Богини судьбы - Юлиана Майбах
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– Я приготовила только немного лапши.
Мама отмахивается:
– Я перекусила в столовой. – Она улыбается мне, обводит взглядом с головы до ног, как будто не видела много лет и пытается понять, не изменилась ли я как-то за это время. – Тебе по-прежнему нравится в интернате? Знаешь, если тебе вдруг станет там некомфортно…
Я перебиваю:
– Нет, все хорошо. Я очень по тебе скучаю, но в том, чтобы жить непосредственно в школе, есть свои преимущества, и я уже привыкла.
Мама кивает, и видно, как она борется с собой. С одной стороны, она чувствует облегчение от того, что все в порядке, а с другой, ей, разумеется, меня не хватает.
– Мне сегодня нужно было еще раз заглянуть в секретариат, чтобы подписать пару документов. – Надо просто рассказать ей, потому что эта новость разрывает меня изнутри. Достаю конверт с открыткой и протягиваю его маме. – Сотрудники академии отправили это Фриде. Но оно, похоже, не успело дойти вовремя. Во всяком случае, Фрида его не получила, а нынешняя секретарша сохранила.
Мама берет письмо, читает адрес и поднимает брови.
– Не знала, что она лежала в Центральной больнице. – Она бросает на меня быстрый взгляд. – И теперь ты надеешься выяснить о ней что-нибудь еще?
Я киваю:
– Это же шанс. Ведь нам почти ничего о ней не известно. А она так много для нас сделала. Мне бы правда очень хотелось узнать ее получше.
Мама внимательно читает адрес.
– Я могла бы спросить Хлою. Она упоминала, что работала в онкологии. Может статься, это было как раз тогда, или Хлоя знает кого-то из коллег, кто нам поможет. У нее сегодня ночная смена, мы с ней увидимся только послезавтра.
– Спасибо. – Я обнимаю маму. А едва собираюсь сказать что-то еще, раздается звонок в дверь.
– Пойду прилягу ненадолго. Сегодня был очень тяжелый день. А вы развлекайтесь, – добавляет мама и поднимается вверх по лестнице.
Я бегу, чуть не поскальзываясь, и распахиваю дверь. Не уверена, отчего у Кейт на лице испуг: в моем ли неожиданном появлении дело, в том ли, что она догадывается о причине нашего разговора.
– Все хорошо? – спрашивает она.
Кивнув, делаю шаг в сторону, пропуская ее внутрь.
– У меня совсем немного времени, – еще раз напоминает она мне.
– Я знаю, это ненадолго. Пойдем в мою комнату. Там мы сможем спокойно поговорить.
Кейт кивает и, помедлив, следует за мной. Невооруженным глазом видно, что ей очень не по себе. После непродолжительных колебаний она садится на мягкий ковер, не осмеливаясь даже смотреть мне в глаза. Йору подходит к ней и кладет голову ей на колени; она гладит его.
– Что случилось? Судя по твоему сообщению, это что-то очень срочное.
Я сажусь напротив и пытаюсь поймать ее взгляд, однако Кейт отводит глаза.
– Думаю, ты знаешь, о чем я собираюсь с тобой поговорить.
– Дело все еще в том эссе? Ты все-таки хочешь, чтобы я помогла тебе выбрать тему? – У нее в голосе проскальзывает оттенок надежды.
– Нет, но ты не так уж неправа. Я хочу обсудить с тобой Фила Кеннвуда и его смерть. Откуда тебе об этом известно? Как ты узнала его имя? Я снова искала информацию, и один учитель из моей школы, который раньше был тесно связан с политикой, знал об этом убийстве. Он подтвердил, что такое дело существовало, но его замяли, так как этот Кеннвуд… скажем так, не был невинной овечкой, и не стоит поднимать лишний шум. – Я сочинила эту ложь, чтобы загнать Кейт в угол. Потому что только если я признаю, что правда известна мне хотя бы отчасти, она не сможет больше изворачиваться.
– Я… просто поверить не могу, – бормочет Кейт. – Этот человек и… и вправду был, и убийство действительно произошло… – Она заметно бледнеет.
А я совершенно ничего не понимаю из ее слов, но рада, что она хоть немного перестает запираться.
– Что это значит?
Мгновение Кейт борется с собой, ее пальцы продолжают поглаживать мех Йору, как будто это успокаивает ее и придает сил сказать то, что до`лжно. Кейт делает несколько глубоких вдохов, будто прикидывая, есть ли у нее выбор. А затем, наконец, произносит:
– Я же говорила тебе, что в детстве долго лежала в больнице. Это было еще в Вашингтоне, где мы жили до папиного перевода в Сан-Франциско. Так или иначе, несмотря на то что от пневмонии я тогда отошла, продолжали возникать разные осложнения и мелкие рецидивы, так что мне приходилось надолго оставаться в больнице. У меня почти не было друзей. Тем благодарнее я была медсестрам, которые заботились обо мне и играли со мной. Кое у кого из них появлялись по-настоящему забавные идеи, и они старались облегчить мне жизнь, насколько это было возможно. С одной мы особенно поладили: я часто сидела у окна и смотрела на улицу, наблюдала за людьми снаружи, машинами, деревьями, лужайками. А моя любимая медсестра придумала игру: мне нужно было очень внимательно приглядеться к людям и тому, что их окружает, и представить себе их истории. Мы играли в это часами и придумывали разные смешные детали. Со временем они становились все подробнее. Я произносила имена, которые приходили мне в голову, и причины, по которым эти люди находились там, внизу. У меня очень хорошо получалось. Насколько хорошо, выяснилось, когда я увидела Кэролайн Смит, старушку семидесяти восьми лет: она навещала мужа, у которого случился инфаркт, пока он подрезал розы в саду. Он любил свои розы, так гордился ими. И как раз когда собирался срезать одну для Кэролайн, вдруг схватился за грудь и еще попытался встать, но не смог. Он упал. К счастью, Кэролайн нашла мужа, и его отвезли в больницу, куда она каждый день к нему приходила. Я столкнулась с ней во время одной из прогулок по больничным коридорам, которые мне, вообще-то, не дозволялись, но персоналу не всегда удавалось за мной уследить. Мы встретились, когда она несла своему мужу цветочную вазу. Оказалось, что ее зовут Кэрол Смитсон и ей семьдесят пять лет. Ее муж на самом деле пережил инфаркт во время работы в саду, и ему установили несколько шунтов. Ему уже лучше, и скоро его выпишут. Она была ко мне так добра, мне казалось, что мы знакомы целую вечность. Что в какой-то степени правда, ведь я очень долго сочиняла ее историю. С тех пор таких попаданий становилось все больше.
Когда порой я задумываюсь о жизни отдельных людей, мне на ум приходят