, а не то, о чём вы подумали.

Дарья Алексеевна мило покраснела:

– Ни о чём и не думала.

Лизавета Михайловна поправила повязку, поддерживающую повреждённую в бою руку, проследила, чтобы та не закрывала Георгиевский крест на груди, и улыбнулась в ответ:

– А отец Николай такой мужественный!

– Ты это к чему?

– Да просто к слову пришлось. Он здесь, кстати.

– Где? – Лопухина-старшая вскинула голову, оглядывая залу, но тут же опомнилась. – Ах ты проказница!

– Лиза, смеясь, убежала, а вниманием Дарьи Алексеевны завладела подошедшая хозяйка салона. Вид Зинаиды Петровны говорил о крайней её взволнованности и озабоченности.

– Мне только что сообщили, будто сам государь намеревается приехать суда! Боже мой, Дарья Алексеевна, я боюсь!

Лопухина удивлённо подняла брови:

– Кого?

– И кого, и чего…. всего боюсь.

– Павел Петрович в высшей степени добрейший человек, Зинаида Петровна, но если вы чувствуете за собой какую-нибудь вину…

– Вам хорошо говорить, – Вяземская готова была расплакаться. – Ведь фабрика по выделке патронов и ракет, куда вложены ваши средства, куда как ближе государю, чем мои суконные мануфактуры.

– Ну полно… Вот возьмите Нарышкиных – те вообще намерены заняться перевозкой грузов по рекам.

– Как так? – от удивления у Зинаиды Петровны пропало всякое волнение. – Но это же неблагородно!

– А механика?

– О, механика – шарман!

– Вот! – Лопухина со значением улыбнулась. – Кирилл Ильич после ареста и суда три месяца ходил в бурлаках, и мысль там ему явилась – устроить судно с паровой машиной, чтобы сама гребло, и другие за собой тянула. Представляете, десять тысяч пудов одновременно?

– Да ну? – восхитилась хозяйка салона. – Это совсем другое дело! Паровая машина – тоже очень благородно! Вы не знаете, Дарья Алексеевна, в Швеции их применяют? Если привезут трофейные, я бы купила сразу две.

– Тоже для судов? В Англии, говорят, уже начали ставить.

– Ах, не упоминайте этих мерзавцев! – Зинаида Петровна, муж и старший сын которой оказались вовлечены в мартовский заговор и погибли в Ревельском сражении, резко переменила настроение.

– Простите…

– Пустое, я почти привыкла… Пойдёмте лучше к роялю. Вы слышали, какой у красногвардейского священника чудный баритон?

– Нет, – ответила Лопухина и почему-то опять покраснела.

– Как, вы пропустили такое несказанное удовольствие? Возмутительно и непростительно! Ничего, ещё не поздно исправить досадное упущение, – Вяземская взяла Дарью Алексеевну за руку и чуть ли не силой повела к роялю. – Отец Николай, где же вы? Кто обещал нам исполнить новый романс? Обманывать дам нехорошо!

Капитан Тучков лично вывел к инструменту упирающегося священника и поклонился:

– Гвардия никогда не отказывается от своих обещаний, мадам! Он конечно же споёт, давайте попросим! Есть желающие аккомпанировать?

Таковых оказалось слишком много, и Александр Андреевич, дабы никого не обидеть, сел за рояль сам. Пальцы, с одинаковой нежностью умевшие ласкать шпагу и женщин, пробежались по клавишам. Отец Николай нервно сглотнул и выдохнул, глядя Дарье Алексеевне прямо в глаза:

– Я исполню… прошу простить, это не моя песня. Его Императорское Величество напевал как-то раз, вот я и…

– Пойте! – попросила Лопухина, не отводя взгляда.

– Хорошо… тогда…

Дрогнули струны. Капитан явно знал мелодию заранее – заиграл сильно и уверенно.

Не жалею, не зову, не плачу,Все пройдет, как с белых яблонь дым.Увяданья золотом охваченный,Я не буду больше молодым.

Затихли голоса в зале. Лицо Дарьи Алексеевны застыло в недоумённом напряжении, и только одни глаза требовали – дальше!

Ты теперь не так уж будешь биться,Сердце, тронутое холодком.И страна березового ситцаНе заманит шляться босиком.

Дух бродяжий, ты все реже, режеРасшевеливаешь пламень уст,О моя утраченная свежесть,Буйство глаз и половодье чувств!

Тихо вскрикнула Зинаида Петровна, когда сжавшиеся непроизвольно пальцы Лопухиной стиснули ей руку. Державин, пробиравшийся от дверей к роялю, уронил на пол толстый альбом, откуда разлетелись листы с неровными стихотворными строчками.

Я теперь скупее стал в желаньях,Жизнь моя? Иль ты приснилась мне?Словно я весенней гулкой раньюПроскакал на розовом коне.

А женские глаза напротив, кричали: – "Нам ничего не приснилось!"

Все мы, все мы в этом мире тленны,Тихо льется с кленов листьев медь…Будь же ты вовек благословенно,Что пришло процвесть и умереть.

Рояль смолк с последним звуком песни. Дарья Алексеевна подошла к священнику и мягко положила руки на плечи:

– Не нужно умирать… Нам ещё жить и жить… нам…

– Нам?

– Да.

– Это ответ на все вопросы?

– На все.

Зинаида Петровна Вяземская, до глубины души поражённая вопиющим нарушением пристойности, оглядела залу в поисках поддержки:

– Это возмутительно! – и тут же поправилась, увидев стоящего в стороне императора Павла Петровича. Улыбающегося императора! – На самом деле возмутительно – никакие условности не должны препятствовать соединению любящих сердец!

Ещё час спустя.

Вот так неожиданно ко мне пришла слава великого поэта. Сколько ни отнекивался, объясняя, что стихи написаны ротмистром Сергеем Есениным, к сожалению, рано ушедшим из жизни, но никто так и не поверил. Все сдержанно, боясь попасть в опалу из-за грубой лести, хвалили, говорили о большом вкладе в развитие русской изящной словесности, о неоценимом… К чертям! Какой вклад, если Державин бросил альбом со стихами в камин? А если совсем литературу оставит? Самому вдохновлять будущих поэтов?

Единственно хорошо – отношения отца Николая и Дарьи Алексеевны наконец-то прояснились. А то доверить пост обер-прокурора Священного Синода неженатому человеку совершенно невозможно, а руководство церковью и руководство церкви необходимо укреплять, причём срочно.