Воспоминания (Царствование Николая II, Том 2) - Сергей Витте

Я расскажу теперь об одной истории, которая послужила к тому, что я решил расстаться с Тимирязевыми. Когда образовалась канцелярия, состоявшая при мне, как председателе совета министров, то {166} князь Мещерский ("Гражданин") просил прикомандировать к канцелярии чиновника, служащего в министерстве внутренних дел, некоего Мануйлова-Манусевича. Я раз видел этого Мануйлова-Манусевича в Париже перед японской войной, когда вследствие того, что я был безусловно против политики, приведшей Россию к этой войне, я покинул пост министра финансов и был назначен председателем комитета министров. Тогда Мануйлов-Манусевич был агентом министра внутренних дел Плеве в Париже, и он счел нужным явиться ко мне и, между прочим, сказать, чтобы я не был на него в претензии, если я узнаю, что за мною ездят агенты русской полиции, что в этом он не причастен и что это Петербургские агенты Плеве, который желал знать, как я буду себя вести заграницею (См. т. I, стр. 249.). Князь Мещерский меня очень просил об прикомандировании Мануйлова-Манусевича к канцелярии председателя совета, и я имел слабость не отказать ему в этой просьбе и Мануйлов-Манусевич был прикомандирован к канцелярии, с согласия министра внутренних дел, оставаясь в министерстве внутренних дел.

Я с ним никаких личных сношений, помимо управляющего канцелярией Вуича, не имел, а сей последний меня через несколько недель уже предупредил, что, вообще, с Мануйловым-Манусевичем нужно быть осторожнее, так как он имеет дурную репутацию. Через несколько дней после того, как Мануйлов-Манусевич был прикомандирован к канцелярии, он явился ко мне и от имени князя Мещерского просил меня принять Гапона, который в виду того, что громадное большинство рабочих находится в руках анархистов-революционеров, искренне раскаивается в своем поступке, приведшем рабочих к расстрелу 9-го января 1905 года, желает теперь спасти рабочих и в виду дарованной 17 октября конституции помочь правительству успокоить смуту. Я был очень удивлен, что Гапон в Петербурге, и спросил, неужели Гапон здесь и с каких пор?

Мануйлов мне ответил, что он в Петербурге еще с августа месяца, т. е. последние месяцы диктаторства Трепова он был уже в Петербурге. Я Гапона в жизни ни ранее, ни после не видал и никогда не имел с ним никаких сношений. Когда Плеве вздумал распространять в Петербурге Зубатовщину, то я, уже узнавши об этом от фабричной инспекции, против этого протестовал, и при мне, т. е. покуда я был министром финансов, Зубатовщину в Петербурге старались скрыть. С моим уходом с поста министра финансов в августе 1903 года, {167} когда Плеве стал хозяином положения, Зубатовщина в Петербурге расцвела, явился Гапон и затем вся эта полицейская организация привела к 9 января 1905 года.

Я ответил Мануйлову, что никаких сношений с Гапоном иметь не желаю и что если он в течение суток не покинет Петербург и не уедет за границу, то он будет арестован и судим за 9 января. Вечером того же дня я видел Дурново и спросил его, знает ли он, что Гапон в Петербурге. Он был очень удивлен этой новости и спросил меня, не могу ли я сообщить ему его адрес. Я адреса не знал, а потому и не мог ему его сообщить. На другой день ко мне явился Мануйлов и передал, что Гапон хочет уехать заграницу, но не имеет денег; я дал Мануйлову 500 рублей, сказав, что я даю ему эти деньги с тем, чтобы он довез Гапона до Вержболова и убедился, что Гапон покинул Россию. Затем, дня через два ко мне явился Манулов и доложил, что Гапон переехал в Вержболове границу и обещал, что он в Россию не возвратится.

Может быть, тогда было бы правильнее его арестовать и судить, но в виду того, что тогда все рабочие были в экстазе и Гапон пользовался еще между ними большой популярностью, я не хотел сейчас после 17 октября и амнистии усложнять положение вещей. Через некоторое время ко мне пришел князь Мещерский и убеждал меня разрешить Гапону вернуться в Петербург и принять его, говоря, что Гапон теперь принесет громадную пользу в борьбе с анархистами и революционерами в виду его влияния на рабочих и полного отчуждения от революционеров-анархистов после того, как он с ними познакомился заграницею. Я просил Мещерского, оставить меня в покое и сказал, что Гапону не доверяю, никогда его не приму, и ни в какие сношения с ним не вступлю. Затем, в течение нескольких месяцев о Гапоне ни слова не слыхал. В марта месяце мне как-то Дурново сказал, что Гапон в Финляндии и хочет выдать всю боевую организацию центрального революционерного комитета и что за это просит сто тысяч рублей. Я его спросил: "А вы что же полагаете делать?" - На это Дурново мне сказал, что он с Гапоном ни в какие сношения не вступает и не желает вступать, что с ним ведет переговоры Рачковский, и на предложение Гапона он ответил, что готов за выдачу боевой дружины дать 25 тысяч рублей. На это я заметил, что я Гапону не верю, но, по моему мнению, в данном случае 25 или 100 тысяч не составляют сути дала.

Затем, я узнал, что Гапон убит в Финляндии.

{168} Около 10 ноября, уже после того, как я отверг ходатайство Гапона через князя Мещерского (Мануйлов его воспитанник или, как он их называет, духовный сын) и выпроводил Гапона заграницу, управляющей моей канцелярией Н. А. Вуич, докладывая мне о лицах, желающих мне представиться, доложил, что, между прочим, представятся журналисты Матюшенский и Пильский. Уже в это время я не принимал без доклада по делам не экстренным лиц, совсем неизвестных. Он доложил мне, что оба эти журналиста работают в "Новостях", по тому времени газете либеральной, но умеренной, и, по сведениям департамента полиции, это люди не опасные, что они желают меня видеть по делам профессиональных организаций рабочих с целью отвлечения их от анархических союзов. Через несколько дней я принял Матюшенского; в это время уже Гапон по сведениям Мануйлова-Манусевича был за границею. Матюшенский мне докладывал о том, что необходимо восстановить те библиотеки и читальни, которые были основаны до катастрофы 9 января 1905 года и которые были после сего закрытия и опечатаны полициею, так как эти учреждения теперь могут оказать громадное содействие к отвлечению рабочих от революционных обществ анархического характера. Я сказал Матюшенскому, что против этого ничего принципиально не имею, но что он должен обратиться к министру торговли, который должен войти в детали этого дела, мне неизвестные. Затем он заговорил о том, что следовало бы помиловать Гапона, что я категорически отверг.

Потом он просил меня дать ему записку к министру торговли; я написал, прося выслушать Матюшенского, но опасаясь дать ему записку на руки, позвал находившегося в канцелярии Мануйлова, передал ему записку, сказав, чтобы он передал ее Тимирязеву и одновременно представил Матюшенского. После этого я Матюшенского более не видел. Моя беседа с ним была весьма непродолжительна и он мне крайне не понравился. На другой или третий день был у меня Тимирязев и говорил, что он выслушал Матюшенского, что дело идет о восстановлении тех учреждений рабочих, которые были организованы во времена Плеве-Гапона и затем закрыты и опечатаны полицией после 9-го января 1905 года, что он по нынешним временам, чтобы отвлечь рабочих от революционеров-анархистов, этому сочувствует и что для этого нужно будет денег.

Я ответил, что ничего против этого не имею, что относительно всего этого он должен сговориться с министром внутренних дел, {169} а относительно денег испросить их у Государя из так называемого десятимиллионного фонда, ежегодно ассигнуемого по государственной росписи для чрезвычайных расходов, которые росписью не предвидены; при этом, я ему сказал, что во всяком случай на это можно дать только несколько тысяч, помню, сказал - не более шести и при условии контроля за их расходованием. Этот разговор был около 20 ноября и затем мне Тимирязев ничего по этому делу не говорил, точно так, как мне ничего не говорил об этом деле Мануйлов, что со стороны последнего, впрочем, было довольно естественно, так как я ему никаких поручений, кроме передачи маленькой записочки и представления Матюшенского Тимирязеву, не давал, да кроме того я после предупреждения Вуича о том, что вообще Мануйлов не заслуживает доверия, его не принимал.

Вдруг в конце января или начале февраля 1906 года я узнал из газет, что Матюшенскому было выдано Тимирязевым 30.000 рублей на возобновление Гапоновских организаций, что из них 23.000 Матюшенский похитил и скрылся. Это побудило меня запросить письмом, в чем дело, и из объяснений Тимирязева я узнал, что он испросил всеподданнейшим докладом у Государя на организацию учреждений для рабочих 30.000, что выдал их Матюшенскому, что Матюшенский хотел украсть 23.000, что рабочие (организация умеренных рабочих) это узнали и затем, при содействии жандармской полиции, деньги эти нашли, что, наконец, Тимирязев даже видел Гапона и обо всем этом он мне никогда не говорил ни слова!

О том, что он видел Гапона, он не только не говорил мне, но и не писал даже после того, как вся эта история раскрылась. Я узнал об этом уже по оставлении им поста министра из протокола его допроса судебным следователем по делу Матюшенского.