Соборная площадь - Юрий Иванов-Милюхин

— Вот здесь.

— Ничего я не буду подписывать, — угрюмо буркнул я.

— Тогда отвезем в следственный изолятор, — пообещал оперативник. — Там тебя быстро расколят.

— А если подпишусь? — поднял голову я.

— Не знаю, на усмотрение начальника. Если первый раз, соблаговолит и отпустить. С предупреждением, конечно.

Я подумал, что если повезут в изолятор, то там шмон проведут капитальный. После него уповать будет не на кого. Оставшись же на воле, можно будет что–нибудь придумать. Подмахнув бумагу, отдал авторучку.

— Нормально. Не могу сказать, что дурак, — удовлетворенно кивнул оперативник. — Пойдем, начальник ждет.

Письменный стол в небольшом с сейфами кабинете был завален папками. Нас, ваучеристов, часто приводили сюда. Но обыскивали редко. Выписав квитанцию на штраф за незаконную деятельность, отпускали на все четыре стороны. И мы снова занимали свои места. До следующего возникновения проблемы с пополнением федеральной кассы за наш счет. Начальник расположился на скрипучем стуле за столом, бросив толстые как бревна руки на кусок органического стекла поверх столешницы.

— Как же так, писатель, — с несильным кавказским акцентом сразу заговорил он. — Работник творческой профессии, служитель, как говорится, муз, И вдруг спекулянт. Валютчик.

— В первый раз, — развел я руками.

— Э-э, дорогой, темнишь. Разве мы с тобой не встречались?

— Может быть, в вашей республике. Я ездил туда по приглашению ваших писателей.

— Вот как! И где же ты был?

— В основном, в горных селениях, на шашлыки выезжали. Кахетинское, имеретинское пробовал.

— Хорошие вина?

— Лучшего не отведывал. Двадцати пяти литровую бутыль осушили задолго до того, как миновали последний поворот перед Орджоникидзе. Где–то в Дарьяльском ущелье.

— Значит, на Крестовом перевале побывал?

— В Мцхета, древней столице, тоже. Вообще, гамарджоба, генацвале. Извини, батоно, забыл поприветствовать.

— Лиса, а? — подмигнув сидящему напротив другому оперативнику, указал на меня начальник. — Но ты не ответил на вопрос, как забросил сочинять книги и стал спекулировать долларами.

— А кто вам сказал, что я бросил писать, — развел я руками. — Работаю над новым произведением, но денег на издание нет. Вот и пришел на базар.

— Подзаработать, — хитро сощурился кавказец.

— Для выпуска книги, — уточнил я.

— Получается?

— Слабо. Разве вы меня часто видели среди ваучеристов?

— А долларами почему стал заниматься?

— Знакомый попросил. Но я их так и не купил. Подоспели вы.

— Так рассчитайся за них.

— Когда выпустите, а то и бабки, и баксы накроются.

— Это не в моей компетенции, — отвел взгляд начальник. — Видишь человека, который ведет твое дело? Его проси, ко мне обращаться не надо.

Задев животом столешницу, он поднялся со стула, прошелся по комнате взад–вперед. Затем заговорил снова:

— Да, дорогой, влип ты как муха в липучку. Годика на три, а? — моргнул он оперативнику. — Хорошо, что не стал, как другие спорить, подписал протокол об изъятии. Иначе я тебя уже сейчас отправил бы в изолятор.

— Ребята говорили, что вы человек добрый, — заискивающе начал я. — А у меня первый привод. Ребенок маленький. Сын, четыре месяца.

— Четыре?! Молодец. А на вид седой уже. А кто ж тебе говорил, что я добрый? Не помню, чтобы добрым был.

— Ваучеристы. Они вас уважают.

— Нет, ты понял? — воздел он ладони по направлению опять же к оперативнику. — Я их гоняю как диких баранов, а они, говорит, уважают. За что меня уважать? За то, что покоя не даю?

— За справедливость, — как бы безразлично пожал я плечами. Кажется, удалось найти слабую струнку.

— А почему они не уважают меня? Я говорю им одно, они делают по–своему. Я срываю таблички, они снова их рисуют.

— Люди. Жить хотят.

— А я не человек?

— Большой человек.

— Вот именно. Прощаешь, прощаешь — никакой благодарности.

— Я буду, благодарен, если вы отпустите меня.

— Тебе сказали, к кому обращаться, — начальник подошел к двери, крикнул кому–то. — Машина не подошла?

У меня похолодело в груди. Значит, все лестные слова даром. Все–таки упечет в изолятор, мать честная. А там, по рассказам побывавших в нем ребят, не кайф. Душно, клопы, тараканы. В туалет не достучишься, тюремщики звери.

— Разберись с ним, — сказал начальник оперативнику. — Пойду посмотрю, что у них случилось.

Без интереса потеребив протокол в руках, оперативник отложил его в сторону и посмотрел на меня.

— Ты действительно еще не расчитался за доллары?

— Нет.

Подойдя к двери, он крикнул, чтобы привели парня. Затем снова уселся за стол. Когда журналист вошел, кивнул в его сторону:

— У него покупал?

— Да.

Быстро раскрыв сумку, я отсчитал несколько полтинников и десяток и сунул парню в руки.

— Так у тебя и деньги в сумке! — оперативник оторопело пробежал протокол изъятия глазами. — Ничего себе, работнички. Не обыскали, не внесли, — потерев ладонями виски, он повернулся к парню. — Ты пока подожди в коридоре, потом вызову.

Когда дверь закрылась, я тихо заговорил:

— Может, договоримся, начальник? Я действительно первый раз влетел. Никогда такого не было. И не будет.

— Все вы так говорите, — буркнул тот. — А на другой день, или даже через час, снова с табличкой.

— Но ты же знаешь, что ваши ребята — Гелик, Андрос — меня не трогают. Я больше по ваучерам, купонам, монетам работаю. А с баксами как не везло, так и не везет. Отпусти, в долгу не останусь.

— Да тут без меня все решили, — наконец, вскинулся оперативник. — Протокол составлен неправильно. Переписывать? Где теперь искать понятых?

— Тем более, — придвинулся я поближе, прекрасно понимая, что он играет в кошки–мышки. — Отпусти, любой заказ выполню, только намекни. Хоть тебе с женой, хоть родственникам. Цепочку подешевле, сережки.

Ребята из уголовки часто просили подобрать какое–либо изделие из золота или серебра. Не ширпотребовское, конечно, пооригинальнее. Выудив редкую вещицу, ребятам специально откладывали ее для них, отдавая либо бесплатно, либо за сумму ниже потраченной. Это был своего рода презент за возможность работать без постоянного напряжения, иначе никто не продержался бы и недели. Не составлял исключения и сидящий передо мной оперативник, знакомый по нечастым облавам.

— Да мне пока ничего не надо, — подняв голову, усмехнулся он. — Ты же знаешь по последнему постановлению, что на сумму, превышающую сто долларов, надо иметь декларацию из госбанка. Остальные баксы оформляются как приобретенные незаконным путем, то есть, спекуляция валютой. Статья предусматривает заключение под стражу и конфискацию имущества.

— Читал, — хрипло выдавил я. — Но у меня не тысячи, а всего двести баксов. К тому же купил я их у своего знакомого.

— Какая разница. Не надо было покупать, — нагло ухмыльнулся оперативник. — Отдал бы их ему, пока вдвоем куковали в «телевизоре» и шито–крыто. Тогда бы мы спрашивали с него, почему он не пошел сдавать доллары в сбербанк, а принес их на базар.

Я наконец–то осознал до конца, какую допустил ошибку, рассчитавшись с парнем. У того наверняка есть декларация или справка о том, что зарплату он получает в валюте. Его бы просто предупредили о последствиях за незаконную сделку и тут же отпустили. Но этот балбес отказался забирать баксы. Ну… тупой, подвел и меня, и себя ни за хрен собачий. Теперь надо как–то выпутываться.

— Сто тысяч хватит? — осторожно начал я торг.

— Хватит, — с иронией кивнул оперативник. — Жопу подтереть.

— А сколько? Говори прямо, свидетелей нет. Свои люди.

— Не знаю, думай сам, — он неторопливо разложил прикрепленные скрепкой к протоколу доллары на две кучки. В одной сотка, в другой два полтинника. — Голова, надеюсь, на плечах есть.

Я тяжело вздохнул. Всего на какой–то миг потерял контроль над собой из–за собачьей радости от встречи со старым приятелем и результат не замедлил себя ждать. Неужели нельзя было отвести журналиста в сторону, подальше от лишних глаз. Зайти хотя бы в рыбный магазин и там рассчитаться. А потом спокойно вести беседу. Нет, елки–палки, раскрасовался петухом, долбаный нищий миллионер. Теперь придется смириться с потерей трехсот с лишним тысяч рублей. Покривившись, я протянул руку к кучке с двумя полтинниками. Все–таки их можно продать подороже. Но оперативник опередил, быстро подсунув «сотку». Ему тоже надо было делиться

— С протоколом как? — пряча ее в карман, спросил я.

— Порву. Можно на твоих глазах.

Кусочки бумаги с подписями свидетелей и моей собственной, теперь бесполезные, порхнули в мусорную корзину. Молча кивнув, я вышел за дверь и, не взглянув на приклеившегося к стене парня, потопал по коридору. В голове пронеслась злорадная мыслишка, что его тоже раскрутят. Такого теху–матеху как два пальца обоссать. Ну и ладно, может, поумнеет.